Где небом кончилась земля : Биография. Стихи. Воспоминания - Николай Гумилев

Песнь третья

– Берег, берег!.. – И чинивший знамяЗамер, прикусив зубами нить,А державший голову рукамиСразу не посмел их отпустить.Вольный ветер веял парусами,Каравеллы продолжали плыть.

Кто он был, тот первый, светлоокий,Что, завидев с палубы высокойВ диком море остров одинокий,Закричал, как коршуны кричат?Старый кормщик, рыцарь иль пират,Ныне он Колумбу – младший брат!

Что один исчислил по таблицам,Чертежам и выцветшим страницам,Ночью угадал по вещим снам, —То увидел в яркий полдень самТот, другой, подобный зорким птицам,Только птицам, Муза, им и нам.

Словно дети, прыгают матросы,Я так счастлив… нет, я не могу…Вон журавль смешной и длинноносыйПолетел на белые утесы,В синем небе описав дугу,Вот и берег… мы на берегу.

Престарелый, в полном облаченье,Патер совершил богослуженье,Он молил: «О Боже, не покиньГрешных нас…» – кругом звучало пенье,Медленная, медная латыньПороднилась с шумами пустынь.

И казалось, эти же поляныНам не раз мерещились в бреду…Так же на змеистые лианыС криками взбегали обезьяны;Цвел волчец; как грешники в аду,Звонко верещали какаду…

Так же сладко лился в наши грудиАромат невиданных цветов,Каждый шаг был так же странно нов,Те же выходили из кустов,Улыбаясь и крича о чуде,Красные, как медь, нагие люди.

Ах! не грезил с нами лишь один,Лишь один хранил в душе тревогу,Хоть сперва, склонясь, как паладинНабожный, и он молился Богу,Хоть теперь целует прах долин,Стебли трав и пыльную дорогу.

Как у всех матросов, грудь нага,В левом ухе медная серьгаИ на смуглой шее нить коралла,Но уста (их тайна так строга),Взор, где мысль гореть не перестала,Выдали нам, Муза, адмирала.

Он печален, этот человек,По морю прошедший как по суше,Словно шашки, двигающий душиОт родных селений, мирных негК диким устьям безымянных рек…Что он шепчет!.. Муза, слушай, слушай!

«Мой высокий подвиг я свершил,Но томится дух, как в темном склепе.О Великий Боже, Боже Сил,Если я награду заслужил,Вместо славы и великолепий,Дай позор мне, Вышний, дай мне цепи!

Крепкий мех так горд своим вином,Но когда вина не стало в нем,Пусть хозяин бросит жалкий ком!Раковина я, но без жемчужин,Я поток, который был запружен, —Спущенный, теперь уже не нужен».

Да! Пробудит в черни площаднойТолько смех бессмысленно-тупой,Злость в монахах, ненависть в дворянствеГений, обвиненный в шарлатанстве!Как любовник для игры иной,Он покинут Музой Дальних Странствий…

Я молчал, закрыв глаза плащом.Как струна, натянутая туго,Сердце билось быстро и упруго,Как сквозь сон я слышал, что подругаМне шепнула: «Не скорби о том,Кто Колумбом назван… Отойдем!»

Очень точно сказал С. Маковский: «Эти стихи (вошедшие в сборник «Чужое небо») написаны вскоре после возвращения Гумилева из африканского путешествия. Помню, он был одержим впечатлениями от Сахары и подтропического леса и с мальчишеской гордостью показывал свои «трофеи» – вывезенные из «колдовской» страны Абиссинии слоновые клыки, пятнистые шкуры гепардов и картины-иконы на кустарных тканях, напоминающие большеголовые романские примитивы. Только и говорил об опасных охотах, о чернокожих колдунах и о созвездиях южного неба – там, в Африке, доисторической родине человечества, что висит «исполинской грушей» «на дереве древнем Евразии…»

Но рецензии на новый сборник были куда более сдержанными, нежели на «Жемчуга». Похвала В.Я. Брюсова, который отдал в обзоре, посвященном ни много, ни мало, пятидесяти новым сборникам стихов, страничку «Чужому небу», вряд ли и похвала, скорее это замаскированный выпад. Рецензент заметил, что третья книга стихов (так обозначено автором) в действительности – четвертая, напоминая Гумилеву о сборнике, им старательно забываемом. Далее следует констатация: «По-прежнему холодные, но всегда продуманные стихи Н. Гумилева оставляют впечатление работ художника одаренного, любящего свое искусство, знакомого со всеми тайнами его техники. Н. Гумилев не учитель, не проповедник; значение его стихов гораздо больше в том, как он говорит, нежели в том, что он говорит». Вывод уничижительный: «Гумилев пишет и будет писать прекрасные стихи: не будем спрашивать с него больше, чем он может нам дать…»

Это была месть за то, что Гумилев не только заявил о смерти символизма, но и создал новую литературную школу, которую сам возглавил. Потому В.Я. Брюсов и отмечает, что Гумилев не учитель и не проповедник, следовательно – кого и чему он может научить, что в силах проповедовать? В.Я. Брюсов был настолько недоволен этим восстанием молодых литераторов, что посвятил акмеизму отдельную статью, доказывая – способным поэтам А. Ахматовой, С. Городецкому, Н. Гумилеву надо бросить вредные фантазии и заниматься писанием стихов, это у них хорошо получается.

Уже без каких-либо обиняков как неудачу расценил «Чужое небо» Б. Садовской. Сравнение, использованное им для наглядности, выразительно – бриллианты Тэта неотличимы от настоящих, но все же это стекляшки, и не более того. То же и со стихами Гумилева: «И недаром книга г. Гумилева называется «Чужое небо» в ней все чужое, все заимствованное, мертворожденное, высосанное из пальца. Чего только не придумывает г. Гумилев, чтобы походить на поэта! Спазмами сочинительства он думает искупить роковое отсутствие вдохновения и таланта». Примеры, взятые рецензентом из стихов Гумилева, приводить не стоит, надо лишь заметить, что слабых строк, а то и вовсе несуразностей в сборнике хватает. Однако оценка зависит от того, что хочет отыскать ценитель, на чем сосредоточивает свое внимание. Б. Садовской открыто необъективен. Зато отзыв М. Кузмина – почти лестный.

Лев в пустыне. Неизвестный абиссинский художник. нач. XX в.

Полемика вокруг стихов Гумилева, полярность оценок означали, что Гумилев стал в литературном мире вполне реальной величиной, с которой надо либо считаться, либо бороться, правильнее – и то, и другое.

Когда сборник «Чужое небо» увидел свет, Гумилев и А. Ахматова были в Италии. Однако так вышло – ехали они заграницу вместе, а оказались в разных городах. Гумилев жил без жены во Флоренции.

Флоренция

О сердце, ты неблагодарно!Тебе – и розовый миндаль,И горы, вставшие над Арно,И запах трав, и в блеске даль.

Но, тайновидец дней минувших,Твой взор мучительно следитРяды в бездонном потонувших,Тебе завещанных обид.

Тебе нужны слова иные,Иная, страшная пора.…Вот грозно встала Синьория,И перед нею два костра.

Один, как шкура леопарда,Разнообразен, вечно нов.Там гибнет «Леда» ЛеонардоСредь благовоний и шелков.

Другой, зловещий и тяжелый,Как подобравшийся дракон,Шипит: «Вотще СавонаролойМой дом державный потрясен».

Они ликуют, эти звери,А между них, потупя взгляд,Изгнанник бледный, АлигьериСтопой неспешной сходит в Ад.

А. Ахматова жила без мужа в Риме.