Кто-то мне должен деньги - Дональд Уэстлейк

Наконец мы дошли до противоположной стены, и я увидел оливково-зеленую металлическую лестницу, уходящую вверх и вправо.

— Поднимайся,— сказали мне.

Я пошел наверх. Наши шесть ног отбивали по ступеням странный глухой ритм, отдающийся эхом по гаражу. Я вдруг подумал о Роберте Митчуме. Что бы сделал Роберт Митчум, очутись он в подобном положении?

Какие могут быть вопросы! Роберт Митчум внезапно, как змея, резко крутанулся бы назад, ударил ближайшего бандита ногой в челюсть и, перемахнув через перила, спрыгнул бы вниз. А бандит в это время свалился бы назад, на другого, и оба они покатились бы кубарем по ступеням, выходя таким образом из игры достаточно надолго и давая Митчуму возможность либо броситься к двери и выскочить на улицу — то есть успешно совершить побег, либо добраться до бандитской машины, в которой были бы оставлены ключи, сдать назад, на максимальной скорости вышибить дверь гаража и умчаться прочь, шикарно дав газу,— то есть опять же успешно совершить побег и получить в придачу машину.

Но что, если я прыгну вот так же, а Робертом Митчумом окажется этот парень с пистолетом? Что он тогда сделает? Пожалуй, он просто увернется и выстрелит мне в голову.

И я тащился вверх по лестнице.

Наверху оказался длинный холл с окнами по обеим сторонам. Окна слева выходили за асфальтированную погрузочную площадку, освещенную откуда-то сбоку лучом Прожектора. По правой стороне окна перемежались с застекленными дверями, за которыми находились конторы и складские помещения, все темные, кроме одной комнаты в дальнем конце холла. Там горел свет, и его желтые квадраты косо ложились на пол. Не было слышно ни звука.

Я остановился на верхней ступени, но тут же почувствовал руку на своей спине, слегка подтолкнувшую меня вперед, не мягко и не резко. Я пошел по холлу по направлению к желтому свету.

Это был кабинет. Я заглянул в открытую дверь. Передо мной за обшарпанным письменным столом сидел грузный мужчина в пальто с бархатным воротником и курил сигарету в мундштуке из слоновой кости. Голова у него была слишком крупной по сравнению с телом: огромная квадратная башка, заросшая черной спутанной шерстью. Его лицо лоснилось, как будто было покрыто белой эмалью, а тяжелая нижная челюсть казалась голубоватой от густой жесткой щетины. Он сидел вполоборота ко мне, его черная бархатная шляпа была сдвинута назад, на затылок, а локтем он небрежно опирался на бумаги, лежащие на столе, как бы подчеркивая, что это вообще-то не его кабинет, сам он не привык пользоваться такими задрипанными кабинетами, а этот просто пришлось одолжить на время для срочного дела. Он взглянул на меня, когда я остановился в дверях, немигающими бледно-голубыми глазами, пустыми, ничего не выражающими, словно бы и не живыми. Казалось, что его настоящие глаза спрятаны за этими и смотрят на меня оттуда, не давая мне возможности заглянуть в них.

Один из моих конвоиров снова подтолкнул меня, направляя в комнату. Я остановился перед столом, глядя на сидящего передо мной человека. Те двое оставались позади, я их не видел. Только услышал, как за моей спиной с легким щелчком закрылась дверь,— так безвозвратно, как будто последняя горсть земли легла на засыпанную могилу.

Человек за столом вынул изо рта сигарету и указал мундштуком на деревянный стул, стоявший напротив него.

— Садись.

Его хриплый голос был совершенно бесстрастным.

Я сел, сложил руки на коленях, не зная, что мне с ними делать, встретился с ним взглядом — с глазами его глаз — и пожалел, что не могу перестать моргать.

Он посмотрел на одну из бумаг, разбросанных по столу, и спросил:

— Сколько времени ты работаешь на Наполи?

— На кого? — не понял я.

Он снова взглянул на меня, и на его лице наконец появилось выражение: он смотрел теперь понимающе-сочувственно и насмешливо.

— Не отнимай у меня время, парень,— попросил он.— Мы знаем, кто ты.

— Я — Честер Конвей,— сказал я, охваченный внезапной надеждой, что все это еще может оказаться ошибкой.

Не оказалось.

— Я знаю,— повторил он.— И ты работаешь на Соломона Наполи.

Я отчаянно замотал головой.

— Может, это какой-то другой Честер Конвей,— быстро заговорил я.— Вы смотрели телефонные справочники всех районов? Одно время, года два назад, мне все время звонили…

Он хлопнул ладонью по столу. Негромко, но я тут же замолчал.

— Ты в приятелях с Ирвингом Фалько.

— Ирвинг Фалько…— протянул я, стараясь вспомнить, откуда я знаю это имя. Затем воскликнул: — Конечно! Сид Фалько! Я с ним в покер играю.

