Небывалое бывает (Повести и рассказы) - Сергей Алексеев

ВЫШЕ ДЕРЕВЬЕВ ВЗЛЕТЕЛИ КАЧЕЛИ

Простояв месяц в Астрахани, Разин начал поход вверх по Волге: на взятый уже Царицын и дальше — на Саратов, Самару, Симбирск, Казань.

Часть армии на стругах и лодках поплыла Волгой. Растянулись отряды на несколько верст. Двести судов и лодок в отрядах Разина. Другая часть войска двинулась берегом.

До Царицына шли знакомой дорогой, той же, которой шли от Царицына к Астрахани. Разница только в том — раньше спускались по Волге вниз, теперь подымались навстречу течению. Двигались раньше с боями. Теперь по вольной земле ступали.

Через несколько дней показался вдали Царицын.

Приготовили в городе Разину для отдыха целый боярский дом. Дом каменный, крыша железная, ступени из мрамора, дубовая дверь.

— Отец, для тебя, для твоей особы.

Ведут горожане Разина из горницы в горницу:

— Тут вот боярин ел.

— Тут вот боярин пил.

— Это еще не все!

Идет Степан Тимофеевич по барским хоромам, налево, направо глянет.

— Тут вот боярин господу богу поклоны бил, — продолжают объяснять горожане.

— Тут вот порол дворовых.

— Это еще не все!

Сменяет горница горницу. Довольны царицынцы. Каждый про себя рассуждает:

«Ну, будет батюшка Степан Тимофеевич доволен».

«Палаты самим палатам».

«Попомнит отец Царицын!»

Привели они Разина в боярскую опочивальню.

— Царское, батюшка, ложе, — показали ему на кровать.

Кровать необычная. Ножки высокие. Полог со всех сторон. На перине лежит перина. А сверху еще перина. На подушке лежит подушка. А сверху еще подушка. Ляжешь в такую мягкость, как в глубокой реке утонешь.

Поклонились, ушли горожане. Остался Разин один. Глянул на стены — метровые стены. Хоть из пушек по ним пали. Глянул на окна — окна всего с ладонь. Ни неба, ни звезд не видно. Поднял Разин голову кверху. Повис над ним каменный потолок, словно плита могильная. Посмотрел Степан Тимофеевич себе под ноги — пол под ногами каменный. Камень сверху, камень снизу, камень со всех сторон.

Снял Разин пояс, снял сапоги и саблю, сунул пистолеты к себе в изголовье, разделся, лег.

Лежит, утонувши в перинах, Разин. Непривычно лежать, как боярину, казаку. Смотрит на каменный потолок, на оконца в ладонь, на метровые стены. Душно в хоромах Разину. Устал Степан Тимофеевич за день. Сон клонил атамана, в глаза просился. А тут вдруг пропал.

К тому же блохи его одолели. Злее этих боярских блох разве что только голодные волки. Кусали они атамана, забыв о любом почтении.

Прокрутился Степан Тимофеевич целый час. В подушках, в перинах запутался. Исцарапал ногтями тело.

— Да будь ты проклято! — не сдержался Разин.

Встал он с боярской постели. Снова саблю надел и ремень, сапоги натянул казацкие. Пистолеты засунул за пояс.

Прошел Степан Тимофеевич из горницы в горницу и вышел наружу.

Обступила Разина ночная прохлада. Вольный ветер в лицо ударил. Моргнули на небе звезды. Расправил Степан Тимофеевич грудь. Вобрал в себя свежий воздух.

Осмотрелся Разин вокруг. Заметил в углу двора сеновал. К нему и направился. Лег на душистое сено. И тут же богатырски уснул.

Возвращаются горожане к себе домой.

— Ну, будет батюшка Степан Тимофеевич доволен.

— Да куда уж — палаты самим палатам.

— Попомнит отец Царицын!

И правда, запомнил Царицын Разин. На хоромы боярские смотреть с той поры не мог.

Обветшали в Царицыне крепостные стены. Бревна местами подгнили, местами и вовсе выпали. Вал земляной обсыпался.

Решил Разин царицынский кремль чинить.

— Без крепостей нам пока нельзя. Они и для нас защита.

Приказал Степан Тимофеевич, чтобы на работу явились все.

— Всем на стенах работы хватит. Эх, за такие-то стены давно б воеводу пора на виселицу! Чтоб явились все, — повторил атаман. — А ежели кто заупрямится: казак ли, мужик, горожанин — быть за это тому в ответе, сечь нещадно при всех кнутами.

Дружно пошла работа.

Разин и сам подхватил топор. Скинул кафтан Степан Тимофеевич, сплюнул себе на руки. Начал тесать бревно. Размахнулся. Ударил. Крякнул. Опять размахнулся. Крякнул. Играет топор в умелых руках. Лишь щепки летят во все стороны.

Смотрят на Разина разинцы. Поспешают за Разиным разинцы.

