Франсия - Жорж Санд

«Да, теперь я вспомнил ее, — сказал он себе, и его память обратилась в прошлое. — Это произошло в Плещеницах в начале декабря 1812 года. Платов[18] командовал погоней. Накануне мы преследовали французов, которым удалось освободить генерала Удино[19], находившегося в амбаре, осаждаемом моими казаками. Мы все нуждались в отдыхе. Березина научила нас быть начеку.

Я отыскал угол, некое подобие кровати и прилег не раздеваясь немного соснуть. Вскоре прибыли наши обозы, груженные трофеями, ранеными и пленными. Между ними я заметил девочку; ей, как мне показалось, было лет двенадцать, не более. Хорошенькая, бледная, с длинными распущенными черными волосами, она лежала в кибитке, придавленная умирающими и тюками. Я приказал Моздару вытащить ее оттуда и отнести в лачугу, служившую мне пристанищем. Девочка была без сознания, и он опустил ее на землю со словами: «Она умерла».

Внезапно она открыла глаза и удивленно взглянула на меня. На лохмотьях, прикрывавших ее, запеклась кровь. Я заговорил по-французски; она приняла меня за француза и спросила о своей матери. Хорошо это помню, но у меня не было времени расспросить ее. Я должен был отдать распоряжения, поэтому сказал Моздару, показав на убогое ложе, служившее мне постелью: «Положи ее сюда и дай спокойно умереть», и — протянул ему платок, велел перевязать рану. Мне необходимо было отлучиться к моим солдатам. Вернувшись, я позабыл о ребенке.

Располагая небольшим запасом времени перед тем, как покинуть город, я решил написать несколько слов моей матери: представилась оказия. Окончив письмо, я вдруг вспомнил о раненой девочке, находившейся в двух шагах от меня. Посмотрев на нее, я встретил обращенный на меня взгляд ее больших черных глаз, таких неподвижных, таких ввалившихся, что их стеклянный блеск показался мне отсветом самой смерти. Я подошел к ней, коснулся рукой лба; он был горячим и влажным.

«Ты жива? — произнес я. — Ну-ка, постарайся поправиться», — и вложил ей в рот корку хлеба, забытую на столе. Она слабо улыбнулась мне и с жадностью стала жевать хлеб. Крошки падали изо рта на подушку, потому что у девочки не было сил поднять руки. Меня охватила безумная жалость! Я пошел поискать еще еды, сказав хозяйке дома: «Позаботьтесь об этой малышке. Вот деньги, спасите ее». Когда я выходил, девочка, сделав невероятное усилие, выпростала из-под одеяла худые руки и протянула их ко мне со словами: «Моя мама!»

Какая мать? Где ее искать? Поскольку ее здесь нет, возможно, она уже мертва. Я недоуменно пожал плечами. Раздался звук походной трубы. Пора было отправляться в погоню за врагом. Я уехал. А теперь…

Можно ли надеяться отыскать ее мать? Она вовсе не была знаменитостью, как воображали ее дети: она была одной из тех бедных странствующих артисток, которых Наполеон нашел в Москве и которым, как говорили, приказал выступать в театре уже после пожара, чтобы рассеять смертельную скуку своих офицеров. Против его воли они последовали за отступающими войсками, затрудняя продвижение и приближая их конец. Из пятидесяти тысяч солдат, покинувших вместе с ним Россию, быть может, только пятьсот вернулись во Францию.

Наконец я увижу девочку, она все больше и больше интересует меня. Теперь она, конечно, прехорошенькая! Красивее маркизы? Нет, это совсем другое».

После этого внутреннего монолога Мурзакин вдруг вспомнил, что оставил маркизу наедине со своим дядей.

— Наконец-то, кузен! — воскликнула она, увидев, что князь вернулся. — Защитите меня. С Огоцким я нахожусь в большой опасности. Его любезность, право, порой переходит в дерзость. О, русские! Я не знала, что вас нужно опасаться.

Эти слова, произнесенные с апломбом женщины, не привыкшей задумываться над тем, что она говорит, русские восприняли по-разному. Молодой счел их поощрением, старый — злой насмешкой. Огоцкому показалось, что в глазах племянника он читает ту же иронию.

— Полагаю, — сказал он, скрывая досаду за напускной веселостью, — что вы с Диомидом сгораете от желания посмеяться надо мной. Удел молодых людей — нравиться с первого взгляда, не узнав ни ума, ни достоинств друг друга. Но сейчас, конечно, все иначе, и я оставляю маркизу в обществе более приятном, нежели мое.

— Могу ли я попросить вас, — сказал Мурзакин, провожая дядю до наемного экипажа, — похлопотать за меня…

— Перед твоей прекрасной хозяйкой? Ты и сам способен это сделать.

— Нет, перед царем.

