Гибель Светлейшего - Николай Анов

Прочитав записку подполковника из контрразведки, капитан «Орла» распорядился отвести для двух пассажиров отдельную каюту. Сергей Матвеевич закрыл дверь на крючок. Олег достал из кармана бумажку, полученную от таинственного незнакомца. На листочке из блокнота он прочитал два адреса, написанные мелким, но очень разборчивым почерком:

«Одесса. Большефонтанная, 34, кв. 7, Сергей Сергеевич Павлюц. Сказать ему: Иван Михайлович просил помочь доехать до Петрограда.

О письме молчать.

Петроград. Пушкарская, 38, кв. 4 — Николай Николаевич Потемкин. Передать ему карандаш наедине, без посторонних лиц. Настоящую записку уничтожить на пароходе».

Олег вынул из кармана карандаш и принялся его рассматривать со всех сторон. Он осторожно потрогал острый кончик и написал свою фамилию.

— Не подкопаешься, — одобрительно заметил Гроза-Волынский. — Но в случае опасности ты его выброси к черту. Слышишь?

— Хорошо.

«Орел» дал протяжный оглушительный гудок и отошел от пристани, оставляя за кормой пенистый след. Сергей Матвеевич и Олег вышли на палубу, где возле перил столпились пассажиры. Чистенький, белый Севастополь удалялся. Все меньше и меньше становились дома на берегу. Вот слились они в одну сплошную сероватую ленту и наконец совсем исчезли.

В шаланде контрабандиста Никифора

Остров Тендра вытянулся острой песчаной косой на семьдесят километров в длину при ширине в полтора — два километра. На берегу его возвышался маяк. Вначале он показался Олегу тонкой спичкой, потом карандашом, потом тросточкой. Затем тросточка превратилась в шест. Он мчался навстречу пароходу, превращаясь в высокий столб. «Орел» приблизился к берегу, и гимназист увидел на столбе два больших черных кольца.

Неподалеку от маяка виднелись низкие домики рыбачьего поселка. Здесь жил старый рыбак Никифор, промышлявший контрабандой. На розыски его и отправились два прибывших пассажира. Нашли они рыбака легко. Он чинил во дворе сети, развешанные для просушки.

— Можно с вами потолковать? — спросил Гроза-Волынский, оглядываясь по сторонам. — Наедине.

— А почему не потолковать? Конечно, можно. Для этого людям бог и язык дал.

Сергей Матвеевич понимал, что рыбаку удобнее вести разговор один на один. Показав ему глазами на открытую дверь халупы, он оставил гимназиста во дворе. Беседа в доме продолжалась недолго и, видимо, закончилась удачно.

— Не извольте даже беспокоиться! — гудел Никифор, выходя во двор. — Доставим в лучшем виде. Дело для нас привычное. Море, сами видите, спокойное. Все обойдется, бог даст, хорошо.

«Орел» должен был отправиться в обратный путь на другой день рано утром, а Никифор намеревался сегодня же поздно вечером тронуться в Одессу. Сергей Матвеевич мог проводить Олега до шаланды.

До полуночи они просидели в соседней рыбачьей халупе, поджидая контрабандиста. Время тянулось мучительно медленно. Последний прощальный разговор не клеился. Наконец появился долгожданный Никифор.

— Ну, пошли, — объявил он. — Пора.

Миновав поселок, они спустились на берег и шли очень долго. Ноги Олега тонули в мелком песке, набивавшемся в ботинки. Гимназист вспомнил о проданных сапогах и пожалел их. Никифор шагал босиком, все время подбадривая спутников:

— Тут совсем рядом. Раз плюнуть. Рукой подать.

Море плескалось у самых ног. От него тянуло легкой прохладой и соленым бодрящим ветерком. Высоко в небе мерцали редкие бледные звезды.

К лодке подошли незаметно. Никифор остановился и тихонько свистнул. Из темноты раздался ответный сигнал.

— Ты, Никифор?

— Мы, мы!

— Заждались! — проворчал недовольно мужской голос.

На песке сидели и лежали несколько человек, тоже, подобно Олегу, собравшихся по неведомым делам в красную Одессу.

Работы у Никифора было много. Контрабандисты вели сразу две больших лодки. На первую сели пожилая женщина с девочкой-подростком, студент в голубых брюках, грузный музыкант в шляпе, с длинными, как у священника, волосами, молодые армяне. Пассажиры везли небольшой багаж — чемоданы, узелки, саквояжи. Музыкант держал в руке футляр со скрипкой.

— Ну, с богом! Пошли! — строго сказал Никифор и, широко перекрестившись, легко вскочил в первую шаланду.

Рыбаки, отходя от берега, гребли с осторожностью, бесшумно опуская весла. Пассажиры молчали, прислушиваясь к ночной тишине.

