Грустная дама червей - Татьяна Александровна Бочарова

— Благодарю, — кивнул мужчина и скрылся.

Карина вернулась к своему занятию. Она благополучно пропела ариозо, сыграла песенку Графини и раздумывала. не приняться ли ей за арию Германна. И тут вновь возник бородатый.

— Не помешаю? — довольно бесцеремонно поинтересовался он и, не дождавшись ответа, вошел в класс. — Еще раз благодарю. Нашел. Представляете, вот смех! Жена послала дочке ноты отнести — та их дома оставила. — а я сроду в школе не был. Заплутал тут у вас. В нашей поликлинике и то, кажется, меньше кабинетов. — Чернобородый заразительно захохотал, глаза-бусинки весело сверкнули.

Застывшая в недоумении Карина невольно улыбнулась. От бородача шел мощный заряд энергии и оптимизма, и она. так остро нуждавшаяся и в том и другом, сразу почувствовала это.

— А вы вроде как музицировали? — спросил нежданный гость, кивая на пюпитр с раскрытыми нотами. — Это что? Бах?

— Это Чайковский, — сдерживая смех, ответила Карина. — «Пиковая дама».

— Пардон, не угадал, — мужчина комично развел руками, — но играли вы отменно. Я слышал. Да и пели хорошо.

— Спасибо. — Карина в тон ему, шутливо поклонилась.

— Не за что, — серьезно произнес бородач. — Вы, если не ошибаюсь, фортепьяно преподаете?

— Именно.

— А имя-отчество позвольте узнать?

— Карина Петровна.

— Что ж, уважаемая Карина Петровна, своего младшего непременно отдам к вам учиться. Возьмете?

— Возьму, если есть слух.

— Ну посмотрим. — Чернобородый отступил к двери. — Разрешите откланяться, уважаемая Карина Петровна, спасибо, что помогли.

Он скрылся в коридоре. После его ухода у Карины в ушах еще долго звучал мощный, рокочущий бас.

А через два дня он пришел снова. Мелкими шажочкками протопал в класс, приоткрыл полу куртки: там ютился крошечный букетик мокрых фиалок — на улице шел дождь.

— Это вам, — он протянул цветы Карине, опустив приветствие, никак не объяснив цель своего визита. Стоял и молчал. Вокруг его ботинок натекли две грязные лужицы.

Kарина внимательно глядела на него: лет сорок — сорок пять, рост — метр с кепкой, толстенький, начинающий лысеть.

Видно, он хорошо представляя себя со стороны: в черных глазах-бусинках читалась печаль.

Он был совершенно не в Киринином вкусе, но почему — то она разрешила ему дождаться, пока закончатся уроки, и проводить ее до дому.

Дорогой Саша («Александр Сергеевич, тезка Пушкина», — представился он) приободрился, галантно поддерживал Карину за локоток, острил, хохотал своим оперным басом. Подойдя к подъезду просительно заглянул ей в глаза:

— Пригласите на чашку чаю! А не то промокну и получу воспаление легких.

Карина прикинула в уме наличие двоих детей, старенькую болоньевую куртку и такие же старенькие, но тщательно начищенные ботинки и, не успев еще ничего толком решить, неожиданно кивнула…

Детей у Саши оказалось трое. Их фотографию он достал из бумажника и продемонстрировал Карине в тот самый первый их вечер наедине. Детские мордашки на снимке были до жути похожи друг на друга и не имели абсолютно ничего общего с отцом, кроме знакомых темных глаз-бусинок. Если бы не эта деталь, то, глядя на сухощавые личики, обрамленные белесыми, жиденькими волосами, можно было предположить, что Сашина супруга хронически наставляет ему рога.

— Нечего сказать, нашла кавалера! Нищий, как бомж, зато плодовитый, как кролик, — ворчала Верка. Но Карина ее комментарии игнорировала Саша ей нравился гораздо больше всех Веркиных протеже. Он безоговорочно и сразу принял условия ее игры: ничего друг другу не обещать, ни к чему не обязывать.

Встречи их были нечастыми, но теплыми, им было о чем поговорить, к тому же Саша, несмотря на неказистую внешность и бедность, обладал безусловным обаянием. Даже скептически настроенная Верка, повидавшись с ним пару раз, прикусила язык.

…Сашино лицо во сне страдальчески сморщилось Карина дернула за шнурок ночника, погасила свет и, легко ступая, вышла в соседнюю комнату.

Нет, наверное, не права она была вчера, считая, что жизнь не ухалась. Возможно, такие минуты слабости бывают у всякого.

Что с того, что у нее нет семьи, ребенка? Вовсе не обязательно каждой женщине иметь все это. Ей, Карине, достаточно того, что есть Саша. Конечно, это не любовь, и незачем себя обманывать, но обыкновенного человеческого уважения Саша достоин. Вполне достоин. Хотя бы за то, что так предан своей хирургии, за то, что в наше трудное время не побоялся взвалить на себя обузу в виде троих детей. За то, что всегда старается устроить Карине маленький праздник по мере своих сил.

А еще у нее есть Верка. Милая, смешная, добродетельная Верка, готовая сделать для Карины все что угодно. И Зина, даже если уйдет из школы, обязательно будет звонить. И они смогут поболтать обо всем на свете, как делали это в редкие свободные минуты на работе.

Да и работа у Карины не такая уж безнадежная. Просто надо принимать жизнь такой, какая она есть, уметь радоваться малому, замечать то хорошее, что тебя окружает.

Так думала Карина, сидя на диванчике перед включенным без звука телевизором, время от времени поглядывая на часы в углу: ровно в десять Сашу нужно было разбудить и отправить домой к жене Нине якобы после состоявшегося на работе семинара.

4

Как-то незаметно, мельком пролетели две недели. Одну из них Карина, ухитрившаяся на излете мартовских холодов схватить простуду, просидела дома. Температура у нее была невысокой, но все тело ныло от тупой, ломающей боли, горло противно саднило, голос сел, стал низким и хриплым.

Приезжавший пару раз Саша поил Карину отвратительно-теплым молоком с содой, которое она ненавидела с детства.

Однажды заскочила Зина, принесла баночку малинового варенья и огромный, оранжево-желтый грейпфрут. Она уже окончательно распрощалась со школой, забрала трудовую книжку и обзванивала частные заведения на предмет трудоустройства.

Когда наконец Карина поправилась и собралась на работу, ее пошатывало от слабости. Медленно-медленно она преодолела все десять лестничных пролетов, толкнула тяжелую подъездную дверь на ржавой и толстой пружине, выползла на свет божий.

И моментально ослепла от хлынувшего ей в лицо солнечного потока. Вокруг было царство весны, чудесной, полнокровной, наконец-то с достоинством иступившей в свои права.

Под ногами чернел мокрый, чистый асфальт, а по нему носились оголтелые, ошалевшие от счастья воробьи, вырывая друг у друга хлебные крошки.

С крыши подъезда свисала последняя, унылая и тонкая сосулька, звучно хлюпая каплями. По голубому небу плыли лохматые, похожие на куски сладкой ваты облака.

Молодой парень в потрепанном дворницком ватнике с ожесточением сгребавший лопатой с тротуара остатки раскисшего снега, обернулся на стук подъездной двери, увидел Карину и неожиданно улыбнулся, явив на обозрение неровные, прокуренные зубы: