Криминальные сенсации (Часть 2) - Гюнтер Продьоль

Прокурор Розендаль решительно, как и на первом процессе, обвиняет ее в убийстве мужа. Он буквально упивается собой, рисуя мрачными красками ее прошлое, хотя это не имеет никакого отношения к обвинению. Она была в исправительной колонии, воровала, обманывала, изменяла мужу — все это и привело ее к убийству. Именно такой вывод он настойчиво навязывает новым присяжным заседателям. Затем в течение нескольких дней Розендаль пропускает перед судом череду из сотни свидетелей обвинения. Эти люди и на первом процессе ничего толком не могли рассказать о самом преступлении: все разговоры крутились вокруг репутации и образа жизни подсудимой. Теперь же они ведут себя осмотрительнее. Из газет свидетели уже знают, что дело может кончиться оправдательным приговором, так как экспертиза, мол, была не на высоте, и Мария после суда, вероятно, выйдет на свободу. Это их сдерживает, заставляет осторожно подбирать слова.

Соседка, которая три года назад под присягой показала, что в сочельник Мария избила мужа и выгнала его из дому, теперь утверждает, что сама этого не видела, а знает лишь со слов одного из жильцов.

Эльфрида Мастерс, которая в полиции и на суде клятвенно заверяла: "Герман Рорбах был убит именно так, как перед этим при мне планировала Мария", — не может теперь вспомнить ни одной детали того разговора и к тому же заявляет, будто вообще давала показания только потому, что была зла на подругу.

На первом процессе она утверждала, что Мария хотела убить мужа, чтобы иметь возможность выйти замуж за английского сержанта Дональда Райена. Теперь же признается:

— У Марии, собственно говоря, не было никаких оснований убивать мужа. Он предоставлял ей полную свободу, приносил в дом все деньги и даже терпел ее связь с англичанином. Мария как женщина его не интересовала, ведь его больше занимали мужчины…

Когда председательствующий указывает Эльфриде Мастерс, что в таком случае она на первом процессе лжесвидетельствовала и может за это понести наказание, она разражается слезами и, всхлипывая, восклицает:

— Но комиссар Йохум мне все время говорил, чтобы я давала именно такие показания, иначе, мол, присяжные не смогут разобраться в убийстве Рорбаха.

Фрау Матильда Шотт, которая первой бросила тень подозрения на Марию Рорбах, показав, что пресловутое одеяло принадлежит ей, тоже вынуждена выйти на свидетельское место и, присягая, поднять руку. Но прежде чем заученно произнести "Клянусь перед богом…", она снова ее опускает и, потупив глаза, говорит:

— Я хотела бы, господин советник, сначала кое-что добавить, мне это только потом пришло в голову… — И тихим голосом рассказывает, что одеяло, которое она продала обвиняемой, в последнее время забирал ее муж, когда уезжал из города подрабатывать.

Адвокат Грос взволнованно вскакивает:

— Однако, свидетельница, почему же вы на первом процессе этого не сказали? Ведь вы уже тогда знали! Выдали ложные показания и умолчали об известных вам фактах по делу. Это же преступление!

Свидетельница не осмеливается поднять на него взгляд:

— Комиссар Йохум мне тогда сказал, что об этом не надо говорить, потому что я не видела, взял ли господин Рорбах одеяло в последний раз.

Председатель суда откашливается, прокурор Розендаль старательно перебирает свои бумаги.

Следующий в парадном шествии свидетелей обвинения — молочник Йоханес Ровэдер. Это он утром, на следующий день после убийства, увидел, как из трубы квартиры Рорбахов поднимался густой дым. Его показания существенно помогли профессору Шпехту в утверждении, что Мария Рорбах сожгла голову мужа в печи.

Не обращая внимания на напряженную обстановку в зале суда, Ровэдер обстоятельно и красочно описывает свои трубные наблюдения, имевшие место утром 11 апреля 1957 года. Он так уверен в правоте своего дела, что по-дружески, с ободряющей улыбкой кивает доктору Гросу, когда тот обращается к председателю суда с просьбой задать свидетелю несколько вопросов.

— Господин Ровэдер, вы только что рассказывали, что в то утро, когда наблюдали за трубами, солнце уже стояло над крышами и в его лучах особенно отчетливо были видны темные клубы дыма.

Ровэдер, продолжая улыбаться, складывает руки на животе:

— Да, само собой разумеется, господин адвокат. Если бы солнце не светило, дым не привлек бы моего внимания. Я как раз встал и выглянул посмотреть, какая погода.

