Дело вдовы Леруж - Эмиль Габорио

Клер пыталась внимательно слушать, что говорит ей следователь, но слова его достигали ее слуха лишь как смутный шум, а смысл их от нее ускользал.

— Я не понимаю вас, сударь, — перебила она. — Что же вы мне советуете?

— Могу подать вам, мадемуазель, единственный совет, диктуемый здравым смыслом и моей к вам привязанностью. Я говорю с вами, как нежный и преданный брат. И прошу вас: будьте мужественны, Клер, примиритесь с величайшей жертвой, какую может потребовать от девушки голос чести. Оплачьте, да, оплачьте вашу униженную любовь, но откажитесь от нее. Молите бога, чтобы он ниспослал вам забвение. Тот, кого вы любили, недостоин вас.

Следователь умолк в некотором испуге. Лицо мадемуазель д'Арланж приобрело землистый оттенок.

Но душа ее была выносливей, чем плоть.

— Вы сами только что сказали, — прошептала она, — что он мог совершить это злодейство только в минуту заблуждения, поддавшись вспышке безумия.

— Да, это вполне вероятно.

— В таком случае, сударь, если он не ведал, что творит, значит, он не виноват.

Следователь забыл, как когда-то утром, лежа в постели, поправляясь после болезни, бился над неким мучительным вопросом.

— Ни правосудие, ни общество, — отвечал он, — не в состоянии определить это, мадемуазель. Один бог на небе, читающий в глубине наших сердец, может судить об этом, может решать вопросы, превосходящие человеческое разумение. Для нас господин де Коммарен преступник. Возможно, в силу некоторых обстоятельств приговор будет смягчен, но преступление есть преступление. Возможно даже, убийцу оправдают, чего я желал бы от всей души, хотя надеяться на это нельзя — его вины это не смягчит. На нем навсегда останется клеймо, несмываемое пятно невинно пролитой крови. А потому смиритесь.

Мадемуазель д'Арланж остановила следователя взглядом, в котором сверкало возмущение.

— Значит, вы советуете мне покинуть его в беде! — воскликнула она. Все отшатнутся от него, и вы благоразумно советуете мне поступить, как все! Говорят, друг может отступиться от друга, попавшего в беду, но женщина на такое не способна. Оглянитесь вокруг: как бы ни был унижен, несчастен, сломлен мужчина, рядом с ним вы всегда увидите женщину, которая поддерживает его и утешает. Когда последний из друзей рассудит за благо исчезнуть, когда отвернется последний из родственников, останется женщина.

Следователь испугался, что зашел, быть может, слишком далеко: его встревожило возбуждение Клер. Он попытался ее перебить, но безуспешно.

— Быть может, я робка, — продолжала она с возрастающим воодушевлением, — но на низость не способна. Я выбрала Альбера по доброй воле; что бы ни случилось, я от него не откажусь. Никогда я не скажу: «Я не знаю этого человека». Он собирался отдать мне половину своих богатств и блеска, значит, я возьму на себя, хочет он того или нет, половину его позора и несчастья. Вдвоем легче нести такое бремя. Наносите удары: я прижмусь к нему так крепко, что любой из ваших ударов не минует и меня. Вы советовали мне забвение — так научите, где его найти! Мне — забыть его? Да разве бы я смогла, даже если бы хотела? Но я и не хочу этого. Я люблю его, и разлюбить в моей власти не более, чем приказать своему сердцу не биться. Он в тюрьме, его обвиняют в убийстве, все равно я люблю его. Даже если он виновен, что с того? Я люблю его. Вы его осудите, заклеймите — я буду любить его осужденным и заклейменным. Пошлете его на каторгу, я последую за ним, и на каторге, в одежде каторжника он будет мне так же дорог. Да скатись он на дно пропасти, я и там буду с ним. Жизнь моя принадлежит ему он может ею располагать. Ничто не разлучит меня с ним, ничто, кроме смерти, и, если ему придется взойти на эшафот, я знаю, что умру от удара, который убьет его.

Г-н Дабюрон закрыл лицо руками, он не хотел, чтобы Клер видела, какие чувства нахлынули на него.

«Как она его любит! — твердил он про себя. — Как она его любит!»

Мыслями он унесся далеко. На душе у него было мрачно. Его невыносимо терзала ревность.

Как счастлив был бы он, окажись он предметом столь непобедимой страсти! Чем бы он не пожертвовал ради этого! В его груди тоже билось молодое пылкое сердце, ему тоже была ведома исступленная жажда любви. Но кого это волновало? Его уважали, почитали, быть может, боялись, но не любили и не полюбят никогда. А разве он этого не достоин? Почему столько людей проживают свой век, так и не удостоившись любви, в то время как другие, подчас куда менее достойные, словно наделены магической силой привлекать, обольщать, очаровывать, возбуждать слепое и неистовое чувство, которое готово на жертвы, чтобы добиться признания и взаимности? Неужели у женщин нет ни разума, ни здравого смысла?

