Ворошиловград - Сергей Жадан

— Слушаюсь, — ответил Николаич, истекая потом и покрываясь красными пятнами.

Седой быстро раскрыл кейс, достал оттуда какую-то бумагу, сунул Николаичу. Николаич тяжело проглотил сухой осенний воздух, ставший ему комом в горле, и двинулся к нам. Подойдя, растерялся. Не знал, кого следует первым ознакомить с решением сессии: Эрнста, что считался официальным работником объекта, или Травмированного, который к объекту никакого официального отношения не имел, но всегда мог дать в табло, или все-таки цыган — их Николаич лично не знал, однако боялся. Наши смотрели на него, не скрывая смеха. Николаич чувствовал это и потел еще сильнее. Наконец, выдержав паузу, Паша резко протянул руку. Николаич с облегчением отдал ему бумагу. Паша внимательно просмотрел постановление и передал Борману. Тот, скользнув глазом по написанному, передал документ дальше.

Выглядело постановление подозрительно. Во-первых, было скопировано на ксероксе, во-вторых, печати на подписях расплылись, как соус на скатерти, а в-третьих, сами подписи никакого доверия не вызывали. Сформулировано постановление было туманно, говорилось там в основном о внутреннем валовом продукте и улучшении инвестиционного климата, о демократических преобразованиях и уровне доверия к власти, а вот про передачу аэродрома в чужие руки или про необходимость заезжать тракторами на взлетную полосу не было ни слова. Пройдя по рукам, постановление снова попало к Паше. Тот пристально смотрел на Николаича, не отводя от него своих черных, как смерть, глаз. Николаич обреченно стоял перед ним, тоже не отводя глаз, в которых поверх усталости и неуверенности медленно, но щедро разливалась ненависть. И тогда Паша поднес постановление ко рту, сунул себе в зубы и начал тщательно пережевывать, следя за реакцией Николаича. Реакция была странная — Николаич весь как-то побледнел, оседая в камуфляж, в глазах его снова пробежала усталость и неуверенность, к которым сразу добавились отчаяние и обида на весь свет. Старательно дожевав качественную ксероксную бумагу, Паша постановление проглотил и довольно усмехнулся. Николаич обернулся к седому, растерянно разводя руками и не находя слов.

— Они, — сказал. — Вы видели? Они съели. Они его съели.

Седой напряженно думал. Похоже, Шура был прав, они действительно брали на понт. Даже ментуру подогнать не смогли, привезли каких-то доходяг с лопатами, думали, никто им ничего не скажет, и всё закончится по-тихому и спокойно. А оказалось — всё только начинается, и начинается очень для них плохо. И отступать им, похоже, тоже было некуда. У седого сразу забегали глаза, весь он съежился, из последних сил пытаясь держать марку. Штрафбатовцы же и вовсе раскисли — если до этого надеялись, что всё ограничится физическим трудом на пользу местной олигархии, то тут вдруг стало понятно, что без мордобоя не обойдется и жертвой этого мордобоя станет, скорее всего, именно их воинская часть. И от понимания этого каждый из них тяжело переминался с одного нечищеного сапога на другой. А когда Паша проглотил постановление, то и последняя искра надежды вообще погасла над их стрижеными головами.

— Начинайте демонтаж! — собравшись с силами, повторил седой свой приказ.

Николаич снова замахал руками трактористам: мол, давай, запускай движок, раздавим тут сейчас все на хуй. Но странное дело — трактористы тоже замахали ему в ответ: мол, на хуй надо, сам дави.

— Колюня! — закричал Николаич кому-то из них. — Врубай давай, Колюня!

Но оба тракториста отчаянно закрутили головами: мол, без нас, шеф, сегодня гуляете без нас.

— Эй, — позвал вдруг Николаича Шура.

Тот испуганно оглянулся.

— Расслабься, — сказал Шура спокойно, словно стремясь всех здесь помирить. — Ты же видишь — они ничего делать не будут.

— Что значит — не будут? — обиделся Николаич.

— То и значит, — объяснил Травмированный, — не будут. И вообще — валите отсюда. Мы тут сами как-нибудь разберемся. Без адвокатов.

— Как это не будут? — не слушал его Николаич. Подбежал к желтому, как солнце, мтз и запрыгал вокруг него, пытаясь выманить трактористов. — Как это не будут!

— Ну ты, сука, — засипел Николаичу седой, — давай, делай что-нибудь. Давай, сука, — шипел он.

Тогда Николаич остановился и посмотрел на штрафбатовцев, как на последний резерв. Штрафбатовцы замерли, пытаясь все скопом спрятаться за спиной седого, но седой сделал шаг в сторону, и солдатня оказалась прямо перед Николаичем.

— Вы слышали? — спросил Николаич свою армию. — Что стоите? Вперед!

Штрафбатовцы качнулись и двинулись на нас. Сделали несколько шагов, остановились, нерешительно держась за лопаты. Паша насмешливо переглянулся с Борманом. И тут, лениво оттолкнувшись от своего фольксвагена, вперед выступил Аркадий. За ним подошел Прохор. Аркадий, не спеша, достал свой кемел. Вытащил сигарету, предложил Прохору, тот тоже взял из пачки.