Луна еще не взошла. Двухкольчатый маяк не сверкнул отъезжающим на прощанье, — не было керосина, — но на военном судне вдруг вспыхнул острый кинжал прожектора и погас.

На веслах шли, как показалось Олегу, очень долго. Наконец Никифор сказал:

— Теперь можно ставить парус. Не увидят.

Парус взметнулся огромной серой птицей и, повинуясь Никифору, потащил шаланду. Старый рыбак безошибочно держал направление, угадывая его и по ветру, и по зыби, и по каким-то известным только ему одному приметам.

Олег, примостивший под голову чемодан с письмами, полулежал у правого борта и задумчиво смотрел на небо, стараясь найти Большую Медведицу и Полярную звезду. Первое в жизни путешествие по морю, да еще при столь неожиданных обстоятельствах, наполнило сердце гимназиста чувством страха, беспомощности и одиночества. Только сейчас он понял, как хорошо было жить, имея покровителя.

— Море не совсем спокойно, — тихо сказала девочка, сидевшая рядом с Олегом.

— Не волнуйся, доченька, все будет благополучно, — ответила ее соседка, черноглазая женщина с усиками над верхней губой.

— Я боюсь за тебя, мамочка, — прошептала девочка, прижимаясь к матери. — Помнишь, мы ехали из Лондона, как тебя тогда укачало.

— Тогда была буря.

Длинноволосый музыкант на носу лодки закутался клетчатым пледом. Убаюкиваемый качанием шаланды, Олег закрыл глаза, но не мог заснуть. Гимназист думал о Сергее Матвеевиче, ему казалось, что он никогда больше не увидит доброго и веселого актера.

Потом он стал думать о себе, о своей одинокой судьбе, отнявшей у него отца, мать и сестру. И он вспомнил с удивительной отчетливостью небольшой отцовский дом с мезонином на берегу Волги. Он словно увидел его освещенным яркой молнией среди ветвистых лип и пышной черемухи. И зеленую крышу, и железного петуха на трубе, и белые резные наличники окон на фоне голубых стен, и веранду, застекленную цветными стеклами. Одно из них, оранжевое, давно было разбито, должно быть, еще до рождения Олега, трещинки разбежались ровными тонкими паутинками во все стороны. И сейчас гимназист, хотя и лежал с закрытыми глазами, но будто видел их наяву, и от этого сердце его сжималось. Родной дом! Как приятно было, сидя вечером за круглым столом, пить чай и смотреть на мамино доброе лицо. Она вяжет бесконечное кружево, а папа сам с собой играет в шахматы, не замечая ангорского кота Цезаря, который потихоньку забрался на стол и тоже не прочь поиграть с ферзем или ладьей. Старуха нянька что-то ворчит под нос и берет кота к себе на колени… Где теперь пушистый Цезарь? Где няня? Папа спит в фанерном гробу на огороде жадного Миколы Крапивы, мама в Петрограде. Когда же кончится революция и снова будет зеленая лампа на столе, мамино кружево?!.

Олег наконец задремал. Ему снились диковинные птицы, девочка, повешенная рядом с греком Згуриди, учитель гимназии, преподававший латынь, яркие цветные воздушные шары и севастопольский фонтан, красивый и огромный. Олег почувствовал идущий от него холод и приоткрыл глаза. Он увидел луну, светившую из разорванных облаков. Она то появлялась, то исчезала, превращая шедшую впереди шаланду то в черное, то в белое привидение.

Девочка, сидевшая рядом с гимназистом, зябко куталась в теплую шаль.

— Какой ветер! — сказала она.

— Закутайся теплее, Розочка!

Сон как рукой сняло. Олег, дрожа от холода, наблюдал за белой гривой пены, вскипавшей на волнах. Он подумал о страшной глубине моря. Сознание беспомощности наполнило его сердце тревогой. Гимназист взглянул на девочку, стараясь прочесть на ее бледном от лунного освещения лице признаки страха. Боится она или нет? И зачем едет в Одессу? Может быть, там живет ее отец, отрезанный линией фронта, и она пробирается к нему…

Олег вспомнил своего отца, зарытого под вишней в огороде, и ощутил зависть к счастливой девочке. А она, словно догадываясь о мыслях гимназиста, тихо спросила:

— У вас в Одессе родители? Вы едете к ним?

— У меня отец умер. Я еду в Петроград к матери и к сестре.

— В Петроград? Так далеко!

Совершенно забыв совет Сергея Матвеевича держать язык за зубами, Олег рассказал девочке про отца, бежавшего с белыми, про его болезнь и смерть, про встречу с Грозой-Волынским. Чуть-чуть не сболтнул про «Бюро частной связи», но вовремя спохватился, и спросил: