Г. В. Плеханов - Д. Заславский

А он между тем уже пришел, заявил о себе и произвел глубокое впечатление на все круги общества. Его первые слова были еще неопределенны, даже невнятны, но огромная сила излучалась от него, и еще до всяких программ он притягивал к себе жаждущую революционной активности молодежь. Девяностые годы — это период второго «хождения в народ», — на этот раз хождения в народ фабрик, заводов, мастерских. Как и двадцать лет назад, молодежь из среды буржуазной интеллигенции бросает учебные заведения, уходит из родительских домов, расстается с обеспеченным положением, чтобы отдать себя на служение пролетариату, отдать целиком, жертвуя ему личными интересами и даже личностью. И как двадцать лет назад, это служение пролетариату превращается в религию. Рабочий фетишизируется. Пролетариат представляется абсолютной социалистической и революционной субстанцией, единой, непогрешимой. Так надо; этого требует цельность, простота и действенность революционных настроений. В художественной литературе Горький дает им до лубочности яркое выражение. Его соколы и буревестники это птицы, живущие в мире одного измерения, — зато боевого.

5

То, что нужно было социалистическому поколению девяностых годов в области социальной философии и веры, выразил Плеханов в своей книге «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Она вышла в 1895 г. Длинное ученое заглавие и псевдоним автора (Бельтов) должны были замаскировать природу и характер книги. Действительно, цензуру и полицию удалось обмануть. Власть спохватилась лишь после того, как книга обошла всю Россию и стала прочитанной, — вернее, проглоченной, — всей радикальной молодежью. Достать ее в продаже было невозможно, и она передавалась из рук в руки, как нелегальное издание. Фактический запрет усиливал ее притягательную прелесть..

Книга Плеханова принадлежит к числу тех, которые «делают эпоху», но современному читателю так же трудно постичь секрет ее обаяния, как трудно нам пережить волнение первых читателей знаменитого романа Чернышевского. Не в книге, а в читателях надо искать причину успеха иных полузабытых в наши дни книг. «К вопросу о развитии и т. д.» — это и поныне наиболее талантливая популяризация идей исторического материализма. Но полемическая ее часть устарела, и многие страницы не удовлетворяют своей элементарностью. Между тем, боевой полемический темперамент и философская элементарность были главной силой книги. Плеханов сокрушал в ней авторитеты, издевался над признанными столпами русской публицистической мысли. Ведь это было время, когда каждый благонравный российский юноша считал долгом своим прочитать книжку проф. Кареева «Письма о выработке миросозерцания» — многословное, елейно-возвышенное изложение обезвреженных основ народнического идеализма.

Книга Плеханова была социальным памфлетом. Несмотря на цензурный язык, революционное содержание било из каждой ее строки. Захватывала литературная форма, — живой богатый язык, злое остроумие, изящная полемическая уверенность. Плеханов у Маркса заимствовал приемы и оружие литературной борьбы. Это не было, однако, слепым подражанием, и Плеханов никогда не был просто груб и бранчив в полемике, как те марксисты, которые подражают Марксу, не обладая для этого достаточными основаниями. Но читателей пленяла книга не одной литературной формой. Она давала ту именно единую, дельную, действенную формулу революции, которая нужна была интеллигенции. Она разрешала сомнения и противоречия и давала научный вид вере в пролетариат. Социализм и революция, борьба за политическую свободу и борьба с экономическим неравенством объединились в одном целостном мировоззрении, не знающем роковой пропасти между правдой-истиной и правдой-справедливостью Михайловского. Оказывалось, что есть в историческом процессе самостоятельная сила, заключающая в себе обе правды, и эта сила — рабочий класс. И объективно, и субъективно он носитель высшей истины. Надо было открыть глаза, чтобы увидеть в историческом волнующемся море мощное течение. Незачем бороться с волнами. Надо отдать себя добровольно могучему потоку. Он — по пути к идеалу и непременно вынесет на берег.

Плеханов-Бельтов открывал глаза интеллигенции на это мощное пролетарское течение, которое уж так ясно и наглядно чувствовалось в жизни и пленяло своей свежестью, молодой силой и бурной революционностью. Устоять против простых и цельных формул было трудно. Немногие были в достаточной степени вооружены против них исторической эрудицией и философской оригинальностью. Подавляющее большинство было увлечено движением, и марксизм в короткое время стал модной теорией, а Плеханов — властителем дум почти всего молодого поколения.

