Заколдованная рубашка - Н Кальма

Она подняла глаза в темных кругах.

- Вот. Получила письмо. Из Палермо.

- От Левушки Мечникова? - с живостью спросил художник.

Она покачала головой.

- Нет. От Александра Есипова.

- А... - протянул художник. - Что же он пишет?

- Он умер, - сказала она просто. И вдруг легла головой на стол, сцепила руки. - Не могу... Не могу... Это я, я во всем виновата... Я его втянула... Это мы с Эсперанс познакомили его с Гарибальди, затеяли... Она задохнулась.

- Неправда, - твердо возразил Верещагин. - Этот мальчик с детства впитал в себя мечту о свободе. Я помню, мне Мечников говорил... Он рвался что-то настоящее делать для людей. Он так и положил себе - отдать жизнь за идею. И вас он полюбил оттого, что вы шли тем же путем. Я ведь все понимаю...

Александра Николаевна слушала его, глаза у нее были закрыты. Верещагин, мучаясь ее болью, подошел ближе, положил руку на горячее плечо.

- Голубушка моя, вы бы пошли прилегли. А то поплачьте, легче вам станет.

- Нет, не хочу. - Она подняла голову, выпрямилась, потерла руками щеки. - Что вы знаете о Палермо? Говорите! - потребовала она.

- Наверное, то же, что и вы, - отвечал, присаживаясь возле, Верещагин. - Гарибальди провозглашен диктатором. Королевские войска покинули Палермо, и весь народ праздновал их уход. Ланца подписал капитуляцию и после того, как честил Гарибальди "бандитом", "мятежником", стал величать его "генералом" и "превосходительством". Во всяком случае, теперь Гарибальди может смотреть на Сицилию, как на землю, входящую в состав "единой Италии". Да вот, я принес вам почитать речь Гюго, которую мне переслал Мечников, - прибавил Верещагин.

- А как он? Как его здоровье? - спросила чуть живее Александра Николаевна.

- Верно, ему на всю жизнь суждено остаться хромым, - сказал художник. - Он все еще в госпитале и, кажется, еще долго пролежит в постели.

- Знает он о... смерти Александра?

- По-моему, еще не знал, когда посылал мне письмецо, - отвечал Верещагин. - Тоже будет в большом горе, - заметил он осторожно. - Ведь они с Есиповым стали большими друзьями.

Александра Николаевна прижала к глазам платок.

"Слава богу, кажется, заплакала".

Но нет. Глаза сухие и блестящие.

- Так что же сказал о Гарибальди Виктор Гюго? Прочтите, - велела она.

Верещагин послушно вынул из кармана газету.

- "Что такое Гарибальди? - начал он. - Человек - и ничего более. Но человек в самом высоком смысле этого слова. Человек свободы, человек Человечности, vir, как сказал бы соотечественник его Вергилий. Есть у него армия? Нет. Только горсть волонтеров. Боевые припасы? Нет их. Порох? Несколько бочек. Орудия? Только взятые у неприятеля.

В чем его сила? Что доставляет ему победу? Что стоит за ним? Душа народов".

Александра Николаевна слушала механически, а сама думала о чем-то своем. Верещагин знал это по ее взгляду, погруженному в себя.

- Я поеду в Палермо, - внезапно сказала она.

- Зачем?

- Буду ходить за ранеными, помогать Гарибальди... Да мало ли дела... Мое место сейчас там.

Верещагин хотел возражать, отговаривать, но, посмотрев на "Ангела-Воителя", не посмел.

47. ПОЧТИ СТО ЛЕТ СПУСТЯ...

- Моретта! Море-етта-а!

Тишина. Ни звука в ответ. Даже колокольчика Моретты не слышно. Только эхо в горах возвращало голос Николо - задиристый и высокий, как у молодого петушка.

Мальчик звал и кричал, и чертыхался, и честил всякими обидными словами пропавшую корову.

- Рогатая вонючка, вот она кто! И непременно нужно ей, этой подлюге, забраться под самое небо, в самую недоступную чащу, в чертову глушь! Ищи ее, бегай, ломай ноги по скалам, снашивай последние чочи!.. Моретта! Моретта! У, паршивая корова! Вот если б жив был пес Джиджи, он уж давно нашел бы тебя и гнал теперь к дому, кусая за ноги.

Но беднягу Джиджи пристрелил тот мерзавец чернорубашечник, что пришел к ним в деревню вынюхивать и выспрашивать, куда подевались такие-то и такие-то парни. Ох, как испугался тогда Николо за брата, как испугалась мама! А вдруг фашист пронюхает, что Микеле ушел в горы, к партизанам! Он и то все время повторял: "Знаю я вас, хитрых дикарей! Всё таитесь по углам, всё говорите, что ничего не ведаете, только пасете скот да делаете сыр, никакой политикой не занимаетесь, а куда же, скажите, подевались все ваши молодые парни? Немцы их увели? Как бы не так! А кто напал на нашу комендатуру внизу, в селении? Кто взорвал машину с немецкими офицерами? О, мы из вас еще повытрясем все ваши тайны, не беспокойтесь!" И он ходил и ходил от одного дома к другому и все расспрашивал, а когда пришел к ним и Джиджи зарычал на него, он выхватил пистолет и пристрелил бедного пса. Николо тогда стоял и дрожал - так ему хотелось вцепиться в горло этому типу в черной рубашке, но мать шепнула: "Помни о наших. Ты их погубишь!" И Николо пришлось спрятать свою ненависть... Ох, отчего он все еще считается маленьким! Отчего не может, как Микеле, уйти в горы и сражаться с фашистами?!