Молчание мадемуазель д'Арланж вернуло его к действительности.

Он поднял на нее взгляд. После недавнего бурного возбуждения она обессилела и, упав в кресло, еле дышала, так что г-н Дабюрон встревожился, не стало ли ей дурно. Он поспешно протянул руку к звонку на письменном столе, желая позвать на помощь. Но Клер заметила и предупредила его жест.

— Что вы хотите делать? — спросила она.

— Мне показалось, вам дурно, — пробормотал он, — и я хотел…

— Нет, пустяки, сударь, — отвечала она. — На вид я слабая, но на самом деле это неправда: я сильная, так и знайте, я очень сильная. Да, я страдаю, я и не подозревала, что на свете бывает такое страдание. Для девушки слишком мучительно переступить через свою стыдливость. Радуйтесь, сударь, я разодрала все покровы, и вы могли читать в самой глубине моего сердца. Но я об этом не жалею, я пошла на это ради него. Раскаиваюсь я лишь в том, что унизилась до того, чтобы его защищать. Меня толкнули на это ваши заверения. Альбер простит мне эту оскорбительную для него защиту. Такие, как он, не нуждаются в оправданиях, они нуждаются лишь в доказательствах своей невиновности. И с божьей помощью я сумею ее доказать.

Мадемуазель д'Арланж приподнялась, словно собираясь уходить, но г-н Дабюрон жестом остановил ее.

Упорствуя в своем заблуждении, он полагал, что с его стороны нехорошо было бы оставить несчастной девушке хоть тень иллюзии. Начав свои разоблачения, он воображал, что долг велит ему довести их до конца. Он совершенно искренне был убежден, что тем самым спасет Клер от нее самой и избавит от грядущих жгучих сожалений. Хирург, который приступил к мучительной операции, не бросает ее незавершенной потому только, что больной отбивается и кричит от боли.

— Как это ни тягостно, мадемуазель… — начал он.

Но Клер не дала ему продолжить.

— Довольно, сударь, — произнесла она, — все, что бы вы ни сказали, бесполезно. Я уважаю ваше злополучное убеждение, но взамен прошу вас считаться и с моим. Если вы в самом деле мне друг, я скажу вам только: помогите мне спасти его. Но вы, конечно, не захотите…

Надо признать, Клер сделала все, чтобы разозлить незадачливого следователя. Доказательства, порожденные ее любовью, были сходны с теми, что были порождены логикой папаши Табаре. Женщины не рассуждают и не анализируют, они чувствуют и верят. Вместо того чтобы спорить, они утверждают. В этом и кроется, быть может, их превосходство. С точки зрения Клер, г-н Дабюрон, думающий иначе, чем она, становился ее врагом, и она обращалась с ним, как с врагом.

Следователь почувствовал себя оскорбленным. Терзаемый, с одной стороны, угрызениями не вполне спокойной совести, с другой, убеждениями, колеблясь между страстью и долгом, опутанный правилами своего ремесла, он был не способен рассуждать здраво. Уже три дня он вел себя, словно упрямый ребенок. Зачем он с таким упорством не желал признавать, что Альбер может оказаться невиновным? Ведь на расследование это не повлияло бы. А он, всегда такой благосклонный к обвиняемым, на сей раз не допускал мысли о возможной ошибке.

— Если бы вам, мадемуазель, были известны доказательства, которыми я располагаю, — произнес он холодным тоном, в котором чувствовалось старание не поддаваться гневу, — если бы я познакомил вас с ними, у вас не осталось бы надежды.

— Изложите их, — повелительно сказала Клер.

— Вы этого желаете, мадемуазель? Извольте. Я представлю вам, раз вы настаиваете, все доказательства, собранные правосудием, я всецело в вашем распоряжении, можете не сомневаться. Но стоит ли перечислять улики? Среди них есть одна, решающая, которой вполне достаточно. Убийство произошло во вторник вечером, накануне поста, а обвиняемый не в состоянии рассказать, где он был в этот вечер. Между тем он уходил из дому и вернулся только в два часа ночи, в грязной разорванной одежде, в изодранных перчатках.

— Довольно, сударь, довольно! — перебила Клер, глаза у которой радостно заблестели. — Вы сказали, это было вечером в канун поста?

— Да, мадемуазель.

— Я ни минуты не сомневалась! — торжествующе воскликнула она. — Я же вам говорила: он не может оказаться преступником.