— Ирвинг Фалько,— повторил он.

Я кивнул. Неожиданно я почувствовал себя почти счастливым, услышав наконец хоть что-то, что было мне понятно. Это ничего не меняло, ничего не объясняло, но, по крайней мере, я мог что-нибудь ответить.

— Ну да, это он,— сказал я.— Но мы зовем его Сид, как в том фильме с…

— Его зовут Ирвинг.— Он выглядел так, как будто начинал терять терпение.

— Ну да,— согласился я.

— Так вот,— сказал он.— Ирвинг Фалько работает на Соломона Наполи.

— Возможно. Я не очень хорошо его знаю, только по покеру, и мы не разговариваем о…

Он ткнул мундштуком в мою сторону.

— И ты работаешь на Соломона Наполи.

— Нет,— сказал я.— Честно. Я таксист, я работаю на «В. С. Гот Сервис Корпорейшн», Одиннадцатая авеню, и…

— Мы это знаем,— перебил он меня.— Мы все знаем о тебе. Мы знаем, что у тебя есть честный заработок, но каждую неделю ты проигрываешь в карты в два раза больше. Плюс к этому ставишь на лошадок, плюс…

— Да ладно,— возразил я.— Я же не всегда проигрываю. Последнее время карта не идет, но это может случиться с каждым…

— Заткнись,— сказал он.

Я заткнулся. Он продолжал:

— Один только вопрос — что ты делаешь для Наполи? — Он демонстративно посмотрел на свое запястье, где поблескивали массивные часы на тяжелом золотом браслете.— У тебя десять секунд.

— Я не работаю на него,— сказал я.

Юный белокурый эсэсовец передвинулся в поле моего зрения справа. Никто не произнес ни слова. Мы смотрели на человека за столом, а он смотрел на часы, потом он кивнул головой, опустил руку, взглянул на эсэсовца.

— Займись им.

— Я не знаю никакого Наполи! — закричал я в отчаянии.

Эсэсовец подошел ближе и взял меня за правую руку, а второй парень — за левую, и они подняли меня, стащив со стула.

— Я вообще не знаю никого по имени Наполи! — орал я.— Честное слово, клянусь Богом!

Они подняли меня так высоко, что я касался пола только носками, и быстро поволокли к двери, а я вопил не переставая, не веря, что все это происходит на самом деле.

Мы были уже в дверях, и тут вдруг этот, за столом, оборвал все мои вопли одним словом, произнесенным подчеркнуто мягко:

— О'кей.

Эти двое тут же развернули меня, подтащили обратно к стулу и усадили на прежнее место. У меня болели плечи и руки, я охрип и, кажется, был на грани истерики, и я не сомневался, что волосы мои поседели. Но я был жив. Я сглотнул, заморгал и взглянул на человека за столом.

Он медленно кивнул.

— Ну хорошо. Я тебе верю,— сказал он.— Мы тебя проверяли, узнали, что вы кореши с Фалько, и решили, что надо кое-что уточнить. Так, значит, ты не работаешь на Наполи?

— Нет, сэр,— выпалил я.

— Хорошо,— повторил он.— Как Луиза перенесла все это, не знаешь?

Я почувствовал, как все мои внутренности проваливаются куда-то вниз. «Опять начинается»,— подумал я и через силу ответил:

— Извините, я не знаю, о ком вы.

Он взглянул на меня нахмурившись, как будто не понимал, зачем я лгу на этот раз.

— Брось,— сказал он.

Я совершенно искренне ответил:

— Извините, я вовсе не хочу неприятностей — ни с вами, ни вообще,— но я не знаю никакой Луизы.

Он откинулся назад, ухмыляясь, как будто я только что признался в чем-то непристойном.

— Значит, у тебя с ней было кое-что, а? Это самое, а?

— Извините, нет. Я вообще не помню, чтобы у меня когда-либо была девушка по имени Луиза. Может, еще в школе, не знаю.

Ухмылка постепенно исчезла, снова уступив место прежнему хмурому выражению. Он разглядывал меня довольно долго, а затем сказал:

— Что за чушь.

— Извините,— повторил я.

Голова моя все сильнее втягивалась в плечи. Это происходило как-то само собой, помимо моей воли. К тому моменту, когда я отсюда выйду,— если только это когда-нибудь случится,— она, видимо, втянется так глубоко, что плечи закроют уши, и я уже ничего не смогу больше слышать.

— Ты был знаком с Маккеем достаточно хорошо, чтобы заходить к нему домой, и ты не знаешь, как зовут его жену. Что за чушь?

— Томми Маккей? Так это его жена? — Неожиданно я разволновался еще сильнее, чем раньше: ведь ясно, что я должен был бы знать, как зовут жену Томми, и теперь все, что бы я ни сказал, будет выглядеть враньем.