Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня - Александр Куланов

Выше по течению реки Тамагавы, у устья которой расположен этот храм, находится еще одно известное своими необычными ритуалами синтоистское святилище. На праздник Хана-гакари туда даже в советские времена отваживались наведываться наши ученые — уж очень хотелось увидеть современную интерпретацию божественных эротических плясок: «На площадку перед храмом вышла небольшая процессия. Впереди шли человек десять мужчин, игравших на свирелях. За ними двигались четыре молоденькие девушки в черных кимоно с очень странным головным убором: казалось, на головах у них корзины, над которыми высоко поднимались гирлянды искусственных цветов. Шествие замыкали несколько человек в львиных масках, бившие палочками в небольшие барабаны.

Когда все вышли на площадку, музыканты уселись перед храмом, девушки закрыли лица покрывалами из красной материи, львы-барабанщики надвинули маски. Танец начался. Сначала львы-барабанщики лишь ритмично двигались в такт звукам свирелей, а девушки вторили свирелям на весьма своеобразных инструментах: расщепленных стволах бамбука, по которым они водили смычками. Вдруг со стороны храмовых ворот появился еще один человек. Лицо у него было закрыто мужской маской, на затылке была прикреплена женская, а в руках он держал красную палку, имитировавшую фаллос. Человек начал бешено кружиться среди танцующих. Он то размахивал палкой, то подскакивал к девушкам, имитируя движения полового акта, то с дикими криками бросался на зрителей. Ритм танца ускорился, львы-барабанщики тоже начали носиться среди девушек, производя весьма неприличные телодвижения; чувствовалось, что танцующие пришли в экстаз. Человек с двумя масками исчез так же внезапно, как и появился. Вслед за ними ушли музыканты и танцоры.

Хана-гакари — очень древний обрядовый танец. В свое время он исполнялся людьми, молившимися о плодородии, о богатом урожае, ибо в своих представлениях они отождествляли процесс прорастания зерна с половым актом.

В Японии до сих пор сохранились синтоистские храмы (некоторые из них находятся недалеко от столицы), в которых объектом поклонения служат изображения фаллоса или вагины. В этих храмах в качестве талисманов можно приобрести предметы, за продажу которых любой мирянин был бы привлечен к ответственности как за распространение порнографии.

Сохранение таких необычных, странных обрядов в обстановке современной цивилизованной страны свидетельствует о том, что синто, несмотря на уверения его апологетов о его якобы гуманистическом содержании, продолжает оставаться религией, наиболее близкой к первобытному анимизму среди прочих религий современных цивилизованных народов»[8].

В большинстве храмов можно купить оригинальные сувениры-обереги. Выбирать их охотно помогают местные трансвеститы, которых во время праздников тут человек пятьдесят (тех, кто рискнул прийти в карнавальных одеждах). Они веселятся на всю катушку, щеголяя своими роскошными нарядами и тяжеловесным макияжем, охотно позируют и фотографируются с иностранцами. Именно на хрупкие внешне, но по-прежнему мускулистые плечи трансвеститов в Каная-ма-дзиндзя легла и основная ноша — под громкие ритмичные крики (что-то вроде «Давай, давай!»), сопровождаемые огромной восторженной толпой, они носили по городским улицам о-микоси — носилки с гигантскими фаллосами. Самый большой из них, нежно-розового цвета, был подарен храму неким «Клубом Элизабет», и это вряд ли тот «клуб», что в советском понимании все еще ассоциируется у нас с Домом культуры.

Мы приехали на праздник в Кавасаки группой из семи человек и думали, что из иностранцев на столь необычном мероприятии мы будем одни, но ошиблись. Такого количества американцев, арабов, евреев, французов сразу в одном месте мы не видели в Японии со времен Чемпионата мира по футболу 2002 года. Некоторые прорывались к о-микоси и таскали его вместе с японцами. Многие седлали огромные бревноподобные «чин-чины» во дворе храма, осматривали ритуальную кузницу и выстраивались в очередь, чтобы написать просьбу богам на тех самых дощечках-эма. Хотите верьте, хотите нет, но все русские девушки, направившие тогда свои просьбы местным богам, вскоре стали мамами...

Глава 2. Высокие отношения

Буддийская любовь — «Акэ бэкарадзу!»

«Любовь — это вам не просто так. Любовью надо заниматься!» — глубокомысленно изрекал один хулиганский персонаж российского телевидения. Нет сомнений в том, что японцы во времена раннего Средневековья любовью занимались — дожила же японская нация до наших дней! Но письменные свидетельства о том, как они это делали, невольно заставляют нас снова и снова сравнивать пути развития разных цивилизаций — восточной и западной, — не оставляя в стороне как самые практические нюансы вопроса, так и высокие, лирические отношения, которым в те времена уделялось куда больше внимания — по крайней мере официально.

В VII веке в Японию через Китай и Корею проник и занял прочные позиции буддизм, едва не став навсегда официальной японской религией. Вскоре после его укоренения на земле скалистых островов наибольшую популярность и авторитет среди всех прочих разношерстных направлений набрали две школы эзотерического толка — Тэндай и Сингон.

