Подвиг живет вечно (сборник) - Иван Василевич

— Ротозеи мы с тобой оба, — остывая, сказал Папанин. Они помирились. Но в сердце Макошина вошла заноза. С той поры сколько раз представлял он себе этого генерала Гравицкого попивающим турецкий кофе в роскошном отеле на берегах Босфора. Сидит в кругу битых генералов, своих друзей и похваляется, как ему удалось натянуть нос большевикам. Хвалиться больше нечем, по ходит в героях: сумел сохранить столько офицеров. А другие генералы спасали лишь собственную шкуру.

И вот теперь Макошин отправлялся «на свидание» с этим самым Гравицким. Ирония судьбы…

Папанин познакомил Макошина с Макаровым. Много полезного дала эта встреча. Он передал Константину толстый конверт с письмом полковника Мамуладзе.

— А вам приходилось встречаться с генералом Гравицким? — спросил Макошин.

— Много раз. Начальство его недолюбливало за острый язычок, больше дивизии не доверяло. Он ведь, пожалуй, монархист больше самого Врангеля. Но — своеобразный. Врангелю хотелось стать диктатором в России — не царем, а своего рода канцлером при безвольном императоре. А Гравицкий мечтал о сильном самодержце, наподобие Петра Первого. России нужна сильная власть, без этого она не может быть великой державой. Керенский сразу же вызвал у него отвращение, одно время возлагал надежды на Деникина, но быстро в нем разочаровался. Колчак и Врангель — для него просто узурпаторы власти. Просто кипит недовольством.

— Крепкий орешек.

— Человек крайностей. Он слыл за скандалиста в генеральской среде, и когда в сильном подпитии орал, что лучше уж большевики, сумевшие организовать разгром белых армий, чем импотенты колчаки и врангели, этому не придавали значения, даже контрразведка не хотела с ним связываться: мол, протрезвится — опомнится! Весь изрешечен красными пулями, грудь в иностранных орденах — кому и верить, как не Гравицкому?

Макошин облегченно вздохнул; знал он эту породу людей: на предательство они не способны. Может накричать, грубо выставить за дверь, но доносить не станет — аристократическая брезгливость. Впрочем, всяко может быть, когда борьба не на жизнь, а на смерть…

Макошину Павел Макаров нравился своей рассудительностью, манерой неторопливо взвешивать факты. Во всей его плотной фигуре с набыченной лобастой головой было что-то боксерское.

…Все трое постояли на берегу Салгира. В кожанках, в фуражках с красными звездочками. «Солдаты революции»… Каждый из них нес в себе свою необыкновенную судьбу, о которой они сейчас даже и помышлять не могли: пока еще было скрыто за плотной пеленой времени. Павел Макаров, к примеру, представления не имел, кем будет в мирной жизни, если жизнь вдруг в самом деле обретет устойчивость. Наверное, это предвидела его молодая жена с золотистыми косами Мария. Однажды сказала: «В тебе, Павлуша, сидит писатель. Отвоюешься — и садись за письменный стол!» Откуда она взяла это? Павлу даже сделалось смешно. Но пройдет каких-нибудь пять-шесть лет, и на прилавках магазинов появится книга воспоминаний Павла Макарова «Адъютант генерала Май-Маевского». Во время Великой Отечественной войны Макарову было суждено воевать опять же в Крыму, вместе и под началом Мокроусова, а рядом с ними будут старые испытанные в годы гражданской войны друзья и их сыновья. В первые месяцы войны Алексей Мокроусов будет назначен командующим партизанским движением в Крыму, и пойдут они с Павлом Макаровым и внуками Кособродова, того самого, лесообъездчика, который с опасностью для жизни помогал партизанам, пойдут по горным тропам, будут проводить бессонные ночи над разработкой боевых операций против войск гитлеровского генерала Манштейна, выслеживать и уничтожать врага. Многим мокроусовцам, сражавшимся на других фронтах Великой Отечественной, доведется сохранить живую связь с Мокроусовым и Макаровым. После войны появятся мемуары П. Макарова «Партизаны Таврии» — книга, вобравшая многие яркие эпизоды борьбы за Крым.

А Иван Папанин? Мог ли он знать, что станет знаменитым полярником, покорителем Северного полюса, доктором географических наук, контр-адмиралом, дважды Героем Советского Союза?..

И Константина Макошина судьба не обойдет. Но в ближайшее время на его долю выпадет отчаянно дерзкая игра со смертью — рейд на Лемнос.