Плеханов был в своем царстве властителем суровым и деспотическим. Он сам не знал сомнений и не допускал их в своих читателях. Он не принадлежит к числу тех писателей и мыслителей, которые будят и тревожат мысль и сообщают ей вечное беспокойство и неумирающую пытливость. Он давал истину рожденную, оформленную, разъясненную и требовал принятия этой истины целиком и полностью. И странно, марксизм, который открывает диалектику в историческом процессе, внутренние противоречия в каждом явлении, который вводит принцип относительности в социальное познание, родился сам из духа критики и глубоко проникнут критическим началом, — марксизм в книге Плеханова получил догматический вид, стал рядом абсолютных формул, непреложных законов. И неудивительно, что знаменитая формула: «не сознание определяет бытие, а бытие определяет сознание» стала не просто методом наиболее удовлетворительного понимания исторического процесса, а волшебным заклинанием, отворяющим все замки, символом веры, отличающим верных от неверных, в святости своей не уступающим формуле: «нет Бога кроме Бога, и — Магомет пророк его». В своей книге Плеханов жестоко высмеивал всякие абсолютные ценности идеализма и в то же время строго регламентировал весь духовный обиход марксиста, от обязательного исповедания философского материализма до всех деталей экономической теории Маркса.

Но читатели Плеханова и не нуждались в критической мысли. Эпоха требовала не критики, а веры, — хотя бы и одетой в критическую фразеологию. Нужна была философия действенная и боевая, а такую и давал Плеханов. История сама, без всяких идеалов, рождала, в силу экономической необходимости, пролетариат, а пролетариат сам, в силу той же экономической необходимости, давал жизнь социализму и вел к осуществлению самых благородных идеалов. И отсюда так естественно было полное и безусловное преклонение пред пролетариатом, и бескорыстное ему служение, и жертвенный во имя его интересов подвиг. Это тем легче было сделать, что подлинный рабочий класс оставался для интеллигенции великим незнакомцем, и ему можно было приписать все те качества, которые вытекают из теоретической его роли в историческом процессе. Живой и конкретный рабочий отождествлялся с отвлеченным рабочим исторической диалектики. Не следует, впрочем, забывать, что вымышленный этот рабочий был все же ближе к реальной действительности, чем вымышленный крестьянин народничества, и что за идеализованным образом рабочего было подлинное рабочее движение, изумлявшее и врагов и друзей своих мощным ростом и размахом.

Яркая и знаменательная, это была полоса в истории русской общественности и, надо думать, лучшая это была пора в личной жизни Плеханова. Тогда, именно в те годы, выходила на революционную работу вся та молодежь, которая связала имена свои с русской революцией и поныне остается в первых ее рядах, — кто у власти, а кто в оппозиции, но уже все теперь в звании «старой гвардии». Фракционных разногласий еще не было, и все группировались вокруг Плеханова. После долгого ряда лет эмигрантского одиночества, когда слова, статьи, речи уходили в безграничную пустоту России, не встречая отклика, и, казалось, что поистине только чудачество и доктринерство, эта из немецких книжек вычитанная вера в рабочий класс и в рабочую революцию, — стали, наконец, доходить из России долгожданные голоса, молодые, звонкие, задорные, и появились люди с известиями о рабочем движении, и показался сам рабочий. Оправдывалось предсказание Плеханова, и с изумлением пред его прозорливостью повторялась его формула: «революционное движение победит в России как рабочее движение, или совсем не победит». Но вторую половину фразы игнорировали; она казалась литературным украшением, словесной виньеткой. Конечно, победит революционное движение. И так велика была эта вера, что совсем забывалась малость: крестьянин, скромно прячущийся в тени рабочего.

Имя Плеханова приобрело всероссийскую известность. Правда, оно находилось еще под цензурным запретом. Широкие читательские круги не знали Бельтова, но под секретом передавали друг другу: это Плеханов. И еще не прочитав его нелегальных произведений, уже знали, что Плеханов — это идейный вождь русских социалистов, старый революционер, бывший народоволец, один из славной героической дружины. К нему относились с восторженным поклонением. Он знал Энгельса, был дружен с Либкнехтом, Каутским, Бебелем. В глазах русской социалистической молодежи он был первосвященником марксизма, и слово его — было закон.