Обменные курсы - Малькольм Брэдбери

– Сударыня, – с поклоном отвечает Плитплов. – Ведите, вы – наш гид.

Петворт оглядывается: фойе странным образом преобразилось. Видимо, служители распахнули множество дверей, и получился коридор из зеркальных залов и бархатных переходов, кольцом опоясывающий всё здание.

По бархатно-зеркальной анфиладе чинно прохаживаются люди: партработники, военные, декольтированные дамы. Сверкают наряды, сияют манишки, пары движутся, словно в придворном танце, под музыку, еще звучащую в их ушах. Некоторые держат бокалы с искристым вином или тарелки с едой. Проходит высокопоставленный военный под руку со своей спутницей; волосы у нее уложены на затылке в тугой пучок, вырез рассекает тело, как скальпель. У обоих в руках по фунтику мороженого, увенчанному искусственной пеной.

– Говорят, когда променаешься в опере, обязательно встретишь всех знакомых, – говорит Любиёва, вливаясь в медленный круг гуляющих. Петворт идет по одну сторону от нее, Плитплов – по другую.

– И, разумеется, не всем это по вкусу, – замечает Плитплов.

– Думаю, сейчас вы хорошо узнаёте нашу страну, – говорит Любиёва. – Вы видели нашу научную жизнь с близкого расстояния. Литературную жизнь с очень близкого расстояния. Теперь вы видите нашу культурную жизнь, которую все ведут, рабочие и жены рабочих.

– Это что, рабочие и жены рабочих? – хихикает Плитплов.

– А кто же они, по-вашему? – спрашивает Любиёва.

– Аппаратчики и любовницы аппаратчиков, – улыбается Плитплов.

– Ну, они тоже рабочие, потому что работают рукою и головой, – кивает Любиёва.

– И некоторыми другими частями тела, – добавляет Плитплов. – Знаете, как у нас говорят: одни продвигаются на коленях, другие – на спине. Думаю, не так трудно отличить тех, кто движется горизонтально.

– А, понимаю, – говорит Любиёва. – Вы хотите сказать, что жены наших руководителей горизонтальны?

– Так вы признаете, это наши руководители, а не рабочие? – спрашивает Плитплов.

– Значит, вы обвиняете наших партийных работников в моральном растлении?

– Ну, мой добрый старый друг… – Плитплов внезапно протягивает Петворту руку, – желаю приятно провести последний вечер в Слаке. Боюсь, для меня он не такой приятный. Нам надо попрощаться.

– Как, неужели вы уходите? – с улыбкой спрашивает Любиёва.

– Думаю, у моей жены болит голова, она не видела меня весь день, – говорит Плитплов. – К тому же вы знаете, что я встал очень рано, чтобы закончить дела, попасть на вашу лекцию и пообедать с вами. Этот день не был днем удовольствий, но я старался выполнить свой долг. Теперь я знаю, что у вас есть гид, которая за вами присматривает. Надеюсь, вы будете осторожны в путешествии через лес.

– Простите, если что не так, – отвечает Петворт. – Надеюсь, мы увидимся, когда я вернусь в Слаку.

– Не думаю, – произносит Плитплов. – У меня много дел по всей стране.

– У товарища Петвурта тоже, – вставляет Любиёва.

– Тогда я прощаюсь. И, пожалуйста, будьте осторожны. Вы не всегда осмотрительны. А когда вернетесь в Англию, пожалуйста, передайте мой пламенный привет вашей Лотти. Вы знаете, как я к ней привязан. Скажите, что я здоров, если не считать головных болей. И что я добился успеха, несмотря на мелочный критицизм врагов. Может быть, она что-нибудь мне передала, когда вы ей звонили?

– Нет, – отвечает Петворт.

– Ах да, ваш сегодняшний телефонный звонок! – восклицает Любиёва. – Всё хорошо? Надеюсь, вы не забыли важную вещь, которую я вам устроила?

– Нет, не забыл, – говорит Петворт, – просто не смог позвонить.

– Не смогли?! – Любиёва резко останавливается.

– Да. Я опоздал всего на несколько секунд, но меня отказались соединить.

В большом зеркальном коридоре, под сверкающими люстрами, Любиёва останавливается и смотрит на Петворта в упор. Пары, следовавшие за ними, пятятся; кто-то роняет бокал.

– Ой, правда? Какая жалость! – сердито восклицает Любиёва. – Мое сердце облилось кровью, на вас глядя! Да, очень трудно уйти с лекции в двенадцать и попасть в гостиницу к шести!

– Так вы не разговаривали со своей Лотти? – спрашивает Плитплов.

– Вы провели полдня с писательницей и не успели позвонить жене? – говорит Любиёва. – Что она теперь думает? О чем себя гадает?

