Армагеддон был вчера - Генри Олди

— В киношку собрались? — интересуюсь я. — Целоваться на заднем ряду?

Фол отмалчивается.

Центральный вход кентавра не заинтересовал. Мы рысцой объехали «Китеж» с тыла и остановились у массивной железной двери — как в старых бомбоубежищах: бабуся чуть ржавая, но, в общем, неплохо сохранилась, со следами былой молодости в виде обильных заклепок, а также с внушительным штурвалом запорного механизма.

Из новообразований имеется висячий замок — грозный страж амбаров вызывал уважение одними своими размерами.

— Правительственный бункер? — наугад предполагаю я, спрыгивая на землю и с удовольствием пойдя вприсядку: ноги затекли и малость продрогли. — Ерпалычево капище?

— Нет, стойло, — хмыкает мой приятель, подкатывая к самой двери и извлекая из-под попоны здоровенный ключ с замысловатой бородкой. — Сейчас знакомить вас буду. Тихо, по семейному…

Нас — это меня и бугая, надо понимать?

Дверь открывается на удивление мягко, без ожидаемого скрежета; и Фол, сунувшись внутрь, машет мне рукой: пошли, мол.

Кирпичные ступени полого уходят вниз, в подвал; рядом — наклонный пандус, по которому неторопливо катит кентавр.

Над головой вполнакала горят пыльные, засиженные мухами лампочки.

Если чего и не хватает, так это горящей надписи: «Оставь надежду всяк сюда входящий!».

Хорошо, что я надежду дома оставил, заранее…

— Свои, Миня! Свои! Вылезай, хватит прятаться! — возвещает Фол, вкатываясь в тайные лабазы «Китежа».

Перед нами открывается целый лабиринт коридоров и складских помещений. Свет горит далеко не везде, и часть территории тонет во мраке. Глубина лабиринта чихает, храпит, заставляя вспомнить Валька-матюгальника; потом до нас доносится громкое фырканье — и я невольно прижимаюсь к горячему боку Фола. Кентавр косится на меня и ехидно ухмыляется: что, струсил?

Хорошо ему смеяться! Вот сейчас этот самый бугай как ломанется из темноты…

Снова фырканье, и ему гулким эхом вторят приближающиеся шаги. Скрипят половицы, им отвечает скрип двери… Странно, но складывается впечатление, что идущее к нам существо передвигается на двух ногах! Или на двух костылях, которые грузно впечатываются в пол: скырлы, скырлы, на липовой ноге, на березовой клюке… все по селам спят, по деревням спят… В ближнем проходе мелькает силуэт: кряжистый исполин украшен тевтонским шлемом — почти сразу исполин входит в пыльный свет лампочек, и я невольно отшатываюсь, едва успев подавить крик: к нам идет… Минотавр! Настоящий! Массивный торс, сплошь в космах бурой шерсти, увенчан тяжкорогатой головой; бугрятся узлами мускулов длинные, до колен свисающие руки, тупые когти на корявых пальцах напоминают о гонимом «бомже-счезне»; зато чресла чудовища затянуты в самую что ни на есть обыкновенную «варенку», и из бахромы штанин торчат лохматые бабки с копытами.

Скырлы, скырлы…

Джинсы Минотавру коротковаты.

— А вот и твое чадо, Алик, — весело скалится двухколесная скотина по имени Фол. — Миня, Миня, иди к папочке!

— Ч-чадо? — заикаясь, переспрашиваю я. — М-мое?! Ты чего, Хволище, умом тронулся? Какое чадо?! Что я, по-твоему, с буренкой согрешил?!

На мгновение я забываю о надвигающемся на нас исполине. До чудовищ ли теперь?!

— Ты, может, и не грешил, — откровенно хохочет кент, — зато Миня это дело очень даже любит! Он у нас производитель знатный! Кроет телок за милую душу!

Минотавр совсем рядом. Останавливается. С любопытством глядит на меня — и во влажном взгляде, в странно-осмысленном наклоне бычьей башки мне вдруг чудится что-то знакомое! Реальность плывет перед глазами, в голове гремит горный обвал, обнажая полустертые, зыбкие воспоминания — и там, внутри моего многострадального черепа, возникает все тот же рогатый чсловекобык, глядящий на меня… из зеркала!

…тогда я заканчивал «Быка в Лабиринте». Заканчивал туго, кроваво, готовый распять самого себя без надежды на воскресение, и однажды, проснувшись среди ночи, после особо яркого сна, увидел в полумраке зеркала…

Мало ли, чего человеку почудится спросонья? Изумленно моргая, я протер глаза, и призрак исчез, растворился в тенях комнаты; но я запомнил его, запомнил — и именно таким виделся мне с тех пор Минотавр, когда я усаживался за клавиатуру и строчки вприпрыжку бежали по экрану.

Именно таким: рогатый человекозверь, неуловимо похожий на меня самого!

— Не бойся, Алька, — Фол трогает меня за плечо, и от этого прикосновения я прихожу в себя. — Миня у нас смирный, мухи не обидит. Весь в тебя, между прочим.

Миня придвигается вплотную, источая смрад коровника, и я ощущаю на лице его горячее дыхание.

— М-маааа, — мычат вывернутые губы, и мокрая терка языка касается моей щеки. — М-ма-а-а…

— Вишь, признал! — ликует Фол, доверху преисполняясь счастьем. — Признал! Мамой зовет! Ух ты, мой хороший, мой славный!..

— М-м-мыыы…

И вот я уже, плохо соображая, что делаю, глажу Миню по косматому загривку, а он все норовит облизать меня с ног до головы, а я вспоминаю тот день, полный горечи и пьяного угара день, когда от меня ушла Натали…

…Всю неделю Натали вела себя странно: время от времени я ловил ее испуганные взгляды исподтишка, а едва я оказывался у нее за спиной, она всякий раз резко оборачивалась. Словно опасалась, что я сейчас наброшусь на нее и задушу, как Отелло Дездемону. Наверное, беда началась гораздо раньше, но я, с головой уйдя в работу над книгой, заметил эти странности лишь после того, как Натали отказалась спать со мной в одной кровати, и вразумительного ответа на вопрос «Что стряслось?» мне добиться не удалось. Зато сама Натали пару раз ставила меня в тупик вопросом:

«Кто там у тебя в комнате?» Кроме меня и компьютера, в комнате никого не было, и в конце концов я списал все на шалости Тех — хотя в нашем доме такого до сих пор не случалось! Я уж совсем было собрался заказать водосвятный молебен — средство верное, в любом справочнике патриархии реклама с контактными телефонами! — но не успел. Однажды, проснувшись, я увидел, как Натали лихорадочно собирает вещи. На все мои судорожные попытки удержать ее или хотя бы добиться разумных объяснений она не реагировала, и лишь в дверях, в ответ на мой отчаянный крик «Да что с тобой, детка?!!», яростно швырнула мне в лицо: «Со мной?! Это я должна спросить тебя — что с тобой? Ты… ты — чудовище, Алик! Не ищи меня!»

И хлопнула дверью изо всех сил, вызвав осыпь штукатурки с потолка.

Так я и не понял, что с ней произошло. Ни тогда, ни после, когда в десятый раз звонил ее родителям (разыскать Натали оказалось проще простого: куда ей деваться, кроме мамы?) — неизменно встречая сухое отчуждение на другом конце провода, вне зависимости от того, кто снимал трубку.