Осколки серебряного века - Виталий Шенталинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ученый мракобес!», «Средневековый фанатик!», «Сладкоречивая проповедь поповщины!», «Галиматья!» — обрушиваются на него марксистские критики. «Предвижу скорую для себя неизбежность замолкнуть в нашей печати», — иронически замечает Карсавин в одном из писем летом 1922 года, перед самым арестом.
Его еще видели то на каких–то собраниях, где он изумлял публику своей ученостью и едкими выпадами против властей предержащих, то гоняющим по широким университетским коридорам на дамском велосипеде, по слухам принадлежавшем некой его почитательнице и музе, а чекисты уже добирали досье на него и его коллег и готовили места в тюремных камерах.
И час пробил. Руководил операцией начальник 1‑го спецотделения Секретного отдела Петроградского ГПУ Козловский, исполнял — комиссар Богданов.
После основательного обыска профессора препроводили на Гороховую, 2, в здание ГПУ. Там он «добровольно сдал» ключи от дома и с наивной предусмотрительностью захваченные предметы, которые, по тюремным правилам, представляли опасность: щипцы для колки сахара, десертный металлический нож, чайную серебряную ложку и крючок для застегивания сапог.
Общая камера, куда поместили Карсавина, всю ночь пополнялась новыми узниками и стала напоминать университетскую кафедру. Здесь он увидел своих коллег–философов, профессоров Лапшина и Лосского, директора Института истории искусств графа Зубова и прочих ученых мужей.
На другой день женщина–комиссар, помощник уполномоченного ГПУ Озолина допрашивала арестованного.
«Карсавин Лев Платонович, 39 л., гражданин г. Петрограда, сын актера.
Местожительство — Университетская наб., д.11, кв.2.
Род занятий — профессор Петроградского университета.
Семейное положение — женат, трое детей.
Имущественное положение — нет.
Партийность — беспартийный.
Политические убеждения, отношение к Советской власти — лояльное.
Образование: общее — высшее, специальное — профессор по средневековой истории.
Чем занимался и где служил:
а) до войны 1914 г., б) до февральской революции 1917 г., в) до октябрьской революции 1917 г. — профессор в Петербургском университете;
г) с октябрьской революции до ареста — профессор истории Петроградского университета.
Сведения о прежней судимости — не судился и под следствием не был».
В начале допроса Карсавин уточнил свое отношение к советской власти:
«Ни в каких партиях не состоял и не состою. Вполне лояльно отношусь к Советской власти, признавая ее единственною возможною и нужною для настоящего и будущего России, совершенно отрицательно — ко всяким попыткам подорвать ее изнутри или извне. Считаю своею гражданской обязанностью полное и активное сотрудничество с нею, но не разделяю ее программы, как коммунистической. Нахожу необходимым, как и высказывался неоднократно, открыто о разногласиях своих с нею заявлять и честно работать в отводимых ею мне и приемлемых моими убеждениями пределах».
Содержимое тоненькой желтой папки — дело Карсавина № 1618 — показывает: вся крупномасштабная акция по изъятию из общества высшего слоя интеллигенции была тщательно спланирована, отработана в деталях и проводилась в обеих столицах по единому шаблону.
Допрос состоял из тех же самых однотипных вопросов, которые были заданы московскому философу, как и всем остальным, подлежащим высылке: отношение к советской власти, взгляд на задачи интеллигенции, отношение к забастовке профессоров, к сменовеховцам, савинковцам и эсерам, к реформе высшей школы и к эмиграции. Женщина–комиссар даже не сочла нужным вписать эти вопросы в протокол, поскольку имела на руках спущенный сверху трафарет, так что ответы Карсавина записаны подряд, в результате чего получилась непрерывная речь, резюмирующая его политические взгляды:
«Структуру власти, как власть Советов, признаю в принципе правильной, в частностях сейчас несовершенной, но, несомненно, подлежащей нормальной эволюции извнутри (так у Карсавина. — В. Ш.) ее самой. «Пролетарскую» (рабоче–крестьянскую) власть понимаю как власть, выражающую волю народа (огромного большинства населения) и потому, несмотря на все возможные ее ошибки, лучше эту волю выражающую, чем дореволюционная власть.
