История Французской революции с 1789 по 1814 гг. - Франсуа Минье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, Ф. Минье пришел к взгляду на историю как на процесс, хотя складывающийся из действий людей, но, тем не менее, не зависящий от их сознания и воли, как на процесс естественно-исторический. В главном и основном он идет именно так, а не иначе. Существует историческая предопределенность, необходимость, которая проявляется в случайностях, в том, что могло быть, а могло и не быть. И эта историческая необходимость совершенно отчетливо выступает не только в общем ходе истории, но и в крупных ее эпизодах, в частности, в таких, как Великая французская революция.
„Передавая историю этого важного периода, со дня открытия Генеральных штатов и до 1814 г., — писал Ф. Минье, — я постараюсь, по мере того как буду излагать ход революции, истолковывать решительные моменты ее. Мы увидим, чья вина в том, что, начавшись, при обстоятельствах, обещавших полный успех, она так жестоко выродилась; каким образом она привела Францию к республике и каким образом на обломках этой последней она воздвигла империю. Эти различные фазы ее были почти неизбежны, так как события, обусловившие их, имели непреодолимую силу. Однако, было бы смело утверждать, что все это иначе и быть не могло; наверное, можно сказать лишь одно, что революция, имея причины, которые ее произвели, и со страстями, которые она пробудила, должна была иметь такой ход и такое окончание“{35}.
Казалось бы, у французских историков эпохи Реставрации все встало на свое место: действия людей, из которых складывается история, определяются общественным мнением, а общественное мнение, разное у разных классов, детерминируется интересами этих классов, которые обусловлены местом этих больших групп людей в системе имущественных отношений. Имущественные отношения — основа общества, история есть смена систем имущественных отношений, а классовая борьба — сила, определяющая переход от одной такой системы к другой, и тем самым ход истории. История есть объективный процесс, ход которого в общем и целом предопределен, причем ни богом, ни абсолютным разумом, ни разумом человечества, ни разумом и волей великих людей, а объективными факторами. Проблема, казалось, была решена.
На деле же от решения ее было еще очень далеко. На пути к нему историков эпохи Реставрации подстерегал роковой вопрос: а почему в обществе существуют именно такие, а не иные имущественные отношения, чем определяется характер этих отношений, а вслед за этим и вопрос о том, почему те или иные системы имущественных отношений перестают соответствовать потребностям времени, почему возникает необходимость смены одних таких систем другими, что лежит в основе этой смены? Проблема возникновения тех или иных систем имущественных отношений выступала перед французскими историками эпохи Реставрации прежде всего как вопрос о происхождении общественных классов.
И вот здесь историки эпохи Реставрации не смогли удержаться на достигнутой ими высоте. В большинстве своем, следуя в этом отношении за А. Буленвилье, они стали объяснять возникновение классов во Франции франкским завоеванием. Вторгшиеся в страну франки, победив галлов, превратили их в своих крепостных, а сами стали дворянами. Побежденные не могли смириться с поражением и вели борьбу за свое освобождение от чужеземного гнета.
Два общественных класса в своей основе суть две расы: раса победителей и раса побежденных. Классовая борьба в своей сущности есть борьба рас. Со стороны побежденных и их потомков эта борьба была войной за освобождение от чужого господства. Из среды крестьян вышли горожане, лучшие из них стали буржуа. Естественно, что крестьяне, рядовые горожане и буржуа составляют один класс, борьбу которого по праву возглавила самая передовая его часть — буржуазия. В ходе революции потомки побежденных одержали победу и по праву вернули себе власть над страной, которая была утрачена в результате франкского завоевания.
Дворянство во время революции проявило свою антинациональную суть, в массе своей бежав за границу и примкнув к внешним врагам Франции. Многие из них вступили в ряды армий государств, вошедших в состав антифранцузских коалиций, и с оружием в руках сражались против своей бывшей родины. И вот теперь вернувшиеся в обозе оккупационных войск дворяне снова пытаются вернуть страну к прошлому. Истинным французам нужно снова объединиться, чтобы добиться своего полного освобождения. И эту борьбу, естественно, может возглавить только самая активная часть народа — буржуазия. Ее нужно поддержать.