— Если по-честному, — сказал Аркадий, — печать нормальная была. Просто с подписью какая-то лажа.

— Да ладно, — не согласился с ним Прохор, жестом давая понять, что хочет прикурить.

Аркадий достал зажигалку, поднес Прохору, потом прикурил сам. Я уже понимал, чем это всё закончится.

— С подписью порядок, — продолжил Прохор, сладко затянувшись. — Печати хуёвые.

— Печати? — с плохо скрываемым сарказмом переспросил Аркадий.

— Ну, — с вызовом подтвердил Прохор. — Печати.

— Да печати нормальные, — с жаром сказал Аркадий. — Ты их хоть видел, Вася?

— Сам ты Вася, — ответил ему Прохор, тоже, следует отметить, с жаром.

Аркадий аккуратно забычковал сигарету и неожиданно заехал Прохору с правой. Прохор покатился по асфальту, кемел вылетел у него изо рта, по высокой дуге его понесло в сторону штрафбатовцев. Но Прохор тут же легко вскочил и бросился на обидчика. Аркадий сгруппировался, отступил в сторону, и Прохор пролетел мимо него, по-боевому выставив вперед голову. Развернулся и бросился назад, на Аркадия, прыгнул ему прямо в объятия, так что оба они в конечном итоге оказались на теплом асфальте и катались по нему, как дети по прибрежному песку. Причем Аркадий сжимал Прохору горло, пытаясь перекрыть кислород, а Прохор бил открытыми ладонями Аркадию по ушам, пытаясь его оглушить.

Эффект это оказало привычный. Перепуганные штрафбатовцы стояли, боясь дохнуть, чтобы не разбудить лихо и не привлечь к себе внимания этих двух боевых слонов организованной преступности. Николаич тоже, хоть и знал, старый мудила, все местные закидоны, а всё же растерялся и стоял бледно-зеленый, словно по лицу его пошли камуфляжные пятна. И трактористы пристально выглядывали в окно, внутренне переживая за бойцов. И поняв наконец, как его тут презирают, какого клоуна из него делают эти цыгане на побитых мерседесах, седой тяжело сплюнул на асфальт и перебросил кейс из руки в руку.

— Ну, всё, — сказал тихо, но так, что все услышали. — Пиздец вам. Я хотел по-мирному, но теперь вам пиздец. Вы даже не знаете, какой вам всем теперь пиздец, даже не представляете. А ты, сука, — прошипел он персонально Николаичу, — вешайся. Ты понял меня, сука? Вешайся теперь.

И, повернувшись, быстро залез в джип. Машина сорвалась с места и, резко вывернувшись, исчезла за ангаром. Военные как-то молча, не поднимая глаз, засеменили к грузовику. Сначала побросали в кузов лопаты. Потом попрыгали сами и вскоре тоже исчезли за углом.

Стало совсем тихо. Только Аркадий с Прохором отдувались, сидя на асфальте. Николаич повернулся к нам, провел по шеренге долгим тяжелым взглядом и вдруг остановил его на Эрнсте. Почему-то именно на Эрнсте, хотя тот, казалось бы, ничем перед ним не провинился, просто стоял здесь с друзьями, весело убивая время. Но Николаич смотрел именно на него, и Эрнст, поймав этот взгляд, тоже посмотрел в ответ. И так они стояли, никого не замечая и про всех забыв. Да и на них никто особого внимания не обращал — Паша пошел поднимать Аркадия с Прохором, Борман оглянулся на своих, делясь впечатлениями от увиденного, Травмированный тоже с кем-то заговорил, но я успел заметить, как они смотрят друг на друга, как они застыли, точно псы перед боем, испепеляя друг друга взглядом, словно время для них остановилось, и словно всё это касалось только их двоих и они вдвоем должны были решить, как нам выйти из этого всего.

И видно было, о чем думает Эрнст. А думал он так: произойдет что-то плохое, обязательно произойдет что-то очень нехорошее. Пока что никто этого не замечает, все подумали, что пронесло, что проскочили, а ничего подобного. Он очень хорошо знал это ощущение опасности. Она надвигалась, и уклониться от нее было невозможно. Так или иначе, нужно было пройти через эту мясорубку. Нельзя ничего ускорить и тем более избежать. Остается смотреть в глаза этой фатальной твари и ждать, пока она подойдет к тебе, обнюхает своей звериной мордой и двинется дальше, оставив за собой страх и смрад. Эрнст сразу, за какое-то мгновенье, вспомнил, когда ему приходилось ощущать это гнилое дыхание больших неприятностей. Вспомнил эту безысходность, стоявшую в легких, вспомнил тот внутренний страх, который подступает, словно вода в мартовской реке. Вспомнил также, что главное — это выдержать, не отвести взгляда. Потом всё будет в порядке, потом всё наладится, главное — быть готовым к худшему.