В степях Северного Кавказа - Семен Васюков

Вот она, матушка Россия! Вот оно, позорное русское равнодушие и – извините меня – глупость… На какие-нибудь 20–30 рублей крестьянин везет на ярмарку товара, рискуя лошадью, которая стоит 50–60 рублей… Или русское «авось» играет здесь роль?.. Что же вы, господа земские начальники, смотрите? или занимаетесь вопросом о цветении льна зимой?!..

– Как же такую дорогу можно допускать? – спросил я местного исправника.

– Что же мне делать, когда земский начальник заявляет твердо и неуклонно, что дорога в его заведывании, и он знает, что делать!!

Святой-Крест производит худшее впечатление, нежели Прасковьевка. С первого взгляда ясно, что город – бедное село; это доказывают и постройки, и какое-то уныние, царящее по широким улицам города, и отсутствие каменных и приличных зданий, которые сплошь попадаются в Прасковьевке.

Между прочим, мне объяснили, что город Святой-Крест в прежнее время подвергался нападению горцев, которые вырезывали довольно основательно местных жителей. Вообще, более отдаленное прошлое Креста – еще мрачнее и печальнее. Когда-то, во время татарского владычества над Россией, здесь находилось становище татарского хана и здесь же мученическою смертью погиб Михаил, князь тверской.

В самом деле, внизу, близ берегов р. Кумы, вся местность изрыта ямами и всевозможными колдобинами, в которых и по сие время жители находят много жженого кирпича, а также изредка плиты, даже мраморные, с татарскими надписями и украшениями.

– Откуда здесь появились армяне! – спросил я.

– Из Моздока больше… Там их черкесы очень не жалуют, а здесь им безопаснее!..

С края города начинались монастырские постройки; некоторые из них заново возводились, а другие, в том числе и церковь, были далеко не новые.

Мы отправились в монастырь. Виноградник и небольшой фруктовый сад свидетельствовали о некоторой хозяйственности братии.

– У них, у монахов, в степи хутор при 1 200 десятинах хорошей земли… Хлеба в монастыре много… Живут богато!

Мы вошли во двор, где встретили очень любезного игумена, пригласившего нас в свое помещение; почтенный отец предложил мне попробовать монастырского вина. Очень оригинальное, но все-таки сладковатое винцо, нельзя сказать, чтобы слабое.

– Сколько у вас десятин виноградника?

– Две с половиной, – отвечал настоятель. – Да вот беда, не знаем, куда деваться с вином, все ищем сбыта. Вот в Москву бы хорошо отправлять…

Я пожелал успеха, прибавив, что жителей наших больших северных центров торговцы, решительно ничего не понимающие в виноградных винах, приучили к фальсификации, что крайне вредно отражается на производстве и особенно сбыте отечественных, действительно превосходных вин.

– Подделывают стало быть!.. А мы с настоящим виноградным соком сидим и не знаем, куда деть!..

– Еще как подделывают! – заключил я: – по статистике в Москву привозится вина, положим, столько-то миллионов ведер, а выпускается из Москвы втрое больше.

– Как же так?!..

– Виноградников в Москве нет, но воды нельзя сказать, чтобы было мало… Скажите, пожалуйста, отец игумен, этот храм построен в память Михаила Тверского?

– Нет, храм в честь Спаса Преображения, а обитель – во имя св. Воскресения… Но вот часовня, которую вы, кажется, видели, построена во имя Михаила, князя Тверского, замученного в Орде.

– Вот дороги у вас плохи, – сказал я, прощаясь.

– Что говорить, бедовые дороги, когда и не проехать…

– Что вы думаете о земстве?

– Дело доброе, надо что-нибудь делать!.. Дороги осенью и зимой – истинное мучение и для людей, и для скотины, особенно же для последней… Иной раз нужно в Прасковьевку, а не проедешь… никак… чистое несчастье!!!

Одним словом, дороги не могут соответствовать несомненному богатству ставропольской губернии; это – дороги не для края, который носит уже несомненные признаки культурности, а дороги для диких кочевников, да и то – с грехом пополам…

Земство – это единственное средство вывести губернию из того ужасного положения, в котором она находится не только по отношению к путям сообщения, но и по нуждам образования и врачебной помощи, принимая во внимание, что один участковый врач – на 65 000 человек, разбросанных на огромной площади.

Да, земство!.. Введение этого земства нельзя откладывать, и нечего об этом спорить, – достаточно самого ярого противника самоуправления провезти по дороге из Прасковьевки в Святой-Крест, или обратно, и я уверен, что он тотчас согласится, когда воочию увидит этот истинный ужас.