Таким образом, у историков эпохи Реставрации были две трактовки и общественных классов, и классовых интересов, и классовой борьбы: социальная и расовая. У одних выступала на первый план одна, у других — иная. Но главное в том, что и в случае социальной трактовки классов и классовых интересов такое объяснение возникновения классов делало появление феодальных имущественных отношений результатом сознательной деятельности группы людей.
Завоеватели путем насилия поработили людей, а затем закрепили это в праве. Бесспорно, что право является волей государства. Выходило, что феодальные отношения возникли по воле группы людей и созданного ими государства, т. е. являются, как и все прочие общественные связи, отношениями волевыми.
В результате снова замкнулся тот порочный круг, в котором вращалась социальная мысль просветителей XVIII в., включая и французских материалистов: общественное мнение определяется системой имущественных отношений, а сама система этих отношений возникла по воле группы людей, в силу того, что у них существовало именно такое, а не иное общественное мнение{36}.
И выходом из этого круга был, как и у просветителей, волюнтаризм. Люди, забравшие в свои руки власть, путем насилия или убеждения могут создать любые имущественные, а тем самым и все прочие отношения. И поэтому, наряду с рассмотренными выше положениями, свидетельствующими о фактическом признании французскими историками названной школы объективного характера исторического процесса, в их трудах встречаются и прямо им противоположные. „…Мир создается, — писал, например, Ф. Гизо в „Истории цивилизации в Европе“, — преимущественно самим человеком; от его чувств, идей, нравственных и умственных наклонностей зависит устройство и движение мира; от его внутреннего состояния зависит и состояние общества“{37}.
Надо сказать, что все эти общие, чаще всего четко не осознаваемые теоретические посылки в период до 1830 г. мало влияли на конкретные исследования историков эпохи Реставрации. Практически во всех своих главных исторических трудах они исходили из идеи фундаментальности имущественных отношений, что обусловило исключительную их ценность. Но в общетеоретическом плане изъян был огромным.
Французские историки эпохи Реставрации смогли бы продвинуться в теоретическом плане значительно дальше, если бы попытались применить основные положения своей концепции классов и общественной борьбы к современному им буржуазному обществу. Чисто идейные предпосылки для этого существовали. В самой Франции еще в XVIII в. появились мыслители, которые подметили существование и иных классов, кроме дворянства и крестьянства. Выше я уже упоминал двух: Г. Рейналя и Н. Ленге. Да и сами они приближались к этой идее, что можно видеть на примере и Ф. Гизо, и Ф. Минье.
Французские историки эпохи Реставрации были идеологами буржуазии. Они обратили внимание на ту классовую борьбу, которая обеспечила приход буржуазии к власти. Но ту классовую борьбу, которая угрожала классовому господству буржуазии, они заметить не захотели. Одни из них, что можно видеть на примере одного из приведенных выше высказываний Ф. Минье, утверждали, что с победой революции классовые различия вообще исчезают. Другие, в частности Ф. Гизо, признавая существование классов и в буржуазном обществе, тут же утверждали, что классовая борьба в нем „противоестественна“ и „безумна“. С победой буржуазии все конфликты между классами являются не более как „роковым недоразумением“, плодом „искусственной агитации“.
Когда речь заходила о классовых различиях в буржуазном обществе, а также внутри дореволюционного третьего сословия между буржуа и людьми, не имеющими средств производства, французские историки названной школы объясняли их возникновение умом, талантом и бережливостью первых, и леностью и беспечностью вторых.
Когда же после революции 1830 г., навсегда изгнавшей Бурбонов из Франции и передавшей власть снова и теперь окончательно в руки буржуазии, борьба теперь уже между капиталистами и рабочим классом стала приобретать все больший размах, французские историки рассматриваемой школы шаг за шагом стали отступать от основных положений своей прежней концепции.
Это сказалось, в частности, на оценке ими роли крестьянских восстаний. Если в 1820 г. О. Тьерри с гордостью писал: „Мы люди городов, люди коммун, люди земли, сыны тех крестьян, которых изрубили рыцари близ города Mo… сыны тех буржуа, которые заставили дрожать Карла V, сыны возмутившихся Жаков“{38}, то в более поздние годы он стал утверждать, что крестьянское восстание 1358 г. оставило после себя „лишь ненавистное имя и печальные воспоминания“{39}.
