Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже вздыхает глубина.
Кто различит в подземном гуле
Строй Марсельезы, посвист пули,
Железный гомон заводской,
Шептанья сыщика в охранке,
И овдовелый плач крестьянки
Над исповедницей рекой?
Дворца измученное ухо
Вниманьем чутким напряглось, —
И под землею глухо-глухо
Пласты соскальзывают вкось…
Одно лицо пылало. Восемьсот
Бледнело, как припадок. Верещал
Просверленный сквозь спазму злобы голос,
А восемь сот молчало, как снаряд.
«Что?! Бунт?! Прекрасный борщ за борт? Мерзавцы!
Кто будет жрать – направо, марш! А прочих —
Повешу, как свиней!» Один, другой,
Десятый, сотый ринулись направо.
Вот вся команда под хлыстом угрозы
Готова уступить. Но офицер,
Уже безумный, с пенящимся ртом,
Удерживает остальных: «Ни с места!
Я вас отправлю борщ хлебать на дно!
Эй, боцман!! Вызвать караул! Подать
Сюда брезент! Закрыть их! Расстрелять!»
Минута виснет бредом. Вдруг матрос,
Едва не плача, выкликает: «Братцы!
Да что же это? Братцы!» Пистолет
В руке у офицера улыбнулся
И плюнул смертью… И громовый вопль
Ответом был на выстрел: «Бей драконов!»
И через час, венча́нный красным флагом,
Корабль, сильнейший в Черноморском флоте,
Плывучим мятежом валил в Одессу…
В 1925 году Георгий переиздает свою книжку «Раковина». В 1924–1926 годах пишет поэмы «Наль», «Доктор Гильотен» и ряд других, а в 1927 году выпускает сборник стихов «Норд». По его стихам было видно, что это был тончайший лирик, сохранивший символистские, импрессионистические начала в поэзии, с несколько акмеистической четкостью видения предмета.
Однако, несмотря ни на какие успехи Шенгели в собственном творчестве, очень многие из окружающих его поэтов упорно сеяли негативные отклики не только о его стихах и поэмах, но и о его деятельности. Так, например, Павел Ильич Лавут, объездивший с Маяковским почти всю нашу страну, в своей книге «Маяковский едет по Союзу» написал следующее:
«Это было в двадцать седьмом, в Москве, у Политехнического музея, у того самого здания, где не раз проходили боевые литературные “премьеры” Маяковского и накалялся зал во время жарких и шумных диспутов.
Звонкий мальчишеский голос выкрикивал:
– М-а-я-к-о-в-с-к-и-й в-о в-е-с-ь р-о-с-т!!
Я позвал парнишку:
– Что продаешь?
– Интересную книжку про Маяковского, купите, полтинник!
– Ну что ж, держи рубль, давай две сразу!
Тощая брошюра. Имя автора и название – на зловеще черном фоне обложки. Возможно, так придумал или, во всяком случае, одобрил сам автор – Георгий Шенгели. На улице я не стал читать, а лишь воображал себе содержание книжки, как анализ творчества поэта, будучи уверен в том, что данный автор не преминет воспользоваться случаем и для резких нападок.
Однако то, что я прочитал дома, лишь доказало скудость моего воображения. Даже я, знавший, что Шенгели обижен на Маяковского за критику его книжки “Как писать статьи, стихи и рассказы”, – не мог представить себе, что этот самый Шенгели отважится вылить столько грязи, откровенной брани, нагородить столько вымысла. Конечно, это была месть, и только месть. Он преследовал единственную цель опорочить, низвергнуть поэта: во всем чувствовалась предвзятость. Признанный переводчик, теоретик литературы, эрудированный критик – и злостный пасквилянт? Это казалось несовместимым.
На своих выступлениях Маяковский критиковал Шенгели главным образом за то, что тот в своей книжке брался в несколько уроков научить писать стихи, следуя чуть ли не точным и определенным правилам. Естественно, что Маяковский возмущался. Он говорил, что этой премудрости вообще невозможно научить, если речь идет, конечно, о настоящей поэзии, о хороших и добросовестных стихах. В слово “добросовестный” Маяковский вкладывал большой смысл. Даже Пушкина он называл “добросовестнейшим” поэтом своей эпохи.
“Помимо необходимых способностей, надо работать до предела, до кульминации, – говорил Маяковский, – надо работать над стихотворением до тех пор, пока не почувствуешь, что больше ничего не сможешь сделать”.
Сам Маяковский работал над некоторыми стихотворениями неделями, месяцами. В других случаях творческий процесс сводился к одному дню, а то и к считанным часам: “Рассказ литейщика Ивана Козырева”, “Лучший стих”.
Поэт, верный своему принципу бороться стихами, опубликовал в журнале “Молодая гвардия” стихотворение с длинным и оригинальным заглавием: “Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели”, в котором говорилось:
Я тру ежедневно взморщенный лоб
в раздумье о нашей касте,
и я не знаю: поэт – поп,
поп или мастер…
Скрывает ученейший их богослов
в туман вдохновения радугу слов,
как чаши скрывают церковные.
А я раскрываю мое ремесло,
как радость, мастером кованную.
И я, вскипя с позора с того,
ругнулся и плюнул, уйдя.
Но ругань моя – не озорство,
а долг, товарищ судья.
В этом же году Шенгели выступил в Москве (возможно, и не раз, и не только в Москве) с докладом, в котором он шельмовал и громил поэта. Выступление это, по существу, явилось преддверием к его книжке “Маяковский во весь рост”. Такова предыстория вышеприведенного стихотворения. И вот появляется книжка Шенгели…»
Справедливости ради следует заметить, что лефовцы и сам их вождь были в смысле литературных нравов отнюдь не безупречны: Маяковскому нравилось солидаризироваться с властью во всякого рода травлях и проработках деятелей культуры – и не только корысти ради, разумеется, а в жажде искреннего служения. Но от этого его участие в травлях Замятина, Пильняка, Полонского, Шаляпина – в полном сознании своей государственной правоты – было ничуть не аппетитнее. Неудивительно, что его потом стали бить его же собственным оружием. Так что не следует придавать черты одинокого Давида единственному Шенгели, вызвавшего на бой титана-Голиафа: профессор прекрасно знал, что он делает. В июньском номере «Нового Лефа» за 1927 год Маяковский куражился над преподаванием Георгия Шенгели на творческом отделении первого МГУ, которое в это время как раз собирались закрыть:
«До сих пор я думал только о качестве стихов, а теперь, очевидно, придется подумать и о манерах, – писал он. – Надо людей хвалить, а у меня и с Шенгели нелады тоже, от этого критические статьи получаются
А Шенгели в люди выходит.
Называли-называли его в насмешку профессором, сам он от этого звания отворачивался со стыдливым смешком, да, очевидно, так все к этой шутке привыкли, что и действительно выбрали, и стали величать его профессором.
Сам Шенгели немедленно трубит об этом собственными стихами, по собственному учебнику сделанными, в собственном студенческом журнале напечатанными…»
В ту