Искусственный офсайд. Босс всегда прав - Сергей Овчинников

45 дней проходил курс молодого бойца. Не слишком приятные воспоминания. Дикая скукотища и сволочной дебилизм. Для меня эти полтора месяца вычеркнуты из жизни. Как – то зимой заставили долбить ломами траншею. Идет полковник: «Вы что, дебилы, делаете?» – «Так капитан приказал». Полковник за голову схватился: «Там кабель под напряжением тысяча вольт!» Мы ломы побросали и бегом оттуда. Или другой эпизод. Подходит лейтенант: «Видишь бочку с битумом? Чтобы не застыл, надо развести огонь». «Где дрова найду?» – спрашиваю. И слышу гениальный ответ: «Прояви солдатскую смекалку». Ушел. Смотрю – рядом деревянный забор. Ну я его весь и спалил. Вскоре лейтенант возвращается. По сторонам оглядывается, затылок чешет: «Чего – то не хватает. А забор где?» «Проявил солдатскую смекалку», – рапортую. Тот в шоке: «Как ты мог?» Потом подумал: «Ну и хрен с ним, с забором. И с битумом тоже». Ну не маразм? Кому нужна такая служба?

А как мне сапоги 47–го размера вручили! Икры у меня здоровые, и сапоги выше них не поднимаются. Резать нельзя – только дембелям позволено. Мне говорят: «Возьми сапоги 47–го размера, и от тебя все отстанут». При том, что у меня 44–й. Еле ходил.

Правда, «деды» не обижали, у нас, спортсменов, своя рота была – кто ж нас обидит? Ну, скажут помыть пол – помою. Все моют, и ты идешь. Удовлетворишь самолюбие старослужащего. Тебя же в конце концов не тряпкой по морде бьют.

Приезжал Гонтарь, как мог, поддерживал, но я все равно звонил, требовал: «Заберите меня отсюда».

Призвали меня 6 декабря 1987 года, а «на волю» вышел 18 января 1988–го, сразу попал в «Динамо–2» и в следующих двух сезонах сыграл за команду почти во всех матчах.

В 1987 году я восстанавливался после травмы, выступая за школу, а на следующий год играл за «Динамо–2» у Олега Долматова и пару матчей провел за дубль, когда Сметанин набирал желтые карточки и сменял меня в «Динамо–2». Во второй динамовской команде, цвета которой защищали в основном солдаты срочной службы, тогда собрался интересный состав – Смелов, братья Морозовы, Лукин. Со Смеловым, вратарем сильным, прыгучим, с которым мы вместе потом отбыли в Сухуми и который играл еще в Камышине, я дружил. Во второй динамовской команде я подружился и с Андреем Семиным, хотя познакомились мы раньше, выступая друг против друга за школы «Динамо» и «Спартака». Жили обычно в одном номере, бывал я и у него дома, не раз видел Юрия Павловича Семина. Он тогда, наверное, и во сне не мог себе представить, что этот мальчишка, приятель сына, будет играть в его команде. «Динамо–2» в отличие от дублеров выступало в серьезном турнире – второй лиге – против настоящих мужиков, многие из которых имели за плечами школу высшего уровня. В нашей западной зоне собрались матерые соперники – куйбышевские «Крылья Советов», воронежский «Факел», саратовский «Сокол», ивановский «Текстильщик», вологодское «Динамо», костромской «Спартак». И хотя в их составах порой встречались известные имена, почти со всеми мы играли на равных. Это была суровая школа. Долматов поставил меня, еще пацана, в ворота с первого матча, ни разу не подвергнув сомнению свой выбор. Но вскоре Олег Васильевич пошел на повышение, принял команду первой лиги сухумское «Динамо», а я еще год играл в «Динамо–2» под руководством Адамаса Соломоновича Голодца. Капитаном «Динамо–2» при Долматове был Женя Громов, 32–летний футболист, москвич, большая часть карьеры которого прошла в ставропольском «Динамо». Для нас он служил как бы дядькой – наставником. Потом у него случилась серьезная травма, и капитанскую повязку надел я.