Пары, застопоренные в церемонном движении, с любопытством слушают перебранку: партийные работники, генералы и маршалы ВВС, вьетнамский посол в синем рабочем комбинезоне, со своей свитой; советская послица в диадеме, со своей.

– Я позвоню ей завтра, – отвечает Петворт. – Вряд ли тревожится.

– Завтра вы ей не позвоните, – возражает Любиёва. – Завтра мы уезжаем в Глит, очень рано. А оттуда разговор с Западом надо заказывать, наверное, за неделю. И не думайте, что я буду этим заниматься. Я старалась для вас, Петвурт, а вы вот что устроили.

Растерянный, дезориентированный Петворт смотрит на гротескный круг заинтригованных официальных лиц, и некоторые кажутся ему знакомыми. Если это неразбериха, то непонятно, сколько их еще впереди; он не верит глазам и чувствам. Люстры сверкают, и даже потолок – зеркальный: там Петворт стоит на голове. Подняв глаза, Петворт видит, что его обнимает что-то алое; чьи-то губы касаются его щеки.

– Энгус, милый, как замечательно! – восклицает Баджи Стедимен, в длинном бархатном платье, накидке и диадеме. – Вам нравится опера? Вы рады, что я тоже здесь?

– Ой, Баджи, – говорит Петворт.

– Петвурт, Петвурт, – качает головой Любиёва. – Еще дама! Я не думала, что такое возможно.

– Кто ваша очаровательная приятельница? – спрашивает Баджи. – Познакомьтесь с моим кавалером.

Вперед выступает лысый толстячок в поношенном смокинге, с сигарой в руке.

– О, профессорим Петворт и его переводчица! – восклицает он. – Очень строгая дама, ха, я так думаю.

– Добрый вечер, господин Танкич, – говорит Петворт.

– Феликс сегодня занят, – объясняет Баджи, – и я, стремясь в оперу, позволила другому меня увлечь.

Танкич игриво ухмыляется и приветственно поднимает сигару.

– Вы нас не выдадите? – говорит он. – Маленькое любовное свидание.

– И дорогой мистер Плитплов! – кричит Баджи. – Мой второй любимый гость!

– О, мы где-то встречались? – спрашивает Плитплов, украдкой пятясь в толпу.

– Только вчера вечером на моей попойке, – говорит Баджи. – Странно, как в опере всегда встречаешь знакомых.

– Кто это? – шепчет Любиёва. – Кто ваша приятельница?

– Шептаться невежливо, – говорит Баджи Стедимен. – Идемте в нашу ложу. Мы пьем шампанское.

– Не думаю, что нас там ждут, – отвечает Любиёва.

– В официальной ложе ждут всех. – Танкич приподнимает бархатную портьеру: за ней красный полумрак ложи и яркие

огни зрительного зала.-

– А потом мы едем в стрип-клуб, – говорит Баджи. – Ты должен поехать с нами, Энгус. Я бы хотела привести тебя туда и раздеть. О, познакомься с моими друзьями.

В полумраке ложи сидит, держась за руки, пара.

– Федер! – восклицает профессор Ром Рум, во фраке, с улыбкой привставая из темноты. – Вам нравится опер?

– А это… – начинает Баджи.

– Мы знакомы, – отвечает Петворт. Рядом сидит, не в батике, но в открытом просвечивающем платье, белокурая магическая реалистка, писательница Катя Принцип.

8 – ТУР.

I

Ранним солнечным утром следующего дня Петворт сидит среди папоротников в тихом вестибюле гостиницы «Слака» и ждет свою переводчицу. Приготовления к отъезду пока идут гладко. Колченогий швейцар вынес из тягостных просторов номера багаж: синий чемодан, старенький портфель с лекциями и потертый пакет, который по-прежнему зовет поздороваться с «Гуд-Байз» в Хитроу. Вещи Петворт торопливо и неаккуратно сложил еще до рассвета, потом съел завтрак – тот же, что вчера и позавчера, хотя заказывал нечто совершенно другое. Он забрал паспорт у синей космоплотовской девицы, сидящей под портретами Маркса и Банко в огромном вестибюле, и надежно спрятал в карман; подписал астрономический счет, который отправится в Мунъстратуу, цену его трех мучительных ночей. Косые лучи солнца освещают пыльный воздух и красные пластиковые кресла в полупустом вестибюле, где только что сняли ставни с киоска под вывеской «ЛУТТУ». Еще он освещает старые фасады на тихой площади, по которой едет всего один розовый трамвай, и даже газетчик еще не приступил к работе. Петворт сидит и смотрит сквозь толстые стекла, высматривает большую черную машину, которая, согласно программе, должна повезти их с Любиёвой через лес, к новым лекциям, новым интеллектуальным обязанностям, к привычной повести его путешествий. Хорошо снова пуститься в путь, ясным утром нового дня оставить позади Слаку, ее неразбериху, боль, огорчения и предательства; вернуться в жизнь, которую не следовало покидать.