Как молоды они были, все трое! Старший из них — Папанин: недавно исполнилось двадцать шесть. Ни один не знал настоящего детства: бедность, тяжкий труд, царская казарма, война, революция и снова война… Кровь, беда народная, лишения и страдания… Но у каждого из них, как и у миллионов других пролетариев, было ощущение своей необходимости, значимости в общем потоке революционных событий…

…На море свирепствовал шторм. Отплытие состоялось только через пять томительных дней. В огромные трюмы «Решид-паши» грузили бочки и ящики. Несмотря на неопределенность отношений между Республикой Советов и Константинополем, торговля между ними не прекращалась. И тут не было ничего странного: ведь с Советской Россией торговала и Англия, войска которой оккупировали Константинополь. Торговля есть торговля. В Константинополе находилась торговая миссия русско-украинского Центросоюза, сотни две совслужащих. Советские грузы на турецких пароходах обычно сопровождали сотрудники Центросоюза.

Макошина и его товарищей разместили в каютах. Капитан парохода Абдул-бей, мрачный, замкнутый турок, был строго официален. Он не задал Макошину ни одного вопроса. Он отвечал лишь за рейс. За сохранность грузов несли ответственность полицейские, прикомандированные к «Решид-паше». Они вели также и политический надзор, следили за тем, чтоб на пароход не проникли посторонние. «Решид-паша» перевозил грузы, и только грузы…

Наконец море улеглось. «Решид-паша» отдал концы и снялся с якоря. Макошин вышел на верхнюю палубу. Ярко светило весеннее солнце. Хребет Варада, видневшийся впереди, сделался словно бы выше, величественнее, его лысина сияла нежным светом. А на юге и юго-западе небо по-прежнему затягивала тяжелая грозовая хмарь. Черный полог свешивался с неба до самой воды, и в эту кромешную тьму держал курс «Решид-паша». До Константинополя почти восемьсот пятьдесят километров. Пространство, «засоренное» судами Антанты и греческими военными кораблями, которые охотятся за турецкими пароходами и фелюгами. «Решид-паше» запрещено заходить в другие турецкие порты, в такие, скажем, как Трапезунд или Самсун, где распоряжаются революционные власти Мустафы Кемаля. Даже в случае опасной аварии пароход не должен подходить к тем, враждебным султану берегам.

Как медленно ползет старый «Решид-паша»! Что за судно идет ему наперерез? Нет, ничего страшного: просто маршруты двух пароходов пересеклись.

Макошин почувствовал, что за его спиной кто-то остановился. Обернулся. Это был турецкий полицейский.

— Хорошая погода, не правда ли? — спросил на русском без малейшего акцента. Щурился от слепящего солнца, иронически улыбался.

— Вы прекрасно говорите по-русски, — лениво отозвался Константин.

— Еще бы! Я воевал против большевиков на Каспии в восемнадцатом. В составе мусаватистского флота. Попал к вам, большевикам, в плен, бежал. Устроился в полицию. Поручили наблюдать за такими вот, из Центросоюза.

Макошин усмехнулся.

— Каждый из нас занимается своим делом. Мне даже приятно иметь вас всегда под рукой: сейчас без бодигара[1] советскому человеку прямо-таки опасно ходить в Константинополь.

— На меня можешь положиться: в обиду не дам, — деланно добродушно произнес полицейский. И добавил: — Если, конечно, не угодишь в руки врангелевской контрразведки. За советскими они охотятся, даже премию обещают тому, кто выдаст или изловит.

— Спасибо за предупреждение. Век живи… А сколько премия-то?

— Смотря какая птичка попадется. За тебя я, например, и двух пиастров не дал бы: физиономия в дырках. Белые продырявили?

— Гораздо раньше: в Куликовской битве. А потом в Бородинском сражении добавили. Навешали крестов и списали вчистую.

Полицейский понимающе закивал головой: мол, слыхал, слыхал!

— А в большевики как попал?

— Да никак. Кому я нужен с перебитыми ребрами?

Полицейский снял фуражку, почесал затылок.

— Я вот тоже оказался никому не нужным. А служил на корабле. Капудан!

— Буду звать вас капудан-паша.

— Зови, как хочешь… Последние константинопольские новости слыхал?

— Откуда мне?

Полицейский надел фуражку, лицо сделалось жестким.

— Боюсь, не доберешься ты, да и твои друзья, до Константинополя. А если и доберетесь, то не позавидую вам.

Макошин насторожился: неужели этому типу что-то известно, чего не знали чекисты?

— Что так? — спросил он нарочито испуганно.

— А вот что: англичане решили всех ваших из Центросоюза арестовать! Ну всех из Совдепии, красных.