Солдатом быть не просто - Иван Скачков

Вспомнив слова матери, Федор улыбнулся. Да, теперь в самый раз идти в институт, образование стало повыше среднего: школа плюс армия.

Долго еще он лежал без сна на спине, смотрел на россыпи звезд в прохладном небе. Вспомнились кем-то сказанные слова об искрах, собранных в горсть. Сама по себе каждая в отдельности может угаснуть, а когда они вместе — дают огонь. Не потому ли экипаж выдерживает на учениях такое большое напряжение? И не только экипаж — весь полк. В первую ночь танкисты совсем не спали, во вторую — два часа и сегодня, вероятно, не больше… Командир взвода любит говорить: «Если солдат устоял в десяти атаках, у него хватит сил и для одиннадцатой». Конечно хватит… Вчера днем непрерывно наступали. Над головами с щемящим ревом проносились ракетоносцы, часто проплывали вертолеты. Федор видел притаившиеся в рощах ракеты, радиолокационные комплексы. В одну сторону с танками, опережая их, рвались вперед боевые машины мотострелков, и сам он, укрытый броней, чувствовал себя сильным… Ему нравится сравнение нашей армии с могучим щитом, и надо делать все, чтобы он был крепким.

Лейтенант Чибисов разбудил его, когда ночное небо начало отделяться от кромки дальних гор светлой полосой. Федор, забывшийся коротким сном, быстро приподнялся на локте.

— Началось форсирование, товарищ лейтенант?

— Теперь уже недолго ждать.

В ту минуту, когда экипаж занимал свои места в танке, воздух дрогнул от орудийной стрельбы, и почти одновременно с ревом пронеслись истребители. За рекой в предрассветной мгле вспыхивали султаны разрывов.

Колонна танков медленно продвигалась к реке. В горах туман дыбился, а здесь, в долине, припадал к кустам. Танки вползали в молочное полотно, исчезали в нем, и только высокие воздухопитающие трубы, словно перископы подводных лодок, бороздили волны тумана.

Но вот в седловине между горами запламенел край солнца. Оно выплывало, млея в разливе подкрашенного неба. Прошло еще четверть часа, и золотые лучи распороли полотно тумана, обнажив рощи и желтые латки жнивья, а потом начали его кромсать на куски, которые еще некоторое время цеплялись за кустарники, но скоро и они растворились в нагретом воздухе.

Вспыхнувшую зеленым нарядом долину тревожили раскаты орудийной стрельбы, разрывы мин, треск пулеметов. Федор видел через триплексы, как на том берегу плясали огненные вспышки, в безветрии зависла дымовая кровля, а через разбуженную реку спешили бронированные машины с солдатами, стрелявшими на плаву.

Перед небольшой рощей недалеко от реки колонна остановилась. Пока шел бой за тот берег, экипажи привязали к тросам веревки с буйками, надели спасательные жилеты.

Федор повел танк в реку первым. Чибисову не пришлось подправлять его, Ярославцев точно направил машину на створный знак. От вползшего в реку танка в обе стороны побежали волны, он погружался все глубже, и наконец над командирской башенкой сомкнулась рябь реки, только у трубы пенился белый бурунчик.

Чибисов не слышал всплеска раздвинутой танком воды, не видел вздыбившихся волн, зато чувствовал нарастающий глухой звук двигателя. Лейтенант смотрел на широкую спину Ярославцева. Сейчас она спокойна: механик-водитель управляет танком уверенно. А как другие? Чайка явно старается всем видом показать, что эта переправа для него обычный рядовой эпизод, но его выдает легкая бледность на щеках. Юцис сосредоточенно смотрит на поблескивающую воду, просочившуюся где-то и скопившуюся на днище, будто прислушивается, стараясь уловить в мощном гуле какие-то иные звуки.

Изредка Чибисов слышит по радио голос командира роты: «Так держать!» Уверенный, что все обойдется как надо, он начал думать о предстоящих действиях на берегу, когда их машина устремится в атаку.

Вдруг танк начал клониться вправо. Чибисов мгновенно почувствовал этот крен. Он бросился к гидрокомпасу. Все нормально. Направление выдерживалось правильно. Танк остановился.

— Шли точно, — доложил Чибисов на запрос руководителя переправы. — Наверное, на грунте промоина, плохо разведано.

— Двигатель работает?

— Да, сцепление пока не выключал.

— Попробуй выйти, бери немного левее. Если не получится, выключай сцепление — и тогда всем надеть изолирующие противогазы.

— Ярославцев, спокойнее! — командует Чибисов. — Бери чуть левее… Вперед!

Некоторое время танк дрожал от пробуксовки, как горячий конь, и пожалуй, эти полминуты, когда машина рвалась из предательской промоины, были периодом самых острых переживаний экипажа. Каждый думал: выйдет ли танк или застрянет на дне?

Танк рвался вперед, и Чибисов почувствовал, как грудь освобождается от давящей на нее тяжести, — Машина начала двигаться, выравниваться, и наконец по команде с берега Ярославцев снова вывел ее на створ.

