Позор и чистота - Татьяна Москвина

– Но как вы… почему вы… свою дочь оставили этой женщине?

– А что мне было делать? А деньги откуда возьмутся? Я работаю за границей… по разным контрактам, а папа у Никуши такой, что… Мы, знаете, не расписывались, потом разошлись, он творческий человек… вы, может быть, знаете. Певец, автор-исполнитель. Валерий Времин.

Вдова что-то слышала. У Времина пошла новая волна удачи, он теперь считался таким русским прашансоном в его архаической, нежной стадии.

– Может быть, – предположила практичная вдова, – вам как-то связаться с отцом ребенка и все-таки изолировать вашу дочь от влияния такой бабушки?

– Да, – отвечала Катаржина удовлетворенно. – Мы так и поступим.

Она постоянно что-то отхлебывала – воду, сок, пиво, вспотела, косметика растеклась на влажном горящем лице, и прущий из Катаржины внутренний жар стал слегка пованивать. Зная за собой эту неприятность, она то и дело подпрыскивалась «Мажи нуар». Обожаемые «Мажи нуар»! Как перекупила остаточек у губастой Марыли в непостижимом уже восемьдесят шестом (пять рублей! полклиента, ибо Карантина работала за десятку), так и полюбила эту воньку навечно.

Раз Маринка выпендрилась и стала Марылей, значит, она будет Катаржиной, вот так вот, и подумаешь, говорят, будто нет такого имени – теперь есть такое имя! А тот хмырь с полуседыми усами, в поезде, в ресторане, они с Марылей на пару работали по вагон-ресторанам, который заржал и вякнул – ну ты там, как тебя… Карантина… вот сволочь усатая командировочная…

Все усатые – сволочи!

И Марыля, тварюга, разнесла, и заладили с тех пор – Карантина, Карантина.

Но теперь ей предстояло появиться там, где не могло существовать ни Катаржины, ни Карантины, ни Катрины, ни Кэт, там, где вместо игривых игровых псевдонимов сияла беспощадная истина и где намертво и навечно была прописана «Катька блядь». Давненько Валентина Степановна не произносила имени дочери без этого «плавающего артикля».

Родина в виде Валентины Степановны надвигалась на блудную дочь со скоростью 900 километров в час, раздувая в ее душе панический жар.

Как известно, каждый носит в себе свой образ Родины. Катаржина не могла представить ее иначе, как в образе мамы родной, стоящей на пороге избушки женской глыбы на слоновьих ногах, с плечами борца и каменным лицом неумолимого идола. В руках идол держит лопату или грабли. Пусть кругом роскошествует прогресс и как угодно изнеживаются нравы – глыба стоит неколебимо на страже своих лесов, полей и рек, поджидая блудных детей, которых она первым делом с наслаждением отоварит граблями, а потом уже станет слушать их покаянные речи.

«За три года позвонила один раз. Ой мама, ой дорого из Франции говорить. А тряпки проституточьи покупать не дорого, а рожу натягивать не дорого. Ни копья на дочку не вывалилось из ней за три года, а на Верке все трещит – девка в рост пошла». Валентина Степановна упорно называла внучку Верой, начисто отшвырнув какую-то там «Веронику». – «Барское имя. По полям в белых шляпах цветочки собирать. Нам ни к чему. На черта русским девкам нерусские имена цеплять?»

Взгляды на жизнь у Валентины Степановны были такими могучими и твердыми, что не поддавались никаким влияниям и вмешательствам. Ни один представитель начальства всех уровней – прошлого и настоящего – не пользовался ее благосклонностью. Все они, как убежденно говорила Валентина Степановна, сидели и сидят на шее у русского народа. «Что немцы эти Романовы больные на голову, что дедушка лысый гаденыш Ленин, что Сталин кровосос рябой, что наш председатель совхоза жадоба. Все они, паразиты, из дыры чертовой матери выползли, корми их, пои, дворцы им налаживай, чтоб они там по комнатам ходили и думали как народ извести». Поглазев в перестройку на экран телевизора, Валентина Степановна заметила: «Вот разблядовались до СПИДов уже, и все им Сталин виноват. Сталин у них плохой, что им руки загребущие в жопу не засунуть и не посидеть ровно… Ну теперь будет у нас конец фильма! Сдурнел, зачервивел народ, хоть лопатой сгребай в яму да новый засевай…» А когда местный ящерский пьяница, которого по иронии судьбы звали Коля Романов, заметил: «Все ругаешься на власти, Валентина, а дочка у тебя прости-господи», та ответила столь же твердо и могуче, как всегда: «Ты, Романов, дурак вроде тезки своего, царя покойного, царствие ему небесное, там дураков в охотку берут. То одно, а то другое. Если Катька с червяком уродилась, так ее хоть насмерть забей – червяк не выползет. Червяк пока человека не сожрет – не выползет. Тоже учитель нашелся в штанах обоссанных мне морали читать!»

