Забытый рудник - Василий Немирович-Данченко

— Ну, ладно. Царство им небесное!

Штейгер высоко поднял свой факел и пошёл вперёд.

Толпа, робко прижимаясь к стенам, следовала за ним. Добрались до входа в наклонную жилу, соединявшую верхнюю брошенную штольню с нижней. Штейгер решительно вошёл туда. Люди сбились в кучу и, то приостанавливаясь, словно выжидая, как ему удастся пройти далее, то прислушиваясь, нет ли какого шуму позади, не рухнула ли их оставленная теперь внизу штольня, стали подыматься по крутому спуску. И впереди, и позади густился мрак. Только в центре светлого пятна от факела шли люди. Казалось, тьма за ними следовала, подстерегая каждый их шаг… Минут двадцать двигались они вверх, то сгибаясь там, где свод этого бокового хода навис горбиной, то снова выпрямляясь и быстро догоняя друг друга. Теперь им казалось страшнее всего отстать от толпы: остаться кому-нибудь одному — всё равно было, что обречь себя на смерть. Штейгер изредка замедлял шаг и, убеждаясь, что все следуют за ним, опять ускорял его.

Вот сильным напором воздуха заколебало во все стороны пламя факела… Струя ветра делается сильнее; пламя откинуло назад длинным красным языком; клубы удушливого дыма несутся теперь прямо в лица рудокопам, но им не до того. Совсем почерневшие, они двигаются всё вперёд и вперёд. Ход расширяется. Остатки старых балок, прогнивших насквозь, торчат у стен, перегораживают дорогу; через них переступают, о них спотыкаются… Вот ещё мгновение, — и те, кто был позади, остался во тьме: факел точно пропал куда-то.

Штейгер с передними вышел, наконец, в старую штольню.

Он приказал зажечь ещё несколько факелов.

Штольня была теперь видна далеко. Горные породы здесь, казалось, ещё держались крепко. Когда приподняли факелы повыше, заметно было, что хоть вода и просочилась в своды, но они ещё были надёжны. В одном месте пламя отразилось в громадной луже; посреди неё что-то булькало. Очевидно, тут снизу пробился ключ… Длинная струя от лужи стремилась к выходу из штольни, к колодцу шахты… По течению этой струи двинулись и рудокопы.

— Стой, братцы, здесь! — обернулся штейгер. — Ждите меня. Может, опасно; пойду один взглянуть сначала!

Испуганные лица столпились, рудокопы прижались один к другому и стали. Безмолвие царит между ними, так что слышно, как из чьей-то натуженной груди с тяжёлым хрипением вырывается дыхание. Факел штейгера — всё дальше и дальше. Вот он уже слабой звёздочкой блестит во мраке. Звёздочка светит слабее и слабее. Остановилась… Вверх двинулась, вниз опустилась… Постояла на месте и опять растёт и делается ярче… Вот уже рудокопы видят красный язык факела. Вот обрисовалась фигура штейгера… Вот и лицо его видно, бледное, полное ужаса. И он, видимо, растерялся… Подошёл, молчит. И толпа молчит…

— Теперь, братцы, одно… Помирать!

Толпа колыхнулась.

Штейгер, подойдя к самому зёву штольни и рискуя сорваться вниз, в колодезь шахты, осветил её верх своим факелом. Света этого было достаточно, чтобы увидеть, как её скривило всю. Кое-где сдвинулись массы мягкой породы. Нужно было ещё немного, чтобы они рухнули вниз. А над ним из стены вывалилась подмытая водою громадная скала и поперёк засела, уничтожив всякую возможность выйти из рудника этим путём.

Ни малейшего следа лестниц здесь не оставалось.

VI

— Назад, братцы, нельзя. Ещё часа два, та штольня тоже осядет.

Люди молча слушали… Голос штейгера глухо звучал здесь. Пламя факела шипело и разгоралось, колеблясь под струёй воздуха то в одну, то в другую сторону.

— Подождать тут? — робко предложил кто-то.

— Чего ждать?

— Помощь дадут, сверху.

— Как тебе помощь дать, когда, сказывают, всю шахту скривило, да камень опружило. Опять же и эта штольня ненадёжна. Нижняя осядет, не станет и эта держаться.

Опять только шипение факела и тяжёлое дыхание нескольких десятков грудей.

— Одно ещё!.. — задумался штейгер.

Толпа теснее сомкнулась вокруг.

— Этот Воскресенский рудник выходит в старый, в Знаменский. Кто работал там?

— Один Иван.

— Иван! Ну, он плох. Работал да забыл. От него и слова не допросишься.

Иван в это время, словно и не о нём речь шла, пристально всматривался в глубину штольни, даже выпрямился; подслеповатые глаза раскрылись, по лицу бежали какие-то тени. Старческое, всё в морщинах, оно, то и дело, меняло выражение. То ужас, то какая-то радость, то недоумение… Даже руку ко лбу приставил, словно оттуда, из той чёрной тьмы, прямо в лицо ему бил сильный, ослепляющий свет.

— Мог бы он нас вывести, — сказал один рабочий. — Он работал. Да куда, у него и слова нет нынче… Десять лет молчал!

Но тут случилось совсем неожиданное дело.

Иван схватил за руку рядом стоявшего парня и показал ему рукою прямо в глубь штольни. Того так и шатнуло, когда он взглянул в широко раскрывшиеся очи старика.

— Не в себе… — зашептали кругом.

— Иду! — звучно крикнул старик Иван, словно отвечая кому-то.

Толпа отхлынула прочь от него.

— Иду, иду! — повторил Иван.

Подошёл штейгер с факелом. Иван к нему обернулся. Лицо точно озарено каким-то внутренним светом.

— Видишь… Христос!.. Шестьдесят лет не было, сегодня пришёл… Вон он… Вон… Зовёт, всех зовёт!

— Куда?.. Кто?..

— Христос, говорю… Вон… Белый стоит… Рукой манит… Иду, иду, Господи!..

И совершенно неожиданно он выхватил факел из рук штейгера и высоко поднял его над собою.

— Христос спасёт… Всех спасёт. Иду, Господи, иду!.. Вон он, вон он — Милостивый… И старик мой с ним. Иду… Иду…

Не оглядываясь назад, не опуская высоко поднятого факела, старик, словно разом окрепший, двинулся прямо в глубину штольни уверенным, твёрдым шагом. Кто дал силу его слабым ногам, кто выпрямил эту впалую грудь? Не узнать было Ивана. Штейгер, после минутного колебания, махнул рукою рудокопам, и те, вместе с ним, сдерживая дыхание, не смея проронить слова, двинулись за стариком. Казалось, действительно, какая-то чудесная сила вела его. Не глядя вниз, он обходил зиявшие там и сям провалы, переступая через громадные камни, выпавшие из скривившегося от старости свода. По дороге штейгер велел зажечь ещё несколько факелов, и чёрные клубы дыма ползли за молчаливой толпою, то отражая на себе багровое зарево пламени, то пропадая во мраке, ещё тяжелее густившемся позади. Попадая под колыхавшийся свет факелов, выступали влажные своды и стены. Изредка в самое пламя падали капли, просочившиеся сверху, и шипели в нём, словно перед смертью испуская свой последний вздох.

— Иван! — позвал его кто-то из шедших позади.

Тот не обернулся; всё также пристально, не отводя глаз, он всматривался на кого-то, видимого ему одному.