Рецидив - Тони Дювер

ну выходи, айда со мной

завтра посмотрим сказал блондинчик вначале я хочу почитать молитвенник в двадцать четвертой позе не с тобой а с господином кюре

нет ну что ж юноша у вас такие красивые глаза и такие длинные безволосые ляжки в уборной не так уж дурно пахнет это создает атмосферу уверяю тебя милый так ты вернулся да последняя дверь в глубине и не закрывай ладно милый смотри как нам хорошо и как они добры к пидарасам даже опилки подстелили ах как хорошо ааааххх сначала ты милый возьми меня да нет тут не так уж много дерьма встряхни меня скользко милый войди в меня красивый мальчик пошуруй своим прекрасным хуем на опилках скользко да потому что пол наклонный он и должен быть наклонным напирай сильнее не бойся разве что лопнет ага у меня мозги в жопе но не обращай внимания напирай изувечь меня сделай мне больно этим вечером но только не бей ногами милый не пинай так я застрял вернись сволочь вытащи меня отсюда не смывай дай вылезти обхохочешься.

дело было летом, я скатился вниз и очутился в зарослях у подножия скалы, а затем снова полез наверх, вот так забава

нет, я устал, слез со скалы и вернулся на поляну, мне нравятся туалеты, там куда комфортнее, чем в лачугах, где душно и жарко, дрожишь от озноба и страха, туалеты безопасны, никто не придет и не ударит по почкам, как в лачугах, но за городом нет общественных туалетов, там ссут по ветру, срут в траву, трахаются на откосах, есть старые разрушенные лачуги, откуда ни возьмись грубый мужик, в папоротниках было свежо, если не считать зловония, когда снизу попахивала земля, но это не земля, а дрисня содомита, мы стареем, слышишь малыш останься со мной, я буду хорошо подмываться, я ведь через пару-тройку лет загнусь ты же не можешь отказать умирающему

ладно знаем мы эти уловки заткни пасть а то стукну, я вышел из папоротников, гроза гремела где-то вдали, молния не сверкала, лишь сильный ветер, и все затоплено водой

господи мое белье на улице, вот именно маманя сходи за ним, поторопись, нет оставь зонтик а не то еще порвешь ненароком, потом высохнешь, значит голубушка в задницу, да господин кюре, это очень скверно моя дорогая и тебе понравилось? ну так себе господин кюре, это очень скверно моя дорогая, очень скверно, можно заработать трещины, наросты, опухоли, геморрой, Господь накажет тебя в том месте через которое ты согрешила, но это же больно господин кюре там внутри гноится Господь, когда как милок, если посильней раскорячиться, можно засунуть внутрь целый кулак и шанкры всякие уплотнения, осторожнее, ты же знаешь как это некрасиво, а вот и маманя правда промокла до нитки мерзавка но когда добрый боженька отнимет у меня эту старую калошу она ведь больше ни на что не годится я заведу себе горничную милостивый Иисусе сделай это ради меня хотя если ты думаешь ей ни до чего нет дела так она ко всему цепляется нет не хватало только дождя

я прошел много километров, прежде чем добрался до карьера, я больше не выходил оттуда, ведь он должен был вернуться, в ботинки набилась грязь, мне бы пришлось ползти на четвереньках, я отыскал шоссе, будь у меня плащ и сигареты того типа, я мог бы засунуть кулак целиком, просто изредка возникает желание оттого что он такой закругленный и мягкий на ощупь, такой огромный в жопе и

я дошел до конца тропинки, дальше дорога ведет через деревни, они состоят из сараев, щебечут синицы, лают собаки, этой ночью у меня вместо подушки двое малышей, два сорванца — это еще лучше подушки, только бы найти хорошую деревню, где два пацана согласятся не ходить на мессу, кюре перебьется, они отслужат мессу жопой кверху для меня одного

поле вращается я возьму все в охапку, подниму повыше и отпущу

нет, еще чуть-чуть, у маленького гомика заболели ножки, прелестный ребенок какая холодная ночь, мдааа мсье, ты спешишь, нет мсье, просто мсье холодно мсье и ночь мсье, тебе неприятно, что я иду за тобой малыш, нет-нет мсье наоборот хорошо чего вы хотите от меня добиться вы же не изнасилуете меня на тротуаре мсье на снегу мсье, нет малыш ты правильно меня понял, понял что мсье если вы про это то достаньте бабки и мы посмотрим хватит ли у вас, никогда малыш никогда не плюй в колодец, нет-нет какой же я урод малыш, вы страшилище мсье но позвольте мне вернуться домой

