Блюз мертвых птиц - Джеймс Берк

— А ты обещаешь меня отшлепать? — сказал Граймз.

Клет прошел через фойе во внутренний дворик, бросил беглый взгляд на Граймза и лысого человечка в круглых очочках и рубашке с наглухо застегнутыми пуговицами, зажавшего в руках планшет-блокнот с зажимом.

— И что это ты тут делаешь, Вейлон? — сурово спросил Клет.

— Это мистер Бенуа, наш оценщик. Бикс намеревается купить твое хозяйство за вычетом основного капитала и процентов, набежавших по твоей расписке, — ответил Граймз. — Но мне, кажется, что эта халабуда имеет серьезные проблемы. Правильно, мистер Бенуа?

— Вам придется кое-что подправить, мистер Персел, — пропищал оценщик. — Вы видели трещины от чрезмерного напряжения конструкции в арке над фойе? Я заметил следы таких же разрушений в верхних углах ваших окон. Подозреваю, что вы их с трудом открываете, не так ли? Возможно, это происходит оттого, что ваш фундамент просел или же бетон проели термиты. Поэтому это чревато конструктивным обрушением.

— А крыша не прогнулась? Люди не провалятся сквозь пол? — с усмешкой спросил Клет.

— Не думаю, что положение настолько серьезно и это действительно случится, но кто знает? — уклончиво ответил Бенуа. Казалось, он едва сдерживается, чтобы не зевнуть. — Вы видели выгибание полов?

— Это здание было построено более ста пятидесяти лет назад, — заметил Клет. — Я подновил его после урагана «Катрина».

— Да, оно очень старое и повреждено ураганом. Поэтому оно вот-вот развалится, — вставил Граймз.

— Убирайтесь отсюда! — рявкнул Клет, устав сдерживаться.

— Это у тебя не прокатит, Персел, — проговорил Граймз. — По законам Луизианы, твоя расписка — все равно что договор о займе, подписанный с банком. Ты сам себя наколол, так что не надо винить других.

— Следи за метлой, — угрожающе произнес Клет.

— Ты волнуешься о той невесте Франкенштейна, которая нас встретила? Она слышала и не такое. Ты убил женщину. Как же ты можешь ходить и учить других уважению? Я слышал, ты отстрелил ей голову во время той перестрелки на байю.

Клет Персел не моргнул, но его лицо напряглось и будто замерзло под порывами ветра. В груди звучало тремоло, подобно камертону, вышедшему из-под контроля. Ему почудилось, что вертолет, в котором он летел, провалился в воздушную яму, и уши заполнил звук оживших гусениц танка, подминающих под себя баньяновые деревья и бамбук, и огражденный загон, где внутри в панике метались и вопили свиньи. Он почуял запах, похожий на горящий керосин, вырывающийся из орудийного ствола. Его руки бессильно повисли вдоль тела, а ладони стали сухими и шершавыми, как картон, когда он попытался их разжать и сжать. Ворот его рубашки и галстук сжимали ему шею и плечи, как будто он вдруг вырос на пару размеров. Он сделал глубокий болезненный вдох, как будто проглотил кусок железа, и выдавил:

— Я прикончил двоих.

— Что-что? Ну-ка повтори еще раз, — попросил Граймз.

— Я убил двух женщин, а не одну.

Вейлон Граймз взглянул на часы.

— Впечатляет. Но у нас мало времени.

— Да, нам пора идти, — подтвердил оценщик.

— Второй женщиной была мамасан,[6] — добавил Клет. — Она попыталась спрятаться в норе, когда мы потрошили ее городок. Я кинул туда осколочную гранату. Там же прятались ее дети. Что ты об этом думаешь, Вейлон?

Граймз одной рукой помассировал шею и взглянул на Клета с покорным видом. Затем неожиданно выпустил изо рта струю воздуха, что означало смешок.

— У тебя что, совесть заговорила? — усмехнулся он.

— Это вопрос?

— Нет. Я не служил. И поэтому ничего не знаю о таких вещах. Итак, о чем это я, раз уж мы здесь закончили?

— Тогда почему это прозвучало как вопрос?

— Просто я пытался быть вежливым.

— Теперь мамасан живет в моем пожарном выходе. Иногда я оставляю для нее чашку чая на подоконнике. Посмотри у себя над головой. Там ее чайная чашка. Ты смеешься надо мной, Вейлон?

— Нет, и не думал.

— Ну а если это не так, то тогда над кем ты смеешься?

— Я смеюсь потому, что устал слушать от парней вроде тебя россказни о войне. Если, мать ее, она была настолько ужасной, зачем ты на нее пошел? Оставь прошлое в покое. Я читал о парне, участвовавшем в бойне в Мэй Лай, он сказал вьетнамской женщине, что убьет ее ребенка, если она не возьмет в рот. Случаем, это был не ты? И поэтому тебе напрочь снесло башку. Правда в том, что мне плевать. Заплати по своей расписке, или потеряешь свой дом. Это до тебя доходит? Ты убил мамасан? Молоток! Ты заодно покромсал ее детишек? Ничего, переживешь.

