Ничья на карусели - Харуки Мураками

— Привет, — улыбнулся ей мужчина.

— Привет, — ответила она по инерции.

— Вы ведь японка, верно? — поинтересовался он на хорошем английском.

Она молча кивнула.

— Я был в Японии, — промолвил он и, словно стараясь измерить тишину, расставил в воздухе пальцы, — на гастролях.

— На гастролях? — Она все еще не пришла в себя.

— Я актер. Играю в греческом национальном театре. Вы же знаете греческие трагедии? Еврипид, Эсхил, Софокл…

Она кивнула.

— Одним словом, Греция. Старина — это лучшее, что у нас есть.

Он улыбнулся и, прервав разговор, повернул длинную шею и направил взгляд за окно. Его и можно было принять только за актера. Он долго и неподвижно смотрел в окно. Такси еле ползло по запруженной автомобилями улице Стадио (был конец рабочего дня), но мужчину это, похоже, ничуть не тяготило — он рассматривал витрины и афиши за окном. Она всеми силами старалась навести в голове ясность. Наконец она втиснула реальность в жесткие рамки реальности, а воображение в жесткие рамки воображения. Но и это не помогло. Она сидела в такси посреди Афин с мужчиной с картины. Ошибки быть не могло.

За это время автомобиль преодолел Стадио, проехал по площади Синтагма и выехал на Софиас. До ее отеля оставалась буквально пара минут. Мужчина по-прежнему смотрел в окно. Ласковый вечерний ветер играл его мягкими волосами.

— Простите, — обратилась она к мужчине, — вы, наверное, направляетесь на какую-то вечеринку?

— Да, конечно, — ответил мужчина, — я еду на вечеринку. На прекрасную большую вечеринку. Будет много народу, все будут пить и развлекаться до самого утра. Но я уеду раньше.

Такси притормозило перед отелем, швейцар распахнул дверцу.

— Каро таксис. Приятного путешествия, — сказал мужчина по-гречески.

— Эфхаристо поли. Большое спасибо, — ответила она.

Проводив взглядом исчезающий в вечерней пробке автомобиль, она вошла в отель. Сумрак парил над городом, словно колышущаяся от ветра мембрана. Она поднялась в гостиничный бар и выпила три водки с тоником. В баре стояла абсолютная тишина, посетителей, кроме нее, не было, с улицы не проникал вечерний сумрак. Ей казалось, что часть ее осталась позабытой в афинском такси — на заднем сиденье едет на вечеринку с молодым актером в вечернем костюме. Остаточное явление, так бывает в первый миг, когда сходишь на землю с качающегося корабля, — тело еще качается, а земля стоит на месте.

Это длилось так долго, что она не заметила, когда качка наконец улеглась, и что-то в ней навсегда угасло. Она явственно почувствовала: что-то закончилось.

— Я как сейчас слышу его последние слова. Каро таксис. Приятного путешествия. — Она сложила руки на коленях. — Какие прекрасные слова, вы не находите? Я думаю об этом каждый раз, когда их вспоминаю. Пусть многие части моей жизни утеряны, это ведь лишь части, что-то все еще впереди.

Она со вздохом улыбнулась краешком губ.

— На этом история о «Мужчине в такси» заканчивается. That’s all — вот и все, — сказала она, — прошу прощения за долгий рассказ.

— Что вы! Было очень интересно, — хором ответили мы с фотографом.

— Эта история преподносит нам урок, — сказала она в конце, — важный урок, который можно извлечь лишь из собственного опыта. А урок вот какой: мы не в состоянии стереть что бы то ни было. Нам остается лишь ждать, пока оно само исчезнет.

На этом ее рассказ закончился.

Мыс фотографом допили вино, поблагодарили хозяйку и покинули галерею.

В тот же день я изложил ее рассказ на бумаге, но тогда его не удалось включить в статью — не хватило места. Теперь, когда его наконец удалось опубликовать в таком формате, я заметно успокоился.

У бассейна

Весной ему исполнилось тридцать пять, и он понял, что миновал свой «жизненный разворот».

Нет, не так. Правильнее будет сказать, что весной, когда ему исполнилось тридцать пять, он решил, что пора делать разворот.

Конечно, никто не знает, сколько суждено прожить. Если он проживет до семидесяти восьми, разворот его жизни придется на тридцать девять — до тридцати девяти в запасе еще четыре года. А с учетом средней продолжительности жизни японских мужчин и состояния его здоровья даже семьдесят восемь — не самый оптимистичный прогноз.