Задачею интеллигенции считаю активную и честную работу с Советской властью в пределах ее, интеллигенции, убеждений. В том, в чем интеллигенция расходится с идеологией власти, она должна воздерживаться от всякого рода контрреволюционной деятельности, но открыто о своих убеждениях заявлять и «cговариваться».
К методам борьбы с Советской властью в форме забастовки отношусь отрицательно.
В сменовеховцах различаю три группы: 1) безусловно примкнувших ко всей программе власти — они рано или поздно должны слиться с Коммунистической партией; 2) намеревающих взять коммунистическую власть сапой, какового метода не одобряю; 3) признавших власть в надежде ее перерождения — этих считаю ошибающимися в том, что не высказывают своей точки зрения с полною ясностью.
К савинковцам отношусь совершенно отрицательно.
К эсерам отношусь отрицательно. Осуждение эсеров рассматриваю как естественное следствие их поведения и позиции политической борьбы с Советской властью.
В реформе высшей школы признаю основные ее принципы в области изменения управления университетами… Вопрос о программах — вопрос технический, но признаю естественным, что власть ставит определенные задания государственной школе.
Эмиграция. Будущее России не в эмиграции. Часть эмиграции, по моему убеждению, вернется и сольется с Россией (как сменовеховцы), часть рассеется на Западе и станет западной, часть некоторое время будет продолжать все более слабеющую борьбу с Советской Россией».
В конце допроса следователь задала Карсавину еще один, дополнительный, вопрос — о конфискации у церкви ее имущества и о преследовании священников.
«Изъятие церковных ценностей считаю правом власти, никакое сопротивление которой в данном случае невозможно и недолжно. Если ценности идут на помощь голодающим, необходимо, кроме пассивной отдачи ценностей, еще всемерно активно содействовать той же цели.
О процессе церковников определенного мнения не имею за отсутствием точных данных».
Прочитав постановление о привлечении его в качестве обвиняемого и предъявлении обвинения в контрреволюции, Карсавин написал на обороте: «Настоящее обвинение считаю основанным на недоразумении и противоречащим всей моей общественной деятельности». Тут его реакция совпала с бердяевской: виновным себя не признаю!
В этот же день Карсавин узнал и о решении его участи — изгнании из страны. Но свое вынужденное согласие с этим выразил по–своему, весьма оригинально:
«Подписка
Даю обязательство ради удобства общественной работы Советской власти уехать на определенный ею мне срок за границу с семьей и выехать в положенный мне срок. Желательно не менее полутора–двух недель».
Он акцентирует горькую нелепость: покинуть отечество для «удобства… Советской власти»!
Надо отдать должное петроградским ученым — в отличие от москвичей, они проявили солидарность с арестованными коллегами. На Гороховую полетело ходатайство: Комиссия по улучшению быта ученых в лице заместителя ее председателя профессора А. Пинкевича просила срочно допросить профессора Карсавина и «в случае установления его невиновности освободить из–под стражи».
Бумагу эту пришили к делу и оставили без внимания — тут не до наивных комиссий!
Арестованную профессуру собрали в кучу и, нагруженную узелками и котомками, бросили в трехкилометровый поход, под конвоем, в тюрьму на Шпалерной. И потекли тюремные будни…
Камера — когда–то одиночка, теперь уместившая несколько человек. Лязгающий проворот ключа в двери, днем — двойной, на ночь — тройной, для пущей крепости. Редкие посылки из дома, еще более редкие свидания с женой Лидией (дома у ректора университета три дочери, одна другой меньше: одиннадцатилетняя Марианна, пятилетняя Ирина и Сусанна двух лет). Тюрьму Карсавин переносил тяжело. Особенно выводил его из себя то и дело вспыхивающий среди ночи яркий свет — так стражники контролировали состояние узников после самоубийства одного из них, — даже подал жалобу на эту «утонченную пытку»… Вообще в Петрограде отношение к высылаемым было много суровее, чем в Москве, — недаром северную столицу окрестили тогда «вотчиной Гришки Третьего»: Отрепьев — Распутин — теперь Григорий Зиновьев, председатель Петроградского Совета. В Москве еще соблюдался чекистский политес — стиль Дзержинского, там и в тюрьме меньше держали, и быстрее отправили.
Наконец 24 октября Карсавина освободили, а назавтра, в том же ГПУ, вручили заграничный паспорт и кипу немецких анкет. Заключение по делу слово в слово повторяло подобный документ в досье Бердяева — только имя «преступника» и дата другие.