Последняя, широко распространенная в Японии и сегодня, тесно связана с Ваджраяной — «Алмазной колесницей», наиболее сложной версией мистического, эзотерического буддизма, в учении которой немало общего с тибетской школой Тантры. И Тэндай, и Сингон оказались довольно сложны для понимания, изучения и практики, а потому наибольшим почетом пользовались в образованной среде, способной быстро воспринимать и «творчески переосмысливать» новые культы и все, что их сопровождало.

Считается, что одновременно с сутрами и трудами китайских мыслителей в Японию попали и классические труды по искусству любви (китайцы к тому времени уже были выдающимися мастерами в этом деле). По всей вероятности, именно эти практические наставления по занятиям любовью и превратились со временем в классические японские «сидзю хаттэ» — «48 поз», привнеся с собой в островной быт даже элементы технического оснащения культуры любви, например, одно из самых популярных китайских достижений в этой области — искусственный фаллос. Лингам, изготовленный из дерева, рога или черепашьего панциря, — харигата (хариката) скоро испытал на себе неудержимую мощь японской тяги к усовершенствованию всего и вся. Тэнгу — мифологическое существо, человекообразный дух леса с красным лицом и огромным клювом — скоро стал изображаться (и изображается в таком виде по сей день) с длинным и прямым красным носом с утолщением на конце, отчетливо напоминающим стилизованный фаллос[9]. Обычный хариката использовался японками по прямому назначению, для мастурбации в отсутствие мужа или при его холодности к жене (видимо, эта насущная современная проблема уже тогда была актуальна в Японии). Часто на харигата даже писалось имя мужа — таким образом обозначалась духовная связь с ним, а мастурбация при помощи харигата возводилась в ранг супружеского полового акта. Использовалась ли для этого маска тэнгу? Мы не знаем, но фантазию давно живущего в Японии нашего соотечественника Игоря Курая она точно стимулировала: «Всеволод почувствовал, как упрямый язычок снизу вторгается в неподатливый сфинктер, вдруг ощущение легкой щекотки ушло, и в раздвинувшееся жерло вонзился закругленный пластиковый жезл в виде багрового носа тэнгу, которым первая девица только что помахивала.

— Харигата! Харигата! — пропела она тонким голоском»[10].

Такая фантазия выглядит вполне логичной для японской реальности. В любом случае японцы как наследники божественных половых традиций Идзанаги и Идзанами, тэнгу и Амэ-но Удзумэ без ханжества относились к вопросам секса до тех пор, пока первые буддийские проповедники не умерили их прыть. До указанного времени половая любовь воспринималась как нормальная потребность здорового организма, а синто, религиозная основа древней Японии, не знала главного института буддизма — монашества. Вероятно, целибат был для первых японцев-буддистов шоком, который, впрочем, довольно быстро прошел, и этому помогло весьма своеобразное качество японского менталитета.

Дело в том, что японцы ничего, в том числе и религию, не воспринимают системно, в целом. Сила этого народа состоит в умении творчески перерабатывать любую информацию, виртуозно переделывая ее, приспосабливая под себя. Сегодня они могут сделать это с достижениями ядерной физики, тысячу лет назад они поступили так с буддизмом. Синто, да еще при поддержке конфуцианства, попавшего в Японию одновременно с буддизмом и привнесшего строгую семейную идеологию, не могло приветствовать безбрачных идеалов материкового буддизма. Для соответствия японской религиозной почве нужна была коренная реконструкция новой веры, и очень скоро буддизм испытал на себе возможности японской идеологической «мясорубки». Китайские варианты учения Будды стали японскими, ярко отражающими специфику мышления этого удивительного народа, а некоторые секты, попавшие в Японию из Китая, сегодня и вовсе считаются истинно японскими, как это произошло, например, со школой Чань, ставшей известным на весь мир дзэн-буддизмом. Многие другие, до сих пор совершенно иначе воспринимаемые на материке догмы буддизма в корне изменились под влиянием японских реалий вплоть до того, что монахи стали принимать целибат только после того, как создадут крепкие семьи с многочисленным потомством и реализуют все свои плотские возможности. Даже исключительно добродетельная и чрезвычайно почитаемая индийская бодхисатва Авалокитешвара, ставшая в Китае богиней милосердия Гуань-инь, а в Японии принявшая имя Каннон (кстати, всемирно известная марка японских фотоаппаратов — это в честь нее), — и та распахнула одежды в скульптурном изображении в храме Кансёдзи в городе Татэбаяси. Впрочем, в Китае Гуань-инь вообще поклонялись как покровительнице лесбийских обществ — ведь она отвергла брак ради спасения всего живого! В Японии же уже в начале XX века русский японовед профессор Е. Г. Спальвин описывал эротические элементы в сугубо буддийском празднике поминовения усопших — О-Бон: «...эта ночь свободна для совокуплений сельчан, — и если в эту ночь у девушки нет любовника, родители нанимают его, чтобы их дочь не была опозорена нелюбовью, — чтобы дочь их была благословлена любовью. И до сих пор сохранился в деревнях обычай общего обладания девушкой до брака, когда только после брака она переходит в единоличное обладание мужу, — причем она за это платит обществу “первой ночью”, в честь богини Каннон, богини милосердия»[11].