я говорил только о блондинчике я больше не знаю что делать с ним или с ревенным вареньем половики плетут из усов солдатских вдов о я трахну его если снова встречу засуну ему в зад колючие цветы я хочу чтобы он приподнялся с хуем в жопе и чтобы кровь стекала по его ногам ярко-красная ее будут слизывать собаки эти собачьи языки у него между ляжек вся кровь выльется из сердца и вен и когда он рухнет замертво я сожру его кусок за куском уписывая за обе щеки И сдохну от несварения самой прекрасной смертью какую можно вообразить

господин умер в кресле, слабое сердце, приступ, его липкое от спермы белье, синюшная бледность старика, страшно глянуть, я не решался выйти из гостиной, можно перекусить где-нибудь еще, я убежал на цыпочках, оставил этого господина в его склепе, наверно, пока он смотрел на меня, ему снился чудесный сон, он мертв или нет, и если умер, то после, до или во время

и снаружи

вероятно я опять встретил лесника упросил его положить меня на скамью и еще раз повеселиться готовый отдать все на свете лишь бы он притащил свои бревна и гвозди и оставил меня распятым насмерть после анального секса

но я не вернулся в лачугу, а рухнул в папоротники, было холодно, я там заснул, меня разбудил мой собственный запах, я снова пошел по грязной тропинке с колеями, оставленными его джипом

я двигался по колее, чтобы не заплутать в ночи, выбрался из рощи на рассвете, повстречал мальчишек, но что я делал вечером, был ли это обычный воскресный вечер

это случилось не летом, ведь мох и песок я не придумал, я спускался из одной пещеры в другую внутри утеса, накануне лета скалы ярко зеленеют

или весной, возможно, в марте или в апреле, если весна была холодной, она напоминала осень, но я все равно не протяну до весны, двое мальчишек, и уже не так холодно, у меня с собой плащ

я забыл его в лачуге, наверно, я был в плаще, раз позже его скинул, лесник его снял, я помню, хуже некуда, два паренька были в сарае, меня очень жестко очень долго лупили на скамье, меня со всей силы выебли не пацаны, а, скорее, лесник, обсосавший им попки, я был одним из них, мог быть, так мне казалось, я сел в джип, и наступила ночь, я оставил мальчишку, но откуда у меня джип, раз я приехал на поезде или пришел пешком, я был слишком молод, зачем мне на мессе джип, я же не умею водить, я сел на велосипед кюре

и когда тип ответил нам, который час, было, конечно, слишком рано, эти сволочи на дорогах, что я знаю о них я не спросил, как его зовут, да он и не сказал, перед уходом он всучил мне сигареты, нарочно не придумаешь, мальчишка бы мне их не дал, я ничего ему не давал, я видел его игру насквозь, я понял, что он меня не хочет, ему хотелось поужинать, мало того, что в тепле, да еще и помешал людям чай пить, маленький сумасброд, нужно будет позвонить в полицию, явное правонарушение, пришел ко мне домой весь в грязи, избил меня, я бы мог его изнасиловать, но эта злючка в обиду себя не даст, больше всего меня прельстили его голодный вид и ямочки на заднице, я выставил его за дверь и видел, как старик уснул в кресле, в глубине души я обрадовался, но резко двинул ему коленом в живот, минут через пять он подрочил, это невозможно, бил либо он, либо лесник, но почему двое? я ушел один, податься некуда, даже если я ушел, кто меня заставил, и кто заставил вернуться, и почему? кем был я сам? и кто это вообще утверждал?

Не смешите меня. Я священник и хорошо знаю, что такое большая услуга. Октябрьским вечером я действительно впустил подростка, покинувшего отчий дом. Ничего удивительного — обычное дело для нашего сословия. Я успокоил его, исповедал, а затем вернул бросившимся на поиски родителям.

Без сомнения. Тщеславие мне претит, да и не настолько злое у меня сердце, чтобы выдумывать банальные благодеяния. К тому же, повторяю, каждый божий день приходится возвращать сбежавших молочных ягнят в овчарню. В высшей степени евангельский поступок: ведь если этим заранее не озаботиться, откуда возьмется пасхальный бараний окорок?

Но кем был ребенок, что он сделал, кого повстречал, откуда пришел, какого был возраста, пола, кто его у себя принял, накормил, вернул в семью — все это я запамятовал, хотя он мне, разумеется, рассказал. К чему придавать значение столь ничтожным мелочам? Поговорим лучше о другом. Например, о моей старенькой мамаше; ведь она в весьма преклонном возрасте, почти немощная, и, несмотря на все свое усердие, для меня она, скорее, обуза, нежели опора: поэтому очень хотелось бы получить в распоряжение молодую особу почище да покрепче, которая

III

Лучше забыть те улицы, где я был невидимым, и улицы, что отшатывались, разгадывали меня, когда я шел навстречу. Их приземленный страх был мне чужд: страх ребенка в темноте. Я стыдился заселять этот мрак.