Тем не менее он не испытывал и тени сомнения, назначая жизненный разворот на день тридцатипятилетия. «При желании смерть, конечно, можно немного отодвинуть. Но так я почти наверняка пропущу настоящий разворот. Семьдесят восемь лет превратятся в восемьдесят, потом в восемьдесят два, восемьдесят четыре и так далее. Предполагаемый срок жизни будет растягиваться, и в один прекрасный день я пойму, что мне уже пятьдесят. Пятьдесят — слишком поздно для разворота. Разве многие из нас дожили до ста лет? Вот так, в неведении, люди и пропускают разворот», — так он рассуждал.

С тех пор как ему исполнилось двадцать лет, мысль о «развороте» всегда присутствовала в его жизни. Она опиралась на теорию о том, что для самопознания прежде всего необходимо правильно определить собственное местоположение в пространстве.

А может, повлияли серьезные занятия плаванием на протяжении десяти лет — со средней школы до окончания университета. Этот вид спорта требует деления времени на фазы. Раз — кончики пальцев коснулись стенки бассейна. Пловец с ловкостью дельфина перевернулся в воде, с силой оттолкнулся ступнями от стены и устремился обратно, осталось еще двести метров. Вот что такое разворот.

Если бы в соревнованиях по плаванию не было разворота, а дистанция не дробилась на этапы, то все четыреста метров пришлось бы плыть на пике возможностей, и заплыв наверняка превратился бы в мрачный беспомощный ад. Разворот делит четыреста метров на две части. Во время разворота спортсмен думает о том, что половина дистанции позади. Мысленно делит оставшиеся двести метров еще пополам — вот позади уже три четверти. И еще пополам… Так длинная дистанция постепенно дробится на короткие участки. Сознание работает соответственно: надо преодолеть следующие пять метров. Проплыв пять метров из четырехсот, мы сокращаем дистанцию на одну восьмидесятую. Такой подход позволяет спортсмену в полную силу пройти последние пятьдесят метров, даже если при этом его будет выворачивать от спазмов и судорог. Ясное сознание — вот что главное в жизни.

Итак, когда тридцать пятый день рождения замаячил в непосредственной близости, у него не было и тени сомнения, что он подошел к развороту. Никаких колебаний. Тридцать пять — половина семидесяти — то, что нужно. Удастся прожить дольше семидесяти — он примет это с благодарностью. Но официальный срок его жизни семьдесят лет. Семьдесят лет он плывет в полную силу — таким было его решение. Это позволит ему прожить жизнь как следует.

«Итак, половина пути позади», — думал он.

24 марта 1983 года ему исполнилось тридцать пять лет. Жена подарила ему зеленый кашемировый пуловер. Когда стемнело, они вдвоем отправились в любимый ресторанчик на Аояме, заказали рыбу, выпили вина. После ужина посидели в небольшом баре, выпив по три или четыре джин-тоника. Он решил не говорить жене о «развороте», прекрасно отдавая себе отчет в том, что в глазах другого человека наверняка будет выглядеть идиотом.

На такси они вернулись домой, занимались сексом. Он принял душ, прошел в кухню, вернулся в спальню с банкой пива — жена крепко спала. Повесил галстук и костюм в гардероб, сложил шелковое платье жены. Свою рубашку и ее чулки бросил в корзину для грязного белья в ванной.

Устроившись на диване с пивом, некоторое время рассматривал спящее лицо жены. В январе ей исполнилось тридцать. Она пока находилась по ту сторону водораздела. Он же был уже по эту сторону. При мысли об этом его охватило странное чувство. Допив пиво, он сцепил руки на затылке и беззвучно засмеялся.

Конечно, возможны корректировки. Стоит лишь принять новое решение о том, что жить ему предстоит до восьмидесяти лет. И тогда поворотный момент наступит в сорок, а он сможет еще на пять лет задержаться по эту сторону. Но нет. Ему тридцать пять, и он уже преодолел разворот. Так тому и быть.

Он прошел в кухню и выпил еще одну банку пива. Затем улегся перед музыкальным центром в гостиной, надел наушники и до двух ночи слушал симфонии Брукнера [4]. Каждый раз, слушая в ночи длинные симфонии Брукнера, он испытывал циничную радость. Удивительную радость, которую может дарить только музыка. Грандиозный расход времени, энергии и таланта…

Сразу оговорюсь, что все написанное здесь от начала и до конца повторяет его рассказ. Безусловно, тут присутствует некоторая литературная драматизация, кроме того, я убрал кое-какие моменты, способные вызвать недоверие. Задавая наводящие вопросы, дополнил детали. Кое-где использовал свое воображение. Тем не менее в целом это повествование можно считать простым пересказом его истории. Он излагал свои мысли четко, по существу; где нужно, подробно описывал детали. Такой уж он человек.