Хотя и строг был приказ атамана, но все же нашлись ослушники. Возможно, их было больше, однако попались двое: царицынский житель Кузьма Соловей и свой же казак Остапка.

Был Остапка у Кузьмы на постое. Утром они поднялись. Умылись. Съели по краюхе душистого хлеба. Запили его молоком. Собрались идти на работу. Кузьма вытащил два топора. Себе и Остапке. Остаток хлеба завернули в тряпицу, приготовили взять с собой, так как знали: работа у стен до вечера.

Короче, собрались честно. Оба поднялись рано. Время было еще в запасе. Оно и подвело. Решили Кузьма и Остапка перед работой сразиться в кости. Увлекались в то время такой игрой. Была она очень азартной, хотя и совсем несложной, нечто вроде «орла и решки». Только не монеты были в руках у играющих, а небольшие костяшки. Две стороны их имели различный цвет. На цвет и играли. Бросали поочередно. Чьей стороной выпадали кости, тот и выигрывал.

Бросил кости Кузьма.

Бросил кости Остап.

Бросил кости Кузьма.

Бросил кости Остап.

Так и пошло. То удача идет к одному, то к другому. То не везет Кузьме, то не везет Остапке.

Играли они на одежду: на шапку, рубаху, штаны, сапоги. То проиграет все до штанов Кузьма, сидит, словно в бане, голый. То в натуральной своей красивости сидит на скамье Остапка.

Вошли игроки в азарт. Солнце поднялось давно к зениту. Да где им смотреть на солнце! Кости глазами ловят.

Так и не смогли оторваться они от игры до самого вечера. Сражались бы дольше. Да тут возвращались с работы разинцы. Уличили они ослушников.

Приволокли провинившихся к Разину.

Что им сказать в ответ атаману? Признались во всем сердечно.

Вина у обоих была одинакова. Все ждали, что таким и наказание тоже будет.

Однако Разин сказал:

— Кузьме всыпать двенадцать палок. Остапке — двенадцать дважды!

Кое-кто зароптал на Разина:

— Как же так, отец атаман?! Выходит, жильца ты милуешь, а раз свой, то готов до смерти.

— Оттого что свой, потому и больше, — ответил Степан Тимофеевич. — Велика ли для нас потеря, если какой-то жилец ослушался. Если же свой — это беда для войска. Отсюда и высший спрос.

Заботился Разин о строгих порядках в армии. Был нетерпим и строг.

Привязался в Царицыне к Разину мальчик. Варфоломейкой звали. Весь нос в веснушках, словно тмином обсыпан. Глаза как две голубые бусины.

Ходил он за Разиным и день, и второй. На третий Разин приметил мальчика:

— Ну, как тебя звать?

— Варфоломейка.

— Что же ты ходишь, Варфоломейка, за мной?

— Дай из пистоля стрельнуть!

Посмотрел на мальчишку Разин:

— Сколько ж тебе годов?

— Будет без двух двенадцать.

— Ишь ты какой подсчет! — рассмеялся Степан Тимофеевич. — Значит, выходит — десять.

— Нет, двенадцать, — твердит мальчишка. — Двенадцать без двух годов.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — согласился Степан Тимофеевич. — Ты что же, считать умеешь?

— До двух дюжин, — ответил мальчик.

— А цифры слагать научен?

— Научен.

— Сколько же два и два?

— Четыре, — важно ответил Варфоломейка.

— А три и четыре?

Задумался мальчик. Незаметно для Разина пальцы на левой и правой руках загнул, секунду спустя ответил:

— Три и четыре — выходит семь.

— Мастак ты, мастак, — опять усмехнулся Разин.

Понравился Разину мальчик. Дал он ему из пистолета стрельнуть.

Расхвастал Варфоломейка дружкам и приятелям, что сам Степан Тимофеевич Разин дал ему из пистоля стрельнуть.

Стали мальчишки ходить за Разиным:

— Дай из пистоля стрельнуть!

— Дай из пистоля стрельнуть! Чем же мы хуже Варфоломейки?

Каждый старается Разина чем-нибудь поразить.

— А я ногой за ухом чесать умею! — кричит один.

Сел на землю и правда ногой дотянулся до уха.

— А я ходить на руках умею! — кричит второй.

Встал на руки, идет рядом с Разиным:

— Дай из пистоля стрельнуть! Дай из пистоля стрельнуть!

Третий бежит перед атаманом и птичьим голосам подражает. То крикнет сойкой, то каркнет галкой, то щелкнет точь-в-точь на манер щегла.

Остановился Степан Тимофеевич, посмотрел на мальчишек:

— Умельцы, умельцы! Только прок от умельства вашего, как от тулупа в палящий день. Марш по домам! Отстаньте!

Отстали мальчишки. Сидят, гадают: чем же хуже они Варфоломейки? Пусть бы Варфоломейка до уха ногой достал!