Жена чародея (Чародей - 1) - Пола Вольски

Верран постаралась обдумать услышанное.

- Значит, вы предполагаете, что его высочество мог участвовать в моем похищении? - спросила она после некоторой паузы.

- Это более чем возможно.

- Но я не могу в это поверить. Тогда оказалось бы, что его высочество уголовный преступник. А он ведь - государь всего Ланти-Юма! Нет, это не может быть правдой.

- Более того, я почти не сомневаюсь, что мужчина в маске, похитивший вас и поднявший на вас руку, - Хаик Ульф. Начальник герцогской гвардии!

- Но гвардейцы герцога подчиняются закону.

Верран по-прежнему не могла поверить собственным ушам.

- Гвардейцы герцога подчиняются только приказам герцога, мадам. Неужели вы еще не поняли этого?

- Я никогда не усматривала в этом никакой разницы. И не хочу ее видеть! Герцог властвует в Ланти-Юме, а Ланти-Юм - это мир, в котором мы живем. Если наш правитель никуда не годен, более того, преступен... - Она не закончила фразу, а затем продолжила, подбирая слова с особой тщательностью: - Если закон, под властью которого мы живем, не имеет никакого значения и такой вещи, как правосудие, просто не существует, тогда... тогда все вообще бессмысленно. Тогда... в мире нет ни порядка, ни разума. Нам не на что опереться. Тогда нет ничего, кроме... хаоса!

- Ваши слова звучат наивно, почти по-детски. Но тем не менее они исполнены правоты. Да и можно ли выразить это четче, яснее и справедливей? Грижни, казалось, говорил это не только ей, но и самому себе. - Рев Беддеф написал бы на эту тему целый трактат, но вы, мадам, вкратце изложили суть.

- Лорд, а не может ли быть так, что вы все-таки ошибаетесь? Я знаю, что вы с герцогом враждуете, но разве это похищение не могло произойти без его ведома?

- Никакой ошибки тут быть не может. Наш правитель и его приспешники уголовные преступники, лжецы и трусы. Они и друг другом-то править не достойны, не говоря уж обо всем городе-государстве. Но сейчас, напав на меня и моих ближних, они совершили ошибку, за которую им придется жестоко поплатиться. Насильственное похищение моей жены и не рожденного еще ребенка? Ее избили, ее напугали, ее заперли в кромешной тьме! Не в добрый час они пошли на такое - и вскоре сами смогут в этом убедиться!

Верран с удивлением смотрела на мужа. Никогда еще он в ее присутствии не рассуждал с такой откровенностью, да и своего темперамента никогда еще так не выражал. Конечно, он и сейчас безупречно владел собой, разве что был очень бледен и его лицо с застывшими чертами казалось скульптурной маской, темные глаза расширены и неестественно пусты. И когда он заговорил, его губы шевелились лишь едва заметно:

- Жизнью клянусь и всеми силами своего разума - это злодеяние не останется безнаказанным.

Глава 14

- Ваша светлость Валледж, я больше не могу! Мне жаль, что вы будете вынуждены пересмотреть свое доброе отношение ко мне, но тут уж ничего не поделаешь. Все кончено.

- Это вы и пришли объявить мне, Бренн? Да будет вам, будет! Не стойте с таким убитым видом, не то я и сам расстроюсь. А я меж тем не сомневаюсь, что нам с вами вдвоем удастся найти то или иное решение проблемы.

Глесс-Валледж и Уэйт-Базеф уселись в кресла в роскошной гостиной дома Валледжей. Все здесь производило художественно утонченное впечатление. Целая стена представляла собой сплошную прозрачную стеклянную панель гигантских размеров, которую ни за что нельзя было бы изготовить, не прибегая к помощи Познания. Сквозь стеклянную стену открывался вид на канал Лурейс и на все великолепие высящихся на его берегу дворцов. Другие, изогнутой формы, стены были искусно расписаны иноземными художниками, которые нанесли на них подлинный городской пейзаж Ланти-Юма, создав тем самым воистину непревзойденную иллюзию. Эта иллюзия приводила гостя - в данном случае, Бренна Уэйт-Базефа - в изрядное смущение, но именно такого эффекта и добивался хозяин дома.

Глесс-Валледж был в голубом бархате, потому что позже в этот же день ему предстояло пообедать с самим герцогом. Вид у него был, как всегда, безупречно элегантный, причем элегантность достигалась без видимых усилий. Бренн Уэйт-Базеф в мятом черном плаще и с нервным выражением беспомощности на лице особенно проигрывал в сравнении с ослепительным Валледжем.

- У этой проблемы не имеется решения, ваша светлость. Я не могу более шпионить ради вас за Фал-Грижни...

- Ради меня? Нет, Бренн. Ради всего Ланти-Юма. Мне казалось, что цели у нас с вами общие, а свобода и безопасность города-государства входят в их число.

- Поначалу и мне так казалось, но сейчас я уже не вполне уверен.

Валледж терпеливо вздохнул.

- Мы с вами все это уже обсуждали. И что же заставило вас снова переменить свое мнение? Или вы так трепещете перед всемогущим Грижни?

- Ничуть. Но выдав себя за его приверженца в ходе совещания Избранных и пристально пронаблюдав за ним на протяжении нескольких последних недель, я начинаю подозревать, что его характер и намерения являются куда менее злокозненными, чем вы мне это успели внушить.

- Значит, он, воспользовавшись вашей неискушенностью, просто-напросто обвел вас вокруг пальца.

- Мне так не кажется, - угрюмо заметил Бренн.

- Понятно. А как ваша тревога за судьбу леди Грижни? Или и эта женщина тоже стала вам теперь безразлична?

- Отнюдь. Но, так или иначе, она его жена, а опасностей, которые я себе навоображал, на самом деле, пожалуй, не существует.

- Не исключено, что они существуют. - Эти слова не произвели на Базефа должного впечатления, и Валледж, насупившись, продолжал: - Ну, а как быть с вашей благодарностью по отношению ко мне? Вы упустили это из виду или предпочитаете накрепко обо всем забыть?

- Я не забываю о своих долгах и не упускаю их из виду. Я благодарен вам за оказанную помощь. Но моя благодарность больше не может торжествовать над совестью. Шпиона из меня не получится, я не хочу бесчестить себя и впредь.

Говорил он несколько мелодраматично, однако с полной серьезностью.

- Это огорчает меня, Бренн. Более того, это глубоко меня ранит. Подумать только, что вы подозреваете меня в подстрекательстве к бесчестным поступкам! Ваш взгляд сейчас настолько затуманен, что вы не видите: то, чего я от вас жду, представляет собой акт высокого и самозабвенного патриотизма.

- Я бессилен исправить собственный взгляд, ваша светлость. Лицемерие и притворство, к которым я вынужден прибегать, вызывают у меня самого глубочайшее отвращение, и я решил с этим раз и навсегда покончить.

- И что же, друг мой, никакие доводы не способны переубедить вас?

- Никакие. Полагаю, дальнейший разговор лишен смысла.

- Может быть, вы и правы.

Валледж произнес это непринужденно, без тени огорчения или злобы.