Шаманы Байкала. Путевые заметки - Михаил Юровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очевидец старца
Вот мы сидим с моими друзьями из Иркутска в кологривской избушке, недалеко от речки Унжи, в доме 72-летнего баяниста, в прошлом лесоруба ещё советской эпохи Виталия Павловича Лебедева – раньше жившего в Шаблово, очень близко знавшего и чтившего ныне святого старца деда Ефима.
– Впервые я о нём услышал в Народной галерее в Москве…, – начинает разговор мой друг-художник. Мы записывали беседу на диктофон и снимали на камеры очевидца жизни деда Ефима, и сейчас я предоставляю слово моим друзьям и главному герою – баянисту Виталию Лебедеву…
– Назовите мне сейчас такого человека, как наш Ефим! Ведь он был ещё и плотником. По его проекту сделаны и музей, и макет его жилья. А какой он был гончар! Сколько он оставил игрушек людям… Это сейчас все стали говорить: Ефим, Ефим, а ведь раньше, кроме самого Шаблово, его никто не примечал и не замечал. Но уже тогда, в своей юности, я относился к нему вдумчиво и понимающе. Чаще, конечно, он к нам заходил, реже я у него, одинокого, бывал. Вот, помню, лежит он на печи, а я учу и декламирую стих «Выхожу один я на дорогу», и он мне и говорит: «А знаешь, Виталька, что у этого стиха есть и мелодия…» И вдруг он запел «Выхожу один я на дорогу…» Все обомлели!
Беседы у нас были каждый день. Он придёт и чего-нибудь да говорит. Так же много он говорил и о Боге. К примеру, «Без Бога нация – толпа, объединённая пороком, или глуха, или слепа, иль что ещё страшней – жестока… Толпа останется толпой – пока она не обратится к Богу…»
Тут баянист, сам уже дед, Виталий словно вернулся в настоящее, как бы встряхнувшись, молвит про свою гармошку: «Ну что, показать, как она играет?». И тут же растягивает меха и затягивает песнь. Добавляя, как бы вскользь, что дед Ефим очень любил заниматься с детьми и виртуозно играл на гармошке и знал бессчётное число песен. На все случаи жизни. В том числе и своего же сочинения. Дед Виталий перебирает мелодии, демонстрируя своё умение складывать и переплетать мелодии – он тоже самоучка, как и Ефим, и не знает культа шаблонов, диктата стереотипов – можно/нельзя…
– «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, до долу склоняясь до самого тына…» – запевает наш старец, и никто не обращает внимания на изменение слов народной песни – стихия переживаний всех нас захлёстывает и погружает, как чёлн, в бушующее море – кажется, ещё немного – утонем, но нет – плывем!
– Ты музыкой-то не занимаешься? – внезапно спрашивает старец Виталий моего друга художника, лишь только завидя блеск в его глазах. И невольное (мысленное!) его подпевание.
– Нет, но мой отец был баянистом, – говорит Андрей, и ещё вдруг вспоминает что-то… И вот это и есть мистика отношений – перекрёсток прошлого и настоящего в задушевной беседе.
– Когда меня спрашивают о возрасте, я говорю, что ровесник Ельцину и Горбачёву. Первого уже нет, а второй-то ещё лучше меня! – шутит дед-баянист, и всем нам понятен его намёк на свой ум. Все мы смеёмся.
Он добавляет:
– Ну, того-то, мол, все лечат, а меня никто.
«Вас гармошка лечит!..» «Не хожу теперь в аптеку, не хожу теперь к врачу, я теперь свои болезни только песнями лечу…», – вдруг в тему запел наш баянист. И данная част ушка как раз к месту в отличие от реплик о Горбачёве.
– И тогда все понимали, что раз живёт такой человек в деревне – значит, ничего худого в ней не случится. Все будут защищены его добротой, сочувствием, мудростью, бескорыстным служением каждому. Когда мне было 10 лет, началась вдруг война. Начали приходить похоронки, всех мужчин не стало. Кого мог, он утешал, всегда приходил туда, где были рёв и плач, даром утешения он обладал.
– Я уже был таким юношей 19-ти лет, и как-то очень сильно влюбился, безнадежно, но был я ещё несмелым. Однажды моя невеста со своей подругой тоже к нему пришла, он их отвёл на огород. Они попололи морковку, а потом он взял мою Анну и вместе с подругой привёл в дом – как бы руки помыть. А у меня сердце колотится, и я не ожидал ведь того. Но кое-как я ей предложил сходить со мною в кино. Тогда-то стационарных кинотеатров не было – на лошадях ездили и на них же и кинопроектор в село привозили. Два года мы с нею романились. А потом сыграли свадьбу. И сам Ефим к нам пришёл. Хотя он не любил ходить на свадьбы. Там ведь часто пили… Так вот, дед Ефим невольно, но неизбежно меня с женою свёл. Ведь прожили мы с ней после этого ровно 53 годика! Родили мы и воспитали троих детей. Так что Ефима Васильевича я считаю своим крёстным отцом.
Когда мы уже стали жить с моей Анной Петровной, она дала свою версию Ефимова участия – как-то она его провожала, и он ей предрёк, жительнице иной деревни, что ты выйдешь замуж за шабловского. Настроил её на это, понимаешь ли… Или вот ещё случай был. Брат мой младший, Вова, заболел туберкулёзом и был при смерти. Я приходил к нему в палату со своей женой уже, и она как медработник сказала: нет, он уже, видно, не выживет. Но Ефим Васильевич его излечил.