– Земство – единственный выход из того положения, в котором при всем богатстве находится и земледелие, и скотоводство, и вообще хозяйство, которое не может развиваться при отсутствии сносных путей сообщения, – говорил исправник.

То же говорили и другие, указывая на солидные убытки от бездорожья и разлива Кумы:

– Мы не боимся земского обложения, мы достаточно богаты, чтобы содержать земство, которое при десятинном серьезном обложении даст нам огромную выгоду, если построит пути сообщения; мы не говорим о других нуждах края: дороги, это – первое, что нужно и купцу, и крестьянину, да и, наконец, всякому, до низшего администратора включительно. В земстве мы видим свое будущее, и это будущее улыбается нам доброй улыбкой. Мы уверены, что наше земство в своем распоряжении будет иметь такие средства, которым позавидуют другие земские губернии…

И еще много говорили мне местные люди по вопросу о необходимости скорейшего введения земства, которое, по их мнению, из многих вопросов должно решить старый вопрос о правах и культурном устройстве кочевых народов, хотя и немногочисленных в губернии, но тем не менее занимающих огромные площади земель, вполне могущих идти под культуру. Одним словом, жизнь – лучший учитель и советчик, а если к этой жизни присмотреться в ставропольской губернии, то задачи её и их разрешение – безусловно земское местное самоуправление, причем довольно сказать в заключение, что такие задачи благородны и исполнение их не только возможно, но необходимо для благоденствия и совершенствования богатого и сильного природою края!

IV

У баптистов.

Из Святого-Креста, минуя ямы и колдобины, мы спустились снова к берегам Кумы, но уже с другой стороны. Мост, который мы проехали, представлял собою форменную насмешку над подобным сооружением. При переезде по такой прелести, наш экипаж затрясся особенною дрожью, причем под колесами послышалось жалобное всхлипыванье. Но – вперед!.. с моста в мрачную лужу, затем в гору, и мы снова в степи. Слава Богу, Кума осталась за нами, вместе с её чувствительными мостами и дорогами, усеянными трупами животных.

Теперь мы ехали среди полей пшеницы, ячменя, кое-где виднелись небольшие баштаны арбузов и дынь.

– Далеко-ли до хутора баптистов?

– Верст сорок… впрочем и того не будет… Часа через три с половиной, наверное, приедем.

Чем дальше мы углублялись в степь, тем впечатление было безотраднее, – серый колорит принимал однообразный характер. На горизонте и по дороге, ни жилья, ни постройки. Хлеба совсем не такие, какие мы встречали раньше: на коротких и редких стеблях качались слабые колосья пшеницы, вид которых не радовал взора.

– Не особенный здесь урожай, – заметил я. – Почему? Земля, верно, хуже…

– Нет, дождей в этой стороне не было. Весной было любо глядеть на всходы, а теперь одна жалость!.. Вот начинаются трухменские степи… Вот участок № 10, а за ним № 11, на котором наш хутор…

– Участки сдаются в аренду самими трухменами?..

– В том-то и дело, что нет… Участки сдаются с торгов, а то и без них, православным, которые по возвышенной цене, конечно, сдают их сектантам… Участок № 11 сдается баптистам Томузлукским обществом, сдается только на год, а затем, как случится… Тяжелое житье суб-арендаторам – это пытка какая-то… Подумайте, жить в постоянном страхе быть выгнанными с места, где столько годов хозяйствовали; какие затраты, постройки, колодцы…

Все это мой спутник-баптист говорил печальным голосом, как бы раздумывая и не понимая, о прошлом, трудном, даже тяжком времени.

– Ну, как-нибудь устроитесь…

– Не верится что-то… Сколько на Кавказе земель, – продолжал он, – земель, которыми владеют в истинном смысле разбойники, которым человека убить все равно, что мне в степи косой махнуть, – и живут, а нам нет ничего… за что-же?!..

«Действительно, нет надежды и нет радости», – думал я, смотря в даль степи, которая мне казалась теперь еще сырее, еще безотраднее. Эх, матушка, вольная степь, степь кормилица, много тяжких вздохов, много дум пронеслось над твоей богатырской грудью, и не мало слез пролилось там, где теперь ветер качает те цветики синие, что к колосьям нагибаются, шепча будто мысли тайные… Размечи, развей, ветер буйный, вздохи степные и страдания, пронеся скорей тучу черную, грозовую и поставь солнце яркое, радостное, высоко на светлом небе!.. Пусть всем будет светло и радостно!