Доктор Грос опирается спиной о барьер, огораживающий скамью подсудимых, бросает взгляд в записную книжку и обращается к свидетелю:

— Вы и сегодня помните, который был час, когда вы смотрели на солнце?

— Помню, помню, господин адвокат. Было ровно пять часов. Именно в пять всегда приезжает машина с молокозавода.

— Следовательно, вы исключаете, что могло быть более позднее время?

— Исключаю, господин адвокат. Молоковоз приезжает всегда в пять.

Доктор Грос наклоняется вперед:

— Ну да, вы и в прошлый раз это подтвердили под присягой.

— Да, подтвердил. Так и есть.

— Ну-ну, господин Ровэдер, а что вы скажете, если я сейчас докажу, что солнце 11 апреля 1957 года взошло в пять часов сорок три минуты, следовательно, в пять часов было еще совсем темно и вы не могли видеть никакого дыма?

— Это неправда! Видел я и солнце, и дым! — восклицает Ровэдер, краснея как рак.

В этот момент в зал входят два метеоролога, которых доктор Грос пригласил в качестве свидетелей, и подтверждают его слова: действительно, в Мюнстере 11 апреля солнце всегда всходит в пять часов сорок три минуты.

Председатель суда вынимает из кармана небольшую записную книжку-календарь и находит 11 апреля.

— Восход солнца: пять часов сорок три минуты, — читает он вслух и качает головой.

Так, час за часом, в течение четырех дней проходят через зал заседаний сто двенадцать свидетелей. Обвинению от их показаний мало проку. Это в основном различные мнения и соображения по поводу убийства, иногда повторение неизвестно чьих рассказов, но только не факты. Те немногие свидетели, которые на первом процессе давали конкретные показания, теперь, под перекрестным допросом, путаются в противоречиях или же уличаются во лжи другими свидетелями.

Однако самая сложная проблема у доктора Гроса еще впереди — опровержение результатов первой экспертизы. Он понимает, что профессор Шпехт, считающийся корифеем судебной медицины, будет бороться за свой научный авторитет до конца и не уступит ни в чем, если ему не предъявить исчерпывающих, научно обоснованных доказательств его ошибок. Есть и еще одна опасность: с именем Шпехта в определенной степени связан престиж всей официальной западногерманской юстиции. Поэтому прокуратура и суд сделают все возможное, чтобы поддержать профессора.

Первым на свидетельское место адвокат Грос вызывает доктора Кайзера, тем самым вводя в бой главное орудие.

— Господин профессор, — обращается он к моложавому черноволосому ученому, — недавно я присутствовал при разговоре, в котором вы выразились следующим образом: "Если бы кто-нибудь из моих ассистентов написал докторскую работу по экспертизе на таком уровне, как экспертное заключение профессора Шпехта на процессе Марии Рорбах, я бы выгнал его с работы". Господин профессор, вы и сейчас придерживаетесь такого мнения?

В судебном зале напряженная тишина. Ни звука, ни покашливания — ничего. Все ждут ответа и смотрят на скамью свидетелей, где, уставившись в пол и не проявляя ни малейших признаков внутреннего волнения, сидит профессор Шпехт. Уже один этот вопрос защитника ставит под сомнение всю его репутацию.

Профессор Кайзер снимает очки в роговой оправе и в поисках поддержки смотрит на председательствующего. Он не готов к такой жесткой постановке вопроса.

Директор окружного суда приходит ему на помощь:

— Мы можем сформулировать вопрос так: как вы думаете, господин профессор, правильно ли проведена экспертиза коллегой Шпехтом?

Снова тишина в зале.

Доктор Грос нервно вертит в руках металлический карандаш. От ответа профессора зависит исход судебного разбирательства. Если Кайзер из чувства профессиональной солидарности сейчас не выскажет своего мнения, как это он открыто делал перед началом процесса, Шпехт сразу получит моральное преимущество.

— Я хочу, чтобы меня правильно поняли, — после некоторого колебания начинает Кайзер. — Мое высказывание относилось к экспертному заключению, а не к его автору. Здесь, в этом зале, я счел бы неуместным выражаться подобным образом. Но если говорить о содержании этого высказывания, то оно точно отражает мое мнение.

Такой ответ, несмотря на сдержанность формулировки, означает для профессора Шпехта катастрофу. Присутствующих в зале, как и читателей газет, мало интересует развернувшаяся затем научная дискуссия по поводу сульфата таллия, каких-то ворсинок и спор трюфелей, которая так увлекает профессоров. Да они мало что и понимают в этом. Им достаточно скандала: один профессор задает трепку другому за плохую экспертизу.