Братья Стругацкие - Дмитрий Володихин

Но теперь и сами Стругацкие начинали клониться в сторону необъятного, скучного, осточертевшего, суконного, но непобедимо РЕАЛЬНОГО мира…

30

В декабре 1966 года Стругацкий-старший со своим другом математиком Юрием Маниным побывал в новосибирском Академгородке. Жизнь там кипела не только в научных институтах — в клубе «Под интегралом» молодые ученые яростно спорили о том самом РЕАЛЬНОМ мире, высказывали невероятные мнения. Дискуссии клуба, бывало, сопровождались скандалами. Интеллектуальными, помноженными на неусыпное внимание органов. В стране явно что-то менялось. Еще недавно начало любой новой литературной работы ощущалось братьями Стругацкими если не праздником, то хотя бы «праздником ожидания праздника», а сейчас начало такой новой работы вызывало тоску: как дальше-то будет там, в процессе прохождения рукописи через бдительных редакторов и жесткую цензуру?

Тем не менее в январе 1967 года была закончена повесть «Гадкие лебеди». А в марте того же года начата «Сказка о Тройке». Работать! Работать! Мы же профессионалы! И если в «Попытке к бегству» Стругацкие отказались от объяснений с читателями по поводу каких-либо технических (и не только) сложностей, то в «Гадких лебедях» они отказались и от экзотических декораций. Зачем придумывать чужие небеса, страшных тахоргов, зачем вскрывать язвы инопланетных обществ, разве Земля для человека — не главное?

Возможно, Стругацкие на тот момент несколько переоценили свой авторитет, свой вес, свое влияние, возможно, огромная популярность показалась им уже достаточно надежной защитой, но писали они теперь действительно ни на что не оглядываясь. Не придумывали защитных ходов, отказались от конспиративного языка и сами перспективы близкого и далекого будущего обсуждали не на кухне за коньяком, как тогда было принято, а прямо на страницах рукописей. Наверное, не вчитались в слова Крыстьо Станишева: «Слова — как открытые двери, в которые могут войти ликторы и взять вас».

Город детства, в который возвращается писатель Виктор Банев, главный герой «Гадких лебедей», не похож на города, которые братья Стругацкие изображали раньше.

«Улицы были мокрые, сырые, пустые, в палисадниках тихо гибли яблони: от сырости. Виктор впервые обратил внимание на то, что некоторые дома заколочены. Городок все-таки сильно переменился — покосились заборы, под карнизами выросла белая плесень, вылиняли краски, а на улицах безраздельно царил дождь. Дождь падал просто так, дождь сеялся с крыш мелкой водяной пылью, дождь собирался на сквозняках в белые туманные столбы, волочащиеся от стены к стене, дождь с гудением хлестал из ржавых водосточных труб, дождь разливался по мостовой и бежал по промытым между булыжниками руслам. Черно-серые тучи медленно ползли над самыми крышами. Человек был незваным гостем на улицах, и дождь его не жаловал…»

Даже в Стране дураков не было так скверно. А тут еще ко всей этой бесконечной промозглости присоединяется непонятное поведение детей, в том числе собственной дочери Банева. Дети живут какой-то своей особенной жизнью, родители им совершенно не интересны. «О чем они вас все-таки спрашивали?» — интересуется санитарный инспектор Павор встречей Банева со школьниками-вундеркиндами. И Виктор Банев с горечью отвечает: «О прогрессе». Он искренне возмущается: «По-ихнему, прогресс — это очень просто». Даже пытается объяснить: «Загнать нас всех в резервации, чтобы не путались под ногами, а самим на свободе изучать Зурзмансора и Шпенглера. Такое у меня, во всяком случае, впечатление». И санитарный инспекторе пониманием отвечает Баневу: «Все беды от мокрецов (людей, пораженных некоей непонятной генетической болезнью. — Д. В., Г. Я.). Дети свихнулись от мокрецов».

Павор знает, о чем говорит. Даже кошки и собаки сбежали из размываемого дождями города, а нынешним детям все нипочем. Они — вундеркинды. Они обожают мокрецов, которых ненавидят взрослые; они сами шляются к мокрецам в лепрозорий; они воруют у родителей деньги и покупают книги. Поначалу родители даже радовались, что дети не рвут штанов, лазая по заборам, а тихо сидят дома и почитывают свои книжки, тем более что погода плохая. «Но теперь уже все видят, — поджимает губы Павор, — к чему это привело».

Мокрецы, сырость, плесень, семейные дрязги, нелепые указы господина Президента, лепрозорий, в котором прячут мокрецов, мутное непреходящее ощущение непонятной тревоги, нисколько не снятое личной встречей с господином Президентом. «Повязывая галстук, он (Банев. — Д. В., Г. П.) придвинул лицо к зеркалу и вдруг подумал, как выглядело это уверенное крепкое лицо, столь обожаемое женщинами известного сорта, некрасивое, но мужественное лицо бойца с квадратным подбородком, как оно выглядело к концу исторической встречи. Лицо господина Президента, тоже не лишенное мужественности и элементов квадратности, к концу исторической встречи напоминало, прямо скажем, между нами, кабанье рыло. Господин Президент изволил взвинтить себя до последней степени, из клыкастой пасти летели брызги, а я достал платок и демонстративно вытер себе щеку, и это был, наверное, самый смелый поступок в моей жизни, если не считать того случая, когда я дрался с тремя танками сразу. Но как я дрался с танками, я не помню, знаю только по рассказам очевидцев, а вот платочек я вынул сознательно и соображал, на что иду. В газетах об этом не писали. В газетах честно и мужественно, с суровой прямотой сообщили, что „беллетрист“ Банев искренне поблагодарил господина Президента за все замечания и разъяснения, сделанные в ходе беседы».

Разумеется, за этим коротким, но четким воспоминанием угадывается недавняя встреча советской творческой интеллигенции с первым секретарем ЦК КПСС. Современникам трудно было не догадаться. «Народ сер, но мудр», — иронизирует Банев. А Голем, его постоянный собеседник, по-своему подводит итог: «Это все дожди. Мы дышим водой. Но мы не рыбы, мы либо умрем, либо уйдем отсюда. А дождь будет падать на пустой город, размывая мостовые, сочиться сквозь гнилые крыши… Потом смоет всё, растворит город в первобытной земле, но не остановится, а будет падать и падать…»

Тоска…

Неясности с детьми…

Неясности с неведомым будущим…

«Будущее — это тщательно обезвреженное настоящее», — говорит один из самых неприятных Баневу собутыльников. Дожди и пьянки, белые туманы, влажные сквозняки, бесконечно водка, виски, коньяк. На мокрецов в городе ставят капканы, их ненавидят за то, что они не могут жить без книг и дождь для них просто данность. «Надо же кого-то ненавидеть. В одних местах ненавидят евреев, где-то еще негров, а у нас мокрецов». Один мокрец, кстати, умер в участке от голода — ему не давали читать.