Мальчий бунт - Сергей Григорьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шпрынка. Говорить всё можно. Говори, да оглядывайся — нет ли где фискала, а то сейчас «Тю-тю», заберут.
Сухотин. Откуда ты взял «заберут»? Фискалы от царя за тем и посылаются: слушать, что народ говорит — нет ли утеснения от начальства, и прямо его императорскому величеству докладывают.
Лука. Нет, это, друзья, не так. Мы в Питере тоже так думали. А как стали хватать в кутузку, на кого фискал пальцем покажет, поняли.
Шпрынка. Фискалов бить безо всяких.
Приклей. А что, братцы, Шорин не фискал?
Куклимов. Ишь, парнишка, охотится как.
Сухотин. Начнете фискалов бить, а разойдетесь — и всех, кого надо. Выйдет не бунт, а грабеж да разбой.
За разговором от пирога одни крошки остались, а в четверти — на донышке.
Анисимыч. Что же, братцы, пора и в трактир, народ сбивать. Ну-ка, животики мои, дуй по казармам, чтобы народ шел на Пески. Да и мы туда пойдем.
Мальчики побежали исполнять поручение.
Волков. Постой, Анисимыч, спеть надо. Споем ту новую, что меня учил про «Утёс».
Анисимыч. Ну что ж, споем.
Они вдвоем с Лукой запели, Волков подхватил:
Есть на Волге Утёс. Диким мохом обросон с боков от подножья до края,и стоит сотни лет, только мохом одет,ни заботы, ни горя не зная…
Все примолкли, слушая новую песню. Пригорюнились бабы. Воплина слезу пустила.
— Братцы! Песня-то какая, — взволнованно говорил Волков, — сердце рвет. Забрался б я на эту гору и загрехмел с самой вершинки. Чугунов! Чего насупился? Неужто слесаря завтра к нам не пристанут?
— У нас дело особое.
— Чудак! Общее у нас всех дело: один за всех, все за одного.
Спев песню, все пошли за Клязьму на Пески. Дорогою Лука отвел в сторону Анисимыча и сказал ему:
— Не зря ты их перекаливаешь? Смотри, Васька-то дрожит, когда песню поет.
— Без скипидарцу нельзя.
— Гляди.
На реке ткачей догнал Шпрынка.
— Анисимыч, чего мы дознались. Батану Маметка, татарин с конного двора, сказывал, будто Гаранин к себе торфмейстера призывал, чтобы завтра он своих мужиков с кирками около нового корпуса поставил. Ты как думаешь, Гаранин не фискал?
— Нет. Не фискал, а похуже.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1. Зашуровали
В ночь на седьмое[3] в мальчьей артели угомонились рано. Но во всю ночь то там, то здесь на нарах с подушки подымалась голова и, свешиваясь, заглядывала в окна. Через окна в казарму смотрели синие звезды, безмолвно переговариваясь между собою мерцанием лучей. Небо было черно. И на нем ясно выделялась выбеленная, почернелая сверху от копоти, пятнадцатисаженная труба паровой.
Приклей долго с вечера приставал к Мордану: расскажи, да расскажи сказку, пока тот не пригрозил ему, стукнув по затылку:
— Загну залазки, заместо сказки.
Приклей примолк. Таясь покурил, пробовал рассказать самому себе сказку про то, как мыши кота хоронили — нескладно выходит. Мордан это у «студента» перенял говорить складно:
— Складно, ладно, дно — вот то-то и оно, — обрадовался Приклей попрактиковаться: — так и у меня выйдет, в роде того, как «студент» в казарме про Стеньку Разина читал…
Приклей заглянул в окно: из трубы черной полосой стелется дым. Приклей толкнул Мордана в бок:
— Мордан! Шуруют! Вставай!..
— Погоди маленько, дай сон доглядеть…
— Доглядывай, потом мне расскажешь. Только смотри скорей: скоро взбудят…
В паровой под топками котлов уже гудело пламя: к пяти часам утра надо нагнать пару сорок пять фунтов[4]. В открытые настежь ворота котельной въезжали вереницей дровни с торфом, и возчики татары сваливали у пышущих жаром топок кучи коричневых, неровных кирпичей… Кочегары длинными железными кочергами шевелили топливо в печи. По ночам тянул мороз; в лицо и грудь бил жар; одеженка на кочегарах была рваная и замасленная; кочегары были злы.
— Эй, князья, шевели, вали, — крикнул старший кочегар татарам — сегодня вас бить будут…
— Зачем бить? Не нада бить — ты работай, наши тоже работай…
— А за то, что ты, гололобый, маханину жрешь и водки не пьешь…
— Закон водки не велит пить… — ответил староста татар Хусаим.