Чибисов смахнул с лица капли пота, облегченно вздохнул. Передняя часть днища постепенно поднималась, оглушающий гул ослабевал. Танк с ревом взбирался на срытый берег, сбрасывая с себя остатки воды. В этот момент с другого берега передали приказ экипажу: в бой не вступать, на сборном пункте ждать переправы остальных машин взвода.

В районе сборного пункта, когда воздухопитающая труба была сброшена, Чибисов открыл крышку люка, поднялся над башней. Рядом с дорогой майор-понтонер сердито отчитывал коренастого сержанта. По обрывкам фраз Чибисов догадался, что речь шла о разведке дна реки. Он спрыгнул с танка, подошел к Сержанту:

— Ваша работа? — сердито спросил Чибисов, кивнув на реку.

Сержант молчал. Чибисов понял его состояние: покатые плечи опущены, на лицё проступили росинки пота.

— Считайте, что вам повезло: у нашего механика золотые руки и голова — вывел танк. А если бы не вывел? Тогда танк затапливают. Вы понимаете, что это значит?! Сами мы выбрались бы — обучены, а танк в таких случаях отправляют в ремонт.

Майор приказал доразведать трассу. Сержант сорвался с места, побежал к берегу, на ходу отдавая приказания своим солдатам.

Чибисов вернулся к экипажу. Еще на подходе к машине услышал слова Чайки:

— У тебя, Федя, крепкая выдержка. Танк свалился на бок, а ты сидишь, будто каменный.

— Испугался я, Николка.

— Ты?.. — удивленный Чайка подошел ближе к Федору, всмотрелся в глаза — не шутит ли? — Я и то не испугался, а ты…

— Не за себя испугался. О портрете сразу вспомнил, вот где он у меня, — Федор потрогал ладонью левую сторону груди. — Как завалило нас на бок, сразу вспомнил о нем.

— Да… — Чайка вздохнул и вдруг заговорил о красках раннего утра: о разливе неба над горами, нарядном лесе, застывшем, словно в последнем параде перед зимой.

Федор и Рукас переглянулись с улыбками на лицах. «Вырвался Николка со дна реки и радуется», — подумал Федор.

— А все же, что там ни говори, — заметил Чайка, — река пощекотала нам нервы — риск есть риск.

— Не так уж велик этот риск. Ну, затопили бы танк, ну, повыскакивали бы из него, как пробки… Плавать умеем. — Взгляд Федора только что был мягкий, а тут вдруг затвердел. Чайка увидел в его глазах блеснувшие льдинки. — Вот если бы мы прошлись хотя бы по границе настоящего фронтового риска, когда на такой переправе над тобой ревут чужие самолеты, а с дальних позиций бьет тяжелая артиллерия, когда река кипит от разрывов бомб и снарядов… вот тогда да.

— Мы тоже иногда ходим по его границе, — сказал Рукас, — и снаряды рвутся натуральные, а где надо, и по минному полю, правда с имитацией, наступаем, и через очаги пожара… Нет, что ни говори, а солдатом быть не просто.

— А разве я говорю, что просто? — Федор широко улыбнулся. Он хотел еще что-то сказать, но в этот момент возобновилась переправа.

Экипаж занял свои места. Вместе с переправившимися другими танками первого взвода экипаж устремился туда, где кипел учебный бой.

На зимней дороге

Чистое небо смотрит на землю холодной суровостью. Бездонная синева кажется Григорию ледяной крышей, откуда наплывает стужа. Сегодня с утра солнце светит на просторе, но даже и оно не в силах подогреть дыхание зимы — после полудня мороз стал крепче.

Григорий вывел свою трехтонку на асфальтированное шоссе и облегченно вздохнул. Проселок, по которому он только что ехал, был сильно разбит с осени, или, как говорят шоферы, разухаблен, а теперь, прихваченный морозом, закаменел, сохранив до весенней распутицы глубокие колеи, выбоины.

На шоссе он увеличил скорость. Морозный ветер мел по чистому асфальту снег, смахивал его на обочины, срывал дым с труб сельских домов, косматил.

«Сердитый сегодня дед-мороз… Если что случится с машиной — заскучаешь». Григорий думает об этом спокойно, даже насвистывает мотив веселой песни. Спокойствие идет от уверенности, что двигатель и ходовая часть у его машины в порядке, а случись задержка — есть под рукой необходимое: в кузове он всегда возит домкрат, лопату и сплетенный из хвороста мат, который можно подложить под колеса, когда они забуксуют в глубоком снегу. Кое-что есть и для двигателя, если он собьется с правильного тона. В роте Григория называют запасистым. Он не возражает — пусть говорят, недаром отец не раз твердил ему, что запас карман не трет. «В этом он прав», — думает Григорий. Вспомнил об отце, и мысли повели по знакомым улицам небольшого городка на Оке, где он жил все годы до армии, но не успели довести до дома, оборвались, когда он увидел на обочине шоссе одинокую машину и вышедшего из-за нее солдата с поднятой рукой.