Летний снег по склонам - Николай Владимирович Димчевский

Бродя по тайге, мы часто натыкались потом на круглые ямки всюду. Раз увиденные, они узнавались без труда. И представлялись люди далекого племени, обжившего эти жестокие края, чудились неясные фигуры в оленьих малицах, тающие среди стволов вечерней тайги...

А сегодняшнюю историю делали мои новые знакомые. Мы вышли на берег и направились к барже-самоходке, снаряжавшейся на «ось моста» — тогда всего лишь мысленную линию, соединявшую берега...

Недавно по этому мосту прошел первый состав. Но в тот день будущий мост казался еще очень далеким. И запомнились люди, стоявшие у самого начала, и захотелось рассказать о них.

ОСЬ МОСТА И РАЗГОВОРЫ...

Пока шли от леса, видели только луг да штормистую ширь Оби. И даже не очень верили Микешину, что баржа тут, напротив. Не было ни тропинки, ни следа на траве — пусто, глухо кругом. Шли долго; принялся дождь, колюче ударил по спинам; тучу пронесло, солнце осветило пойму, река стала еще мутней и холодней, а они все шли...

Луг кончился неожиданно — его срезало обрывом. Баржа-самоходка стояла внизу, приткнувшись к узкой полосе песка. И сразу бросилось в глаза, что на палубе — детская коляска, верней, низ ее — рама с колесами без колыбельки. Сиротливо, бесприютно притулилась...

— Вот, собственно, мой дом, — несколько напыщенно сказал Микешин. — Прошу. — И заскользил по крутому спуску.

Там, внизу, он достал спрятанный в камнях багор; утопая штиблетами в мокром песке, зацепил и вытянул с носа баржи искусно скрытый конец веревки, а за него — узкую сходню.

— Видите ли, мера предосторожности — жена боится, чтоб не зашел кто-нибудь посторонний... Будто это не тайга, где все свои, а набережная в чужом городе. Женщина, одним словом. Приходится мириться, хоть ночью не очень удобно иной раз искать этот багор и конец... Но что поделаешь: мужская, как грится, доля...

Микешин прижал сходню ногой и подал руку Сидорину:

— Прошу, Степан Иваныч.

Сидорин, держась за доску и руку, с опаской устанавливал сапоги вдоль перекладин и карабкался наверх.

Пашин был ловчей, отвел шкиперскую руку и привычно в два шага очутился на палубе.

— Обратите внимание: содержу судно в полной чистоте. — Микешин толкнул коляску, поставил боком к поручням, чтоб незаметней. — На других баржах кавардак, грязь, а у меня все по-морскому: надстройка покрашена, палуба окачена, люки задраены. И это все в такой глуши, в тайге, когда иные и не помышляют об уставе службы...

— Ладно, ладно, — перебил его Пашин, — отчаливай, надо сегодня обернуться.

— Обернемся, Иван Петрович. Ось моста я знаю, как свои пять. Сейчас закручу машинку и проскочим в один момент. Прошу всех в рубку.

Он щелкнул дверцей и пропустил их вперед.

Позади штурвала стояла колыбелька от коляски; мокрая пеленка свешивалась на пол; резиновый заяц, пустышка, погремушка и целлулоидный кит разбросаны вокруг.

— Э-э-э-э... прошу извинить некоторый непорядок, — засуетился Микешин, сдвинул колыбельку в угол, туда же оттолкнул зайца и кита, пустышку сунул в карман.

Пашин поднял погремушку. Чудно и одиноко затрещала она в рубке. Он прислушался с какой-то странной полуулыбкой, с задумчивой отрешенностью и положил погремушку на столик для лоции. Потом глянул в окно.

По широкой протоке между островом и берегом несло острую злую волну. Пустая баржа отзывалась железным гулом. Ветер уныло выл наверху.

Пашин тихо вздохнул и обернулся.

— Запускай, запускай: времени же нет, не успеем до темноты.

— Иван Петрович, все будет в лучшем виде. На оси моста я — первый человек. Нет, серьезно, без похвальбы. Эта вот посудина, — он похлопал по переборке, — была здесь, когда еще и просеку не рубили. Сам Константин Палыч стоял вот, как вы, и показывал мне, куда рулить... Вышли на ось, он обнял меня и сказал: «Микешин, грит, исторический, грит, момент! Вот тут над Обью загремят составы!» Да я знаю эту ось, она у меня в печенках сидит, сто раз ходил, все начальство перевозил...

Пашин не слушал его, задумавшись о чем-то своем. Сидорин с любопытством осматривал рубку.

Шкипер снял пластиковый плащ, поправил капитанку и встал к штурвалу.

Что-то не заладилось у него — двигатель не включался. Сначала он не показывал вида, представляя, что все идет, как надо, потом стал суетиться, кружить по рубке, чертыхаться.

— Ну так идем или не идем? — проворчал Пашин.

— Дистанционное управление барахлит. Надо в машину спуститься.

Переставляя колыбельку, стоявшую на люке машинного отделения, Микешин прижал пеленку ногой, она выпала и протянулась по полу. Он скомкал пеленку и в сердцах хотел выбросить из рубки, но Пашин его удержал.

Открыли люк. Микешин спустился в холодную темноту, щелкал выключателем, чиркал спички, наконец, присвистнул:

— Мать честная... Аккумуляторы сели...

— Та-а-а-ак, — зло протянул Пашин. — Чего ж делать будем?

Шкипер вылез из люка и вдохновенно сказал:

— Иван Петрович, все в порядке! Это минутное дело. Тут на реке полно самоходок. Дам отмашку: «терплю бедствие». По морским законам никто не имеет права отказать. Подвалят, я протяну провод — это элементарно, — запущусь, и пошлепаем.

— Молодец! — зло сказал Пашин, посмотрел на часы, подвинул табуретку к столику, снял полевую сумку, достал какие-то бумаги и стал просматривать. Погремушка лежала среди листков, но он ее даже не отложил.

— Ей-богу, Иван Петрович, сейчас мигом... У меня аккумуляторы сели за лето первый раз. У других каждую неделю, а у меня первый раз. Верно вам говорю. Это какакая-то загадка природы. Как назло.

— Не мешай работать, я жду.

Микешин взял флаг и вышел на палубу; Сидорин за ним — покурить. Штормило все сильней. Микешин опустил ремешок капитанки под подбородок и, придерживая козырек, всматривался в суровый простор.

— А что, рыбешка тут еще водится? — сплюнул Сидорин за борт и неудачно — попал себе на плащ.

— Ого! Еще как водится! — ухватился за вопрос Микешин — ему страх как было тошно всматриваться в пустоту реки. — Вон там, за островом — если сеткой — в р‑р-р-раз возьмешь мешок! Переметом тоже хорошо. Некоторые самолов ставят, но я не уважаю. Лучше всего сеткой... Да,