Неудивительно, что, по мере того как аэрофлотовский «тусик», который через год после описанных нами событий навернется под Иркутском, а пока копил в своем нутре тайные порчи и пороки, приближался к Санкт-Петербургу, тот «червяк», с которым, по мнению мамы, уродилась дочь, заметался по ее жалкой, полусъеденной душонке в тоске и отчаянье.

……………………………………………………………………

Рассказывает Нина Родинка:

– Если вам придет охота погрузиться в эманацию чистой человечности, уверенно рекомендую ночной просмотр телевизионных каналов, которые транслируют в нижней части экрана послания обывателей друг другу, в суровом телеграфном стиле sms.

Это реальная трансляция, без дураков. Я сама ради эксперимента отправила по указанному цифровому адресу сообщение «Израиль Меттер – лучший советский писатель» и с наслаждением всего через пять минут прочла это на экране.

Холодная объективность моего сообщения резко контрастировала с потоками тепла и любви, которые добрыми кретинскими волнами колыхались в телевизоре. Эти ласковые волны, пенившиеся могучими испражнениями душевности, текли в великий океан мировой пошлости, а она и есть – чистая человечность. Мир еще не видел пошлых тигров или безвкусных антилоп.

Бесконечное «Мусик, я тебя обожаю! Твоя котулечка» во всех вариациях сияло на экране – вот итог диких усилий прогресса, вот венец стремлений мудрецов земли, вот победа изобретательного ума: котулечка пишет мусику на теленебо, а веков двенадцать назад она корябала на бересте.

Мусик и котулечка за это время изменились не сильно. Изменилась игра: теперь все карты у них. Мир к услугам мусика и его котулечки. И это загадочное, неистощимое, вечно пульсирующее в них желание постоянной бесконечной связи друг с другом наполняет мир живинкой, теплинкой и человечинкой. Все на связи! И пусть пыхтят спутники в небесах – мы за ценой не постоим, чтоб осчастливить мусика и котулечку. Любовь священна, дружба драгоценна. Всегда на связи! Они не могут отключить мобильный телефон никогда и нигде, как не может подключенный к аппарату искусственного дыхания по своей воле сорвать питательный провод.

Обыватель желает быть вечно на связи – быть вечно связанным и вечно доступным.

Стало быть, тот, кто хотел бы стать противоположностью обывателя, должен избрать свободу и недоступность. Это, конечно, очень мило – сидеть горным орлом на скале, презрительно поглядывая на равнину, – вот только по опыту знаю, что таких вот севших орлом люди просто перестают замечать. От них отключаются. Их не берут в голову.

Еще котулечка и могла бы с любопытством отнестись к такому отключенному орлу, но мусик – он неумолим.

И с ними ведь не поспоришь. Это наше новое начальство, господа обыватели-цари, мусик и котулечка. Они заказывают музыку – нам остается только слушать. Можно заткнуть уши – но пальцы затекают, долго не продержишься…

………………………………………………………………………..

В аэропорту Пулково взгляды, направленные на Катаржину, стали острей и приметливей. Тут в своих-то разбирались. Таксист, лучом зрения ощупав новоприбывшую, запросил сколько положено – не иностранка же лоховская, а своя шлюшка из тех, что пятачок пучок. Чего ее драть, ободранную, да и пожилую уже.

Только запашок от них – ой, мама.

Катаржина на выдаче багажа измучилась двойными импульсами. С одной стороны, хотелось поругаться и попихать соотечественников, которые никогда не могли равномерно расположиться вдоль транспортера, а вечно скапливались у него какими-то дисбалансными комками. С другой – одолевала жажда поймать в пищу хоть несколько заинтересованных взглядов. Поэтому она то принимала соблазнительные позы, то бросалась торпедой к движущейся ленте и многих передавила.

По идее, следовало брать два такси: до метро и от метро, так дешевле выходило. Аэропортовские таксисты заряжали фантастически, до изумления. Но Катаржина решила как-то смягчить каменное, профессионально деформированное сердце водилы, чтоб он довез ее прямо до вокзала. На трассе она стала переодеваться в «прикид для мамы», объясняя иронично округлившемуся глазу таксиста, в чем дело. В ход пошли и рассказы о граблях, и не виденная три года дочка… и тут Катаржина попала в мягкое, еще не заросшее, человечье место шофера – в «родничок».