Клет почувствовал, как онемела левая сторона лица, словно от удара электрическим током, и от напряжения он перестал видеть левым глазом, который затем как будто взорвался и разлетелся на мелкие осколки, словно стеклянный шар. Персел помнил, что ударил Вейлона Граймза, но не помнил, куда и сколько раз. Он видел, как Граймз врезался и пролетел сквозь листья трахикарпуса и попытался отползти от него назад, видел, как оценщик пулей вылетел в приемную, и чувствовал, как Элис Веренхаус пытается схватить его за руки и остановить. Все разом пытались ему что-то сказать, но их голоса потонули в визге свиней, разбегающихся по джунглям из крытых соломой, разрушенных загонов, лязге самоходной огнеметной установки и шуме нисходящего потока воздуха от вертолета, высушивавшего рисовое поле, в то время как стрелок продолжал поливать из «М-60» колонну крошечных человечков в черных пижамах и остроконечных соломенных шляпах внизу, бегущих к кромке джунглей.

Клет поднял Вейлона Граймза за ворот рубахи, хорошенько его встряхнул и протащил через банановые кусты к боковой стене здания, прижал его горло к стене и принялся методично обрабатывать его злобную харю, несмотря на кровь и слюну, стекающие по штукатурке.

Он бросил Граймза на землю, попытался пнуть его, но промахнулся, затем выпрямился, оперся рукой о стену и со всей мощью обрушил удар ногой на ребра поверженного противника. И в этот момент Персел осознал, быть может, впервые в жизни, что способен не только убить человека голыми руками, но и буквально разорвать его на куски без тени сомнения или жалости. Это он и начал делать.

Вдруг буквально из ниоткуда возникла Элис Веренхаус и пронеслась мимо Клета. Она завязла по щиколотки в смеси черной грязи, кофейной шелухи и навоза, которые Персел использовал в качестве удобрений для своего сада. Потом она упала на тело Граймза на все четыре точки, защитив его собой. Ее некрасивое лицо перекосил ужас.

— Пожалуйста, больше не бейте его. О, мистер Персел, вы так меня напугали, — проговорила она. — Мир обошелся с вами так жестоко.

Наш дом располагался на участке площадью в один акр, утопавшем в тени зеленых дубов, орешин и карибских сосен, на Ист-Мэйн в Новой Иберии вверх по улице от «Шэдоус», знаменитого довоенного дома, построенного в 1831 году. Хотя и наше жилище было построено в девятнадцатом столетии, оно имело более скромный дизайн, называемый «дробовиком» из-за своей вытянутой формы. Он походил на товарный вагон, и в народе бытовала байка, что в таких домах можно выстрелить из ружья через переднюю дверь и дробины выйдут через заднюю дверь, не задев стен.

Пусть это и было скромное жилище, обитать в нем было прекрасно. Окна шли до самого потолка, а снаружи их закрывали проветриваемые ставни, предохраняющие от ветра. В сезон ураганов ветви дубов барабанили по крыше, не причиняя стеклам ни малейшего вреда. Я расширил и оградил веранду антимоскитной сеткой спереди, поставил там диван-качалку, и иногда чересчур в жаркие дни я выносил на веранду переносной холодильник, мы щедро смешивали чернику с мягким мороженым, сидели в креслах-качалках и наслаждались лакомством.

Я жил в этом доме со своей дочерью Алафер, недавно окончившей юридический факультет Стэндфордского университета, но намеревавшейся стать писательницей, и женой Молли, бывшей монахиней и миссионеркой, работавшей в Центральной Америке, которая приехала в Луизиану, чтобы организовать рабочих сахарной плантации, посещавших приход Святой Марии. В задней части двора стояла клетка для нашего престарелого енота Треножки, а над нею нависало большое дерево, на котором нес службу наш бойцовый кот Снаггс, охранявший дом и двор. С тех пор как я вернулся из Вьетнама, я попеременно работал офицером полиции в Новом Орлеане и детективом — помощником шерифа в Округе Иберия. Моя жизнь — это история алкоголизма, депрессии, насилия и кровопролития. Отдельные ее фрагменты вызывали у меня сожаление. Другие же не заставляли меня жалеть ни на секунду, и выпади мне еще один шанс, я без колебаний повторил бы свой путь, особенно в части, касающейся защиты родных, друзей и себя самого.

Быть может, это и не самый лучший путь. Но на каком-то этапе ты просто прекращаешь вести счет промахам и победам, и мой опыт показывает, что, пока этот момент не наступит в твоей одиссее по магистралям, объездным дорогам и закоулкам этой штуки под названием жизнь, ты никогда не почувствуешь мир в своей душе.