Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2016 - Коллектив авторов

На московском литературном горизонте Галина Погожева появилась в начале 70-х, то есть примерно тогда же, когда и я. Мы люди одного поколения, и даже, как выяснилось, бродили в юности одними и теми же тропками. Семейные наши истории с раскулачиваниями и гонениями отчасти тоже похожи. «Невидящий глаз василиска» – генетически впечатался в память. Мне повезло больше, в свете исторической правды я поздно, (и сначала лишь из подцензурных книг!) – узнала обо всем, что случилось сто лет назад с моей родиной и девяносто лет назад – с моей семьей. Родители, испытавшие на себе груз отщепенчества, хранили нас с сестрой от «лишних тайн». Галина знала обо всем с детства. Возможно поэтому все ее попытки вписаться в литературный ландшафт «семидесятых» оказались тщетны. И дело было совсем не в «антисоветскости» или модно возникшем тогда «диссидентстве» – это детская болезнь прошла мимо Галины, равно как и последующая стрижка купонов со всего этого. Просто в стихах Погожевой той поры витал какой-то вневременной, какой-то «не-советский», не фиксирующий время – дух, причем, дух мятущийся, ищущий высшую правду мира и высшую гармонию жизни. Свою роль сыграл и поведенческий ригоризм, неприятие существовавших на тот период журнально-издательских «норм» общения.

Безусловную одаренность Галины Погожевой признавали многие. Печатал ее стихи только Николай Старшинов – раз в год, в альманахе «Поэзия». Борис Слуцкий, семинар которого Галина посещала, тоже слышал этот чистый звук природного голоса. Но, похоже, лучше всех эту поэзию могли бы оценить Николай Гумилев или Георгий Иванов… Такое вот вышло «несовпадение» по времени.

Поспел в аббатстве красный виноград.Я не хожу в скрипучие воротца.Там все народ. Там пастушок мой братИ мать моя, родившая уродца.

Карабкаюсь по лестнице витой,Забрасываю камень за ограду.Серебряный мой голос, золотой! —Бог подарил вдобавок к винограду.

Я славлю щедрость горькую Твою,Учу латынь, пишу, пишу в тетради,И в винограде прячусь и пою,Сижу и плачу в красном винограде.

В начале 90-х Галина, в юности закончившая французскую школу и к тому времени уже переводившая французский поэтов, уехала в Париж…

Боже, кто из нас в юности не мечтал вслед за пятнадцатилетней Цветаевой оказаться в «большом и радостном Париже», «парижских воробьев испуганные стайки» обнаружить – вслед за Мандельштамом, своими глазами увидеть волошинское: «В дождь Париж расцветает как серая роза…».

Галина Погожева отправилась в Париж – за Россией. Найти и перевести на французский дневники великого Нижинского – была задача. Встретиться с той исторической Россией, памятью о которой заведовала «мать всех муз» Мнемозина, и которую русские эмигранты первой волны «унесли с собой» – сверхзадача. Обе оказались счастливо выполнены. А дальше… дальше началась долгая и трудная дорога домой:

Ты страшная, ты властная, ты злая.Ты холод – пальцы от тебя не гнутся.На милый север – гибели желая,На грозный север я хочу вернуться.

Но дорога домой растянулась на двадцать с лишним лет. В Париже родилась дочь, появилось свое жилье, круг друзей, работа. Знания, полученные по настоянию отца в московском техническом вузе – МАИ, тоже пригодились. Время от времени Галина работала переводчиком на знаменитых парижских авиасалонах в Ле Бурже, позже закончила курсы и стала дипломированным экскурсоводом. Внешне это звучит даже респектабельно, но на самом деле борьба за выживание в Париже, или еще в какой чужбине – ничуть не слаще такой же участи в родном отечестве. К чести поэта Погожевой, ни в одном из стихотворений, написанных ею во Франции, я не обнаружила пресловутого «сора» жизни, буквально понятого у небуквальной Ахматовой и – даже культивируемого некоторыми нашими коллегами по поэтическому цеху. Высота поэтической задачи и изначально понятый «аристократизм» самого «дела поэта» в совокупности с отмеченным выше природным даром (звуком) – выработали стойкий иммунитет к литературной дряни.

К сожалению, у Галины Погожевой вышла всего одна книга. Называется она поэтически легко и празднично – «Смелая вода». Купить ее невозможно ни в одном магазине мира.

