Мир Реки: Темные замыслы - Филип Фармер

От толпы стали отделяться другие люди. К Бёртону неторопливо шагала группа, состоявшая примерно из десятка мужчин и женщин. Некоторые разговаривали, а другие молчали, широко открыв глаза. Похоже, на уме у них никаких определенных намерений не было — они просто двигались, словно туча, подгоняемая ветром. Поравнявшись с Бёртоном и Монатом, люди остановились.

Замыкавший группу человек привлек особое внимание Бёртона. Монат определенно человеком не был, а этот был либо недочеловеком, либо человеком доисторическим. Ростом он был чуть выше пяти футов, приземистый и с могучими мускулами. Голова его, выступающая вперед, сидела на присогнутой, очень толстой шее. Лоб человека был низкий и скошенный, а череп узкий, удлиненной формы. Огромные надбровные дуги нависали над темно-карими глазами. Нос представлял собой мясистую нашлепку с выгнутыми дужками ноздрей, а массивные челюсти выпячивали тонкие губы. Наверное, когда-то его кожу покрывали густющие волосы, но теперь он был так же безволос, как и все остальные.

Громадные ручищи человека выглядели так, словно им под силу выжать воду из булыжника.

Он все время оглядывался, будто боялся, что кто-то крадется сзади. Когда он приближался к людям, те отшатывались.

Но вот к нему подошел мужчина и сказал получеловеку что-то по-английски. Очевидно, мужчина вовсе не ожидал, что будет понят, он просто пытался выразить дружелюбие. Голос у него оказался какой-то хрипловатый. У подошедшего — мускулистого юноши ростом футов в шесть — было красивое лицо; так решил Бёртон, когда незнакомец стоял к нему анфас, но в профиль черты его оказались до смешного резкими. Глаза у незнакомца были зеленые.

Когда он обратился к получеловеку, тот слегка подпрыгнул от неожиданности и уставился на улыбающегося юношу глубоко посаженными глазами, а потом улыбнулся, обнажив здоровенные крепкие зубы, и что-то сказал на незнакомом Бёртону языке, а потом ткнул себя в грудь пальцем и произнес слово, звучавшее как Каззинтуитруаабемсс. Позднее Бёртон узнал, что так зовут доисторического человека и значит это: Человек-Который-Сразил-Длинного-Белого-Клыка.

Кроме троглодита в группе было пятеро мужчин и четверо женщин. Двое мужчин были знакомы по земной жизни, а один из них был женат на одной из женщин. Все подошедшие оказались либо итальянцами, либо словенами, умершими в Триесте примерно в тысяча восемьсот девяностом году, но Бёртон никого из них не знал лично.

— Вы, — сказал Бёртон, указав на мужчину, который говорил по-английски, — шаг вперед. Как вас зовут?

Мужчина растерянно шагнул вперед и спросил:

— Вы англичанин, верно?

Говорил он на среднезападном диалекте американского английского, отличавшемся некоторой небрежностью. Бёртон протянул ему руку и сказал:

— Ну. Я буду Бёртон.

Молодой человек вздернул отсутствующие брови и оторопело переспросил:

— Бёртон? — Потом наклонился и уставился в лицо Бёртона. — Неужто… Быть не может…

Он выпрямился.

— Меня звать Питер Фрайгейт. Ф-Р-А-Й-Г-Е-Й-Т. — Он оглянулся и проговорил еще более напряженно: — Трудно говорить связно. Знаете, все просто в шоке. У меня такое чувство, словно я на части разрываюсь. Только… вот они мы… снова живые… снова молодые… и никакого адского пламени… то есть пока никакого вроде бы. Родился в тысяча девятьсот восемнадцатом, умер в две тысячи восьмом… из-за того, что натворил этот инопланетянин… только я на него зла не держу… он, знаете, только защищался.

Голос Фрайгейта сорвался и перешел в шепот. Он нервно усмехнулся, глядя на Моната. Бёртон спросил:

— Вам знаком этот… Монат Грраутут?

— Не то чтобы так уж знаком… — ответил Фрайгейт. — Я на него по телику насмотрелся, конечно, и начитался про него, и наслушался.

Он протянул Монату руку так, словно ждал, что ее оттолкнут, Монат улыбнулся, и они обменялись рукопожатием. Фрайгейт сказал:

— Думаю, неплохо бы нам держаться друг дружки. Нам может понадобиться защита.

— Почему? — спросил Бёртон, хотя отлично понимал почему.

— Вы же знаете, как испорчено большинство людей, — сказал Фрайгейт. — Как только они привыкнут к тому, что воскресли, они начнут драться за женщин и еду и за все, что только им понравится. И еще я думаю, что стоит подружиться с этим неандертальцем, или кто он там такой. Из него отменный боец получится.

Казз, как его стали называть потом, казалось, жутко хотел, чтобы его приняли в общество. В то же время он с крайним подозрением относился к любому, кто подходил к нему поближе.

Тут мимо прошла женщина, непрерывно бормоча по-немецки:

— Господи! Что я такого сделала, чем тебя прогневала? Мужчина, сжав кулаки и подняв руки к плечам, кричал на идише:

— Моя борода! Моя борода!

А другой мужчина тыкал пальцем в свои гениталии и бормотал по-словенски:

— Они из меня жида сделали! Жида! Как вам это? Нет, так не бывает!

Бёртон осклабился и сказал:

— Ему и в голову не приходит, что, может быть, они из него сделали магометанина, или австралийского аборигена, или древнего египтянина — все эти народы производили обрезание.

— Что он сказал? — спросил Фрайгейт. Бёртон перевел, и Фрайгейт расхохотался.

Мимо пробежала женщина, отчаянно пытаясь прикрыть руками груди и лобок. Она бормотала:

— Что подумают, что подумают? Женщина скрылась за деревьями.

Мимо прошли мужчина и женщина, громко разговаривая по-итальянски — так, словно их разделяла широкая дорога.

— Нет, мы не в раю… Знаю, о боже, знаю!.. Там был Джузеппе Зозини, а ты же знаешь, какой он страшный грешник… он должен гореть в огне ада! Знаю, знаю… он крал из сокровищницы, он шлялся по притонам, он допился до смерти… и все-таки… он здесь!.. Знаю, знаю…

Еще одна женщина промчалась мимо, крича по-немецки:

— Папочка! Папочка! Где ты? Это я, твоя любимая Хильда! Какой-то мужчина выругался, непрерывно повторяя по-венгерски:

— Я потратил всю жизнь, всю жизнь. Я все, все для них делал, а теперь…

Мужчина, размахивая перед собой металлическим цилиндром, словно кадилом, выкрикивал:

— Идите за мной в горы! Идите за мной! Я знаю истину, добрые люди! Идите за мной! Мы спасемся, припав к груди Господа!

Не верьте обману, окружающему вас, идите за мной! Я отверзну ваши очи!

Другие либо сбивчиво говорили, либо молчали, сжав губы так плотно, будто боялись, что нечаянно проговорятся.

— Должно пройти время, пока они успокоятся, — сказал Бёртон.

Он чувствовал, что и ему самому нужно время, чтобы освоиться в этом мире.

— Они могут никогда не узнать истины, — проговорил Фрайгейт.