— Нынче, брат, все законы по боку. Мы свои законы нынче уставим: чтобы дрова да торф загодя в паровую возили, а то как котлы топить, так ворота настежь — да что мы, братцы, чугунные, что ли? Выезжай, закрывай ворота — а то сроку не дожду — бить буду! — орал кочегар на татар…
Возчики, посмеиваясь и говоря по-своему, выехали, разгрузив колымашки, из котельной и плотно прикрыли ворота с обоих концов. Хусаим вернулся в котельню и сказал старшему кочегару:
— Ну, сердитый барин, — баста. Больше торфа не повезем. Распрягаем. Спать будем.
— Как так спать? Ты сколько поездок еще должен сделать…
— Нынче не нада. С конторы приходил человек — наших звал ткачей бить к Новоткацкому. Наши ребята — нет. Ты работай — наша работай: вся ровна. Полюбовна драка — изволь, стенка на стенку. Бить колом, кирком — разбой; нет — наша ребята не согласна. Казарма едем, спать будем. Твой меня хотел бить — мой нет. Русский — работай, татар — работай. Кончал базар!
Кочегары прислушались к тому, что говорил татарин, и один из них примирительно сказал:
— Конешно, вам в наши дела путаться не след: мы сами друг дружке морды разобьем в лучшем виде…
Около пяти часов утра в котельную явился смотритель, заспанный и злой с похмелья. Взглянув на манометры и на кучи торфа, смотритель заорал:
— Почему пара мало? Сидоров! Почему торфа нет? Где возчики?
Старший кочегар, не отвечая начальству, сунул в топку еловый кол, выхватил оттуда и закуривал этой огромной, почти саженной спичкой, пылающей с конца, свою носогрейку. Закурив, ответил сдержанно:
— Не разоряйся очень ноне. А то вот!..
Кочегар помахал перед носом смотрителя пылающей дубиной — от нее посыпались искры. Смотритель попятился…
Кочегар сунул в короб с золой, погасил свою великанскую спичку и закричал:
— Шуров-а-ть! ать! ать! ать!
Кочегары кинулись к тонкам с двухсаженными железными кочергами и начали вдвоем у каждой топки мерными движеньями взад и вперед ворошить огонь…
Из фабричной трубы вместо дыма посыпались космы искр — а потом хвост багрового огня: это прогорает сажа, осевшая в трубе после останова топок на праздник. И над трубой Викулы Морозова взвилось алое пламя: и там зашуровали. И в Зуеве шуруют у Елиса. И в Ликине… Далеко по снежным буграм Московской земли расставлены белые и красные трубы мануфактур — и всюду над ними в морозной мгле январского утра взвились и взвеяли знамена из пламени и искр…
2. Подчередка
По коридорам рабочих казарм прошли сторожа с колотушками, вставай, подымайся, рабочий народ, на работу, дневная смена! Охо-хо!
— Буде тебе сон смотреть, — тряс Приклей Мордана — гляди, все встали…
Мальчья артель пробудилась: кашляют, чихают, зевают, сморкаются, охают — будто старики… В артели воздух густой и мутный. Мордан свесил ноги с нар — проснуться не может.
— Ну, брат, и сон я видал!
— Айда, дорогой расскажешь.
— Ладно, постой. Ребята! — закричал Мордан мальчикам, — по своим корпусам не ходи, вали прямо к новоткацкому!..
— Слыхали! Сами знаем.
На дворе мороз пронзительный. Мордан с Приклеем, засунув руки в рукава, бегут чрез переезд к новому ткацкому заведению. Мордан сон рассказывает:
— Я не спал, все думал про нашу жизнь. Дух кислый в казарме, спертый. Того и смотри — рожок погаснет. Думаю я: лежим мы на нарах, внизу, ровно крошево в студне, а над нами студень дрожит — и холодно ж мне стало! Думаю: вот до чего дошло, студень из нас сделали! Вдруг слышу голос хрипатый: хорошо бы теперь выпить да закусить. Гляжу сквозь студень мутно, а вижу: сам, — глаза рачьи на выкате, нос багровый, волосы сивые всклокочены. И, гляжу, подают ему чан в триста ведер. Химик суетится тут, отпустил в чан «боме»[5] градусы проверить: «сорок три градуса, Тимофеи Саввич!». Он взял чан одной рукой, выпил, крякнул, вилкой в студень — хап и проглотил всех нас, только запищало!..
— Ну?
— Всё. Гляди-ка, никак около новоткацкой уж дерутся. Эх! Говорил тебе, буди меня, как только зашуруют…
— Так я думал, ты сон видишь длинный! Бежим бегом…
У ворот нового ткацкого заведения собрались ткачи. По тротуарам улицы народ в другие корпуса бежит…
У дверей — мужики с торфяного двора с дубинами — не дают ткачам собраться…
— Входи в заведение, — кричат — на дворе сбираться не приказано…
— Да ты дай хоть покурить…
— Проходи, в сортире покуришь… Ты, тетка, чего толпишься: ты, поди, некурящая.