— У него еще будет время заняться тобой. Сейчас императора интересует король Франции. Самое лучшее — не думать об этом. Тебе здесь хорошо, вот и оставайся тут. — Маркиза понравилась Огоцкому, и он явно охладел к племяннику. Стало быть, Мурзакину грозила опала самого властелина, разве что маркиза… Но это было только предположение, а князь уже так увлекся ею, что подобная гипотеза доставила ему удовольствие.

Он старался не думать об этом, примириться со своими несчастьями и завершить процесс обольщения, уже необратимый. Однако неудовольствие дяди, приближенного к царю, не оставило его равнодушным. Это означало загубленную карьеру, безотрадное, быть может, ужасное будущее. Если недовольство сменится ненавистью, это грозит разорением, ссылкой — и, кто знает, — Сибирью! Повод отыскать нетрудно.

Маркиза тотчас заметила, что ее поклонник весьма озабочен и мрачен. Вначале она пошутила, сказав, что он слишком надолго покинул ее в гостиной, и, не предполагая, как верно угадала, спросила, не оставил ли ее князь на добрую четверть часа одну для того, чтобы заняться гризеткой? Какой гризеткой?

Он не думал больше о ней. Мурзакин хотел одного, чтобы маркиза спросила об истинной причине его волнения. Так и случилось.

Сначала это лишь насмешило легкомысленную маркизу. Она не сожалела, что вскружила голову могущественному Огоцкому, и не понимала, что ей придется расплачиваться за свое кокетство, став предметом серьезных притязаний с его стороны. Мурзакин отлично видел, что маленькая лысая голова и огромное уродливое тело дядюшки внушали ей глубокое отвращение, и, не имея дурной привычки к тайным интригам, считал, однако, возможным искусно лавировать.

— Поскольку вы принимаете это за шутку, — сказал он маркизе, — буду счастлив пожертвовать расположением дяди, к которому начинаю ревновать вас, но обязан предупредить о грозящей вам опасности.

— Опасности? Мне? Со стороны этого монумента? За кого вы меня принимаете, кузен? Вы так дурно думаете о француженках?

— Француженки менее кокетливы, чем русские женщины, но они безрассуднее, откровеннее, если угодно, потому что честнее их! Они возбуждают чувства, коих сами не испытывают. Осмелюсь спросить вас, желает ли маркиз де Тьевр восстановления династии Бурбонов только из-за расположения к ним…

— Ну да, это главная причина.

— Верю, но не преследует ли он при этом еще и выгоду?

— Мы так богаты, что можем позволить себе быть бескорыстными.

— Что ж, тем не менее если бы их мнение о вас попытались склонить в дурную сторону…

— Наше положение стало бы чрезвычайно затруднительным, потому что никогда не знаешь, чего ожидать. Мы многим пожертвовали. Но как ваш дядя может изменить мнение Бурбонов о нас?

— Царь всесилен, — ответил Мурзакин со значительным видом.

— А ваш дядя имеет влияние на царя?

— Довольно большое. — Князь загадочно улыбнулся, напугав маркизу.

— Итак, вы полагаете, — осведомилась она, преодолев замешательство, — что я совершила ошибку, посмеявшись при вас над его ухаживаниями?

— Да, роковую ошибку!

— Это в самом деле способно навредить вам?

— О! Это не важно! Меня беспокоят неприятности, которые он может причинить вам… Вы не знаете моего дяди. В свое время он был кумиром женщин; дядя был красив и любил их страстно. С той поры он заметно умерил свои притязания и дерзость; но не стоит дразнить старого льва, а вы раздразнили его. Дядя мог заподозрить, что вы…

— Замолчите! Это ревность заставляет вас преподать мне столь суровый урок?

— Да, ревность, не отрицаю, ибо вы вынуждаете меня признать это, но также дружба, преданность и, наконец, знание характера моего дяди. С возрастом он ожесточился, что сделало его еще более мстительным. Такое часто случается в России, стране, где помнят все! Берегитесь, моя прекрасная, моя обольстительная кузина! В бархатных лапах скрываются острые когти.

— Боже мой! — воскликнула она. — Вы пугаете меня! Однако не представлю, какое зло он может мне причинить?

— Желаете, чтобы я объяснил вам это?

— Да, да, говорите, мне необходимо знать это.

— И вы не рассердитесь?

— Нет.

— Сегодня вечером, когда император спросит у моего дяди, что он увидел и услышал в течение дня, тот скажет ему… О! Я словно слышу его ответ: «Я видел моего племянника, который поселился у женщины необычайной красоты. Он влюблен в нее. «Тем лучше для него!» — заметит царь, поскольку сам еще молод и страстно любит женщин. Назавтра он вспомнит разговор и вечером спросит у моего дяди: «Итак, твой племянник счастлив?» «Возможно», — ответит граф. И не упустит случая обратить внимание царя на господина маркиза де Тьевра в одной из гостиных дворца Талейрана. Он скажет ему: «Пока муж занимается здесь политикой, надеясь добиться вашего расположения, мой племянник ухаживает за его женой и приятно проводит дни под арестом…»