Как он питался и на что жил – то остаётся для меня загадкой. Ведь во время войны какой сухарик у него ни появится – так он и то бедным всё раздавал. А сам на селе по своим делам устроиться не мог. Раньше он работал сельским учителем – ещё при царском режиме. О годах его учёбы и житья в селе есть замечательная книга «Ефимов кордон»[6]. Жаль, что ныне такая литература тоже отошла в мир музейных экспонатов. Сейчас все торопятся и пишут чаще наспех, не прочувствовав ничего. А такие люди, как Ефим Васильевич, заставляют по-новому взглянуть на глубину заповедной жизни.
Место силы всюду таково не только от заповедной природы, но уже и от самих людей. И рождает таких, как Честняков. Отклик жителей, ещё помнящих Ефима, жителя северного Кологрива, останется в истории и дополнит частицу сокровенного в копилку легенды. Но ведь это не выдумано. Это всё яркая правда, неподкупная, не в угоду неким обстоятельствам. Вихрь организующий, способный действительно изменить будущее этой местности.
Неутомимый отшельник
Но вернёмся к Байкалу…
Увидеться с ламой Итэгиловым – нетленное тело которого выставляется как факт попрания смерти в Иволгинском дацане до восьми раз в год – съезжается огромное количество людей, ищущих смысл жизни.
Миф становится фактом: тело его излучает тепло, внешним видом скорее всего напоминая гриб. Ленин – гриб: опус, старанием Курёхина и К° ставший просто метафорой того, что есть на самом деле наши нетленные вожди. Мавзолей уж ныне не на слуху – но у населения пробудился колоссальный интерес к загадкам явного отсутствия смерти, ярких перерождений, бессмертия и пребывания сознания одновременно в разных мирах. Всё это ныне становится уже реальностью… Реальность ума – то, во что верят люди. А люди на протяжении веков верили так истово, что любой верующий становился плотью, кровью, оживал как Будда, жил как Иисус, оживлял как Кришна.
Стихийный отъезд
Поехать на маленькой скоростной «Истане» в долгую зимнюю ночь в соседнюю Бурятию не каждый решится. Паломники в этот раз собрались со всей Иркутской области. У одной семейной пары проблема: ребёнок лет семи решил больше не разговаривать. У кого-то просто проблемы со здоровьем, кто-то собирает паранормальные встречи, а многие просто по зову сердца поехали к Итэгилову. Ехать ночью от центра Иркутска до Иволгинского дацана, что за Улан-Удэ, не так долго – семь часов. Возвращаться днём и к вечеру по забитой трассе М55 обычно гораздо дольше. Но вот в этот раз случилось чудо – мы и обратно уложились в семь часов по обледенелой, местами таявшей трассе.
Другое дело ночь без пледа в скрюченном состоянии на тесном сиденье обдуваемого ветрами и сибирскими морозами автобуса. Выход из маршрутки в ранний час в Бурятии при – 25° после иркутских + 5° – шок, сравнимый с внезапной глубокой вакуумной заморозкой. До боли в мышцах!
Дацан[7] начинает жить лишь в девять утра, хотя раньше всё тут открывали в восемь. Мы приехали рано – в семь часов…
Солнце – вот смысл!
И вот, намаявшись, как потерпевшие кораблекрушение в Арктике, поискав туалет, обойдя для согрева молитвенные тропы с вращением барабанов и пением мантр, мы под бодрый голос и нескончаемые истории яркой Любови Николаевны, гида фирмы «Маруся – тур», делаем всё бессознательно и послушно. Иначе, кажется, побежишь в окрестные горы, как тот отец Фёдор – доедать свою прихваченную колбасу. Что ещё можно сделать в подобном случае?.. Наконец рассвет, но стало ещё холоднее! Но зато все оттенки бирюзового над горами радуют нас, привыкших к теплу и свету как комнатное растение. Стали появляться торговцы. Мы заходим в ряд дацанов – выросших здесь как грибы после дождя. Когда я более двадцати лет назад впервые был здесь, всё было просто – не вычурно. Стояло около десяти домиков, никаких толп этнотуристов, никаких лотков. Тогда мне довелось переночевать в Иволгинском дацане. Там было тёплое и сухое лето в отличие от дождливой в то время Иркутской области, где дожди шли уже неделю. Солнечная Бурятия была раем с травой-муравой и милыми глазу Гусиным Озером и Гусиноозёрском[8]. Тогда мы общались с братом одного монаха – суровым братком-перегонщиком и владельцем сервисов в Улан-Удэ Эрдени. Вместо молитв мы просто ходили километров за десять в окрестные сёла в гости к его родным бурятам. Сначала он хотел, чтобы я остался в дацане жить. А потом вдруг в сердцах проговорился: дескать, может, мне лучше с тобой к Тихому океану?.. Помнится, личная жизнь у него не складывалась, большие шальные деньги не успокаивали его душу, и он искал свой смысл жизни. В таких ситуациях человек готов слушать любого – и юного бродягу, и того, кто очень разочаровал или даже обидел смертельно, поскольку сознание ищет новые «точки сборки» и готово идти на попятную – лишь бы ум успокоился, принял всё как есть. Потому что беспокойная душа в пока ещё здоровом теле – очень тревожное и подавленное состояние, требующее от нас новых, пусть неприятных решений.