Возможно, публикация большой подборки стихов в журнале «Плавучий мост» все же подтолкнет автора к изданию еще одного сборника стихов. Возможно даже найдется издатель, для которого чистая поэзия – не пустой звук. Издавать такие стихи за «свой счет» стыдно, ибо всегда и во все времена не Поэт должен нам, а мы его истинные и неоплатные должники.

Примечание:

Кондакова Надежда Васильевна – русский поэт, переводчик, прозаик. Живёт в Переделкине.

Дельта

Илья Семененко-Басин

Стихотворения

Поэт, историк. Род. в 1966 г. в Москве. Окончил исторический факультет Московского университета; доктор исторических наук (тема диссертации: «Персонификация святости в русской православной культуре XX века»). Занимается преподавательской и исследовательской работой; автор книг и статей по истории Русской церкви. Член Союза писателей Москвы. Стихи пишет с детского возраста. В юности также активно занимался живописью, участвовал в выставках московского творческого объединения «Колесо», в конце восьмидесятых годов выпускал самиздатский журнал «Ситуация», посвящённый пластическому искусству. В 2012–16 гг. выпустил три книги стихов: «Ручьевинами серебра» (изд. «Время»); «Мои стихи: В память 100-летия кубофутуризма» (издание автора); «Лира для диких зверей» (изд. «Время»). В 2015 г. – прозаический сборник «Начало века: микропроза». Живёт в Москве.

«холодно и ничего такого…»

холодно и ничего такогона продувном мосту изгнаннику заглядывают в глазаплюнут под ногиедва ли вразумится старой песенкой, рябьюрасширившейся реки городскойне посмотрит внизпросто холод огромного родительского сердцаподи, догони, их бы выкрутить как лампочки, поджечь…биение, шум машин…мысли шальные поджечьпоседеешь здесь на ветру: а слепые перила, немоймостовой гранит надёжней огняНеаполь брат, Неаполь мойчто́ мучаешь меня?

февральские холода 2006 года

Вот что сейчас:Снег – открытие? – и летящая птица.Пожалуй, такого ещё не бывало,теперь ты живёшь в единый миг.Светуходит, расширяя круглое небо,уводит границы, нежно целуя создания.Птицыполетели. Просто подбросили вверхмаленьких, хранимых в рукаве,как мы.Ты знаешь, я никогда не целовался на морозе.Никогда не целовался на морозе?Кто тебя научил целоваться?А других ты тоже целовал как меня?Никогда никого.Так – никогда.

Звенигород

i

поэзии лазурная пустыня          fioretti          блеск рекицветики лучше многих сих лающих          шагающих          влекомыхвспышкой – на рубежи пространства быть

ii

          шагаютзамещаемые, молчаний фиолетовых          жёлтых          обнаженына обросшей равнине          перечни          предметов          согласно          Wolcottосенний ветер японских поэтоввот и Лила сегодня промоклав носу ковыряет сидит

на Кузнецком мосту

нет – говорит мой крёстный, —кто высоко залезпадать будет не больнопока летитуспеет покакатьмягко приземлится

«солнце змейкой свернулось на твоём кольце…»

солнцезмейкой свернулось на твоём кольцесмотрит лунараздающая дни и месяцы и срокикак же хорошо ты говоришь: эръ

пешеход начинает

ПЕШЕХОД:Не Цыплакова Галя и не Онегин Женя,тебя родил поэт счастливый Злов.Ты вся – мiров косматых изображение,а может, просто собрание разных слов.

КНИГА:Гу-у-у, не могу,лежу в снегупупырчатых мыслей.На мне они повислисосисками запретных тайных обществ.Ты знаешь, пешеход, ведь я отсюда слышусквозь шкаф – паучий рост грибов.И чёрной мышьюшныряю по ступеням продуктовых погребов.Зову на братский пир кое-кого.Иль это я расту,теперь наполню мiр.Препобедив его границы,пускаю вострые зеницыперед собой как ружей треск,как ртути беззаботный блеск,реки русалочью отраву.Четырёхугольник мыслей тебе по нраву?

ПЕШЕХОД:Который чассейчас?

«По степи – бронированные машины…»

Слышали, деды…

По степи – бронированные машиныв равномерном чередованииидут, как идут мысли,ожимая трёхмерный воздух.Воздел десницугерой прадедовой песни:непобеждённый непобедитель.

искушение