Из-под черной войлочной шапчонки пот градом катился по лицу мальчика. Он уже давно сошел с тропинки и теперь прямиком продирался сквозь дубняк и заросли ежевики и держи-дерева все вверх, вверх, туда, где круглой лысиной вставала вершина горы. Колючки рвали его самодельную куртку, из-под ног катились камни, и приходилось то и дело перепрыгивать через мутные, пенистые ручьи. Была весна. Здесь, в горах, начинала чуть зеленеть низкая изумрудная трава, а выше, к перевалу, кое-где еще лежал снег, и чем выше подымался Николо, тем становилось холоднее. К тому же начинало смеркаться и облака все ниже нависали над горами.

- Моретта! Моретта!

Впереди, в мелком дубняке, треснула ветка. Николо устремился туда: "Ага, вот она где, беглянка! Сейчас я ее поймаю!" Он протиснулся вперед и вдруг столкнулся лицом к лицу с незнакомым человеком. Человек сидел на корточках у ручья и обмакивал в воду сухарь. Он был без шапки, светловолосый, обросший такой же светлой, как волосы, курчавой бородкой. И глаза у него были светлые, внимательные. Он смотрел на Николо и, видимо, ждал, что мальчик скажет или сделает.

Николо оглядел его запачканную, неопределенного цвета шинель, худые, стоптанные сапоги.

- Ищешь корову? - спросил человек. - Вон она, твоя корова, пасется в колючках.

Он сказал это на незнакомом Николо языке, но сказал это так выразительно и при этом показал на заросли держи-дерева чуть выше, у скалы, что Николо тотчас же понял. Он вскарабкался к скале и увидел Моретту. Черная корова преспокойно поедала побеги цикория, растущие между камнями.

- Ух, проклятая! - Николо вытащил из кармана веревку и привязал к коровьим рогам. - Ну, пошла домой, дрянь такая!

Подталкивая корову, он вернулся к человеку в зарослях. Тот продолжал безмятежно грызть сухарь и запивать водой из горсти.

- Я тебя знаю, - сказал ему Николо. - Я видел тебя позавчера внизу, в Сан-Капеле. - Он показал вниз, туда, где в дымке чуть краснели черепичные крыши селения.

Человек услышал название "Сан-Капеле" и понял жест мальчика. Он кивнул.

- Я видел, как ты ремонтировал немецкий грузовик, - продолжал Николо. - Ихний конвойный стоял и понукал тебя. А потом явился офицер и стал совать тебе под нос кулачищи, а ты даже и не моргнул. Только сказал что-то по-своему и опять полез в машину. Я тогда подумал, что ты здорово смелый парень, почти как наш Микеле...

На этот раз человек со светлыми волосами ничегошеньки не понял. Он смущенно пожал плечами, улыбнулся и показал в улыбке чистые молодые зубы.

- Так ты, значит, удрал от них? - не унимался Николо. - Вижу, вижу, что удрал. Молодчина ты! Вот натянул им нос! Ох, хотел бы я видеть их морды, когда они заметили, что тебя нет! - Он в восторге хлопнул себя по коленке. - Послушай, как тебя зовут?

Светловолосый смотрел вопросительно.

- Не понимаешь? Ни словечка не понимаешь? Вот история-то! - Мальчик ткнул себя в грудь: - Ну, вот меня зовут Николо. Ни-ко-ло. Понимаешь? А тебя как? Имя? Имя как? - Николо кричал, точно глухому.

- Николай, - сказал вдруг светловолосый тихим голосом и тоже ткнул себя в грудь. - Николай.

- Что?! - Мальчик чуть не подпрыгнул. - Врешь! Неужто у тебя тот же святой, что и у меня?! Санта мадонна! До чего смешно! А ты кто такой, Николай, - француз? Франчезе? Нет? Инглезе? Тоже нет?

- Я русский, - сказал светловолосый, - из Ленинграда.

- Руссо? Ленинградо?! - Мальчик вытаращил глаза. - Ты русский? А не врешь? Вот диво! Ведь мне всегда так хотелось увидеть настоящего русского! Микеле и другие у нас говорили, будто русские бьют фашистов лучше всех. Это правда? А правда, что у вас в России всегда идет снег и вы живете в берлогах, как медведи?

В возбуждении Николо так и сыпал вопросами, не замечая, что русский молча смотрит на него и, видимо, ничего не понимает. Вдруг мальчик спохватился:

- Ах я дурак этакий, что я стою здесь и болтаю с тобой? Ведь скоро ночь, облака сюда придут ночевать, так и до дому не доберешься. И холодно будет - страх. И потом, твои фашисты тоже не спят. Небось всё и всех кругом подняли, ищут тебя, пустили собак по твоему следу, того и гляди явятся сюда... - Он заскреб под шапочкой курчавую голову. Потом махнул рукой. - Ничего не поделаешь, придется тебя взять к нам, домой... Больше я ничего толкового придумать не могу. Уж как мне за это достанется от матери, знает только святой Николо, мой покровитель... Но не оставлять же тебя фашистам. Микеле, мой брат, никогда бы мне этого не простил. Идем, Николай.