Везло мне с тренерами. Голодец – это вообще легенда, и его ассистентами работали тоже незаурядные личности Евгений Байков и Владимир Федин. Тому, кто прошел их школу, ни в футболе, ни в жизни ничего не страшно. С вратарями занимался Байков, постоянно «успокаивавший» меня: «Сереж, ты никогда не сыграешь в воротах успешнее, чем я». Отвечал ему: «Евгений Федорович, вы же полузащитником играли». А ему только этого и надо было. Байков сразу начинал в сотый раз рассказывать, как в финале Кубка СССР 1955 года судья удалил с поля Льва Яшина, и его, полузащитника, но с длиннющими, чуть не до земли руками, поставили в ворота. Евгений Федорович тогда не пропустил и с гордостью заявлял: «Я – единственный в мире «сухой» вратарь!» «Вратарь – тот же пианист, каждый день должен тренировать свои пальчики», – убеждал меня этот на редкость добрый, несмотря на мощные габариты, человек, знавший много и по части вратарской специфики.

А Голодец учил меня не только стоять в воротах, но и жизни, морали, командному патриотизму. Запомнился такой случай. В то время каждый год юношеская сборная Центрального совета «Динамо» выезжала на традиционный турнир во Францию. Впервые меня пригласили в эту сборную, составленную из игроков 1968 года рождения. Но не срослось, не отпустили из школы. Через год снова получил приглашение. Но моя тетя тогда работала в Кремле, по причине чего я, как оказалось, имел статус невыездного за рубеж – мои документы без объяснения причин завернули. И вот в разгар выступлений за «Динамо–2» мне опять выпал шанс наконец – то выбраться во Францию, на турнир, где побывали, набрались незабываемых впечатлений многие мои товарищи. Уже предвкушал долгожданную поездку, как вдруг меня вызвал Голодец. «Вижу, что ты очень хочешь во Францию, я там был, поездка и впрямь шикарная, – издалека начал он. – Приоденешься и вообще увидишь, как люди живут. Но я не пойму, у нас – то в команде что творится, почему неважнецки мы сыграли последние матчи. А ты – капитан команды. И как мы поправим дела, если очередные соперники у нас «Крылья Советов» и «Сокол», занимающие первое и второе места, а вместе с тобой еще шесть человек из нашей команды собираются во Францию. Календарные игры нам никто не перенесет. Вот я и подумал: ну ладно, пусть защитники уезжают, но как может уехать капитан команды? Или ты считаешь, что может?» И смотрит на меня испытующе. Вздохнул я: «Адамас Соломонович, конечно, мне очень хочется во Францию. Но я капитан команды, тем более вратарь, и было бы непорядочно с моей стороны поставить ее в тяжелую ситуацию. Пусть ребята едут, а я еще успею». Голодец обрадовался, как ребенок: «Сережа, ты принял правильное решение, и должен сказать, что тебе со мной никогда не будет трудно». А я вышел от него и чуть не плачу: «Ну вот, блин, опять Франция накрылась!»

Самаре мы все равно проиграли – 0:5 – вся защита уехала, и соперники меня просто расстреливали, а с «Соколом» сенсационно сыграли 0:0. Голодец не преминул посыпать мне соль на рану после этой ничьей: «Вот видишь, а если бы ты уехал, мы бы и от «Сокола» пять получили. И меня сняли бы с работы. А ведь я 40 лет в московском «Динамо». Теперь и благодаря тебе тоже». С тех пор он прощал мне все, даже подчеркивал при ребятах: «В нашей команде все можно только одному человеку, да, Сереж? А вы идите, тренируйтесь». По молодости ведь, бывало, загуляешь где – нибудь, девчонки, то, другое, пропустишь тренировку или вес наберешь. На сборах в Алахадзе взвешивал нас Голодец каждое утро, приговаривая: «Сначала мне мелочь подгоняйте – кильку, салаку». Когда же появлялся я или такой же упитанный защитник Андрей Алексаненков, он изрекал: «Ну, вот рыбка и покрупнее пошла». Достал он нас этими весами, и однажды мы украли с них плиту, на которую ступали. Голодец собирает нас утром и торжественно, что он умел делать по поводу и без повода, объявляет: «Произошло ЧП мирового масштаба. Какая – то сволочь украла плиту с весов. Даю две минуты. Не вернется плита, все выходите на «тропу Адамаса Голодца». А этого жуткого кросса по песку, по лесу даже основной состав «Динамо» боялся. Многие падали не в силах преодолеть всю дистанцию, рассказывали, что Валерий Газзаев в кустах прятался, чтобы не выходить на дистанцию. Основные игроки могли себе такое позволить, а мы – то солдаты, в часть загремели бы как нечего делать. Не успел Голодец закончить свой монолог, как плита уже стояла там, где ей положено, хотя все футболисты вроде бы оставались на местах.