Повседневная жизнь рыцарей в Средние века - Жан Флори

По всем упомянутым причинам, евангелизация готов, а затем и других германских народов не привела к глубокому изменению их духовного мира. Язычество вовсе не исчезало, давая место новой религии; оно с нею смешалось, сплавилось. Если ту же мысль выразить более точно — христианство у германцев приспособилось к язычеству, позаимствовав и усвоив многие черты, обычаи и манеры поведения предшествовавшей ему религии. Произошло взаимопроникновение двух религий без их взаимоуничтожения. Это видно на примере обрядов: справедливость своего дела доказывают либо принесением клятвы, либо в ходе судебного поединка; клятву же приносят либо на Библии, либо на обнаженном мече. Последний выбор, по своей значимости, выходит за рамки всего лишь подробности. Ф. Кардини имеет все основания подчеркнуть: «Установления знака равенства между оружием и Евангелием — типичное проявление аккультурации (приспосабливания к культуре чужого народа. — Ф.Н.) со стороны римско-католической церкви по отношению к германскому язычеству»{27}.

Варвары, принявшие христианство, так и остались варварами, то есть воителями как в душе, так и в своих деяниях. И культура их осталась варварской, и их социальная структура — тоже.

Некогда они в качестве «союзников» Империи расположились в приграничных ее провинциях и создали там свои королевства; как таковые они верно обороняли доверенные им земли, иногда обращая оружие против своих же соплеменников по ту сторону границы («лимес»), но… Но однажды они силой того же оружия подчинили те самые провинции, которые когда-то обороняли, своей воле и своим законам.

В лоне этих «романо-германских» королевств и родилось новое общество, унаследовавшее традиции Рима, Церкви и варварских народов, — общество, которое изобрело новые политические и социальные структуры, новые способы правления, новые концепции государства, общественной и военной службы, новые формы общения людей между собой и Богом.

Помимо прочего, это общество стало матерью (или, скорее, праматерью) нашего рыцарства. Последнее появилось на свет как плод слияния двух совершенно несовместимых идеалов, формально противоположных, но тянущихся один к другому, словно в гипнотическом сне, — идеала христианской веры (порывы к которому уже благоразумно, впрочем, сдерживались жесткими церковными структурами) и военного идеала германского язычества (лишь слегка смягченного проповедью арианства).

Деяние рыцаря Роланда в Ронсевальском ущелье не может быть понято вне этого контекста.

Глава вторая

Укоренение, VI–X века

Из процессов постепенного исчезновения с политической карты Римской империи и возникновения на ее территории германских королевств мы отберем здесь лишь элементы, характеризующие новое, средневековое общество.

Первый из них (о нем уже шла речь выше) — это активное назначение германцев на командные посты имперских армий, набранных, в большинстве своем, тоже из варваров. Более того: в тот самый момент, когда нероманизированные племена (аламаны, аланы, свевы, саксы, гунны и т. д.) пытаются прорваться в Империю либо для того, чтобы завоевать ее, либо чтобы просто пограбить и наложить на нее дань, оказывается, что только другие варварские племена, размещенные в качестве союзников вдоль границ Империи, способны дать им отпор. Это система «федерации», посредством которой Рим пытается интегрировать народы-иммигранты, предоставляя им единственное подходящее им по вкусу занятие, а также роль, которую сам он больше не в силах играть, то есть роль гаранта его, Рима, безопасности. С тех пор элиты варварского общества выступают на первых ролях в военной области, занимающей авансцену, и готовятся заполонить собой все сценическое пространство Империи.

Римская империя, таким образом, превращается в огромное поле боя, на котором в смертельной схватке сходятся, с одной стороны, якобы «римские» армии во главе с романизированными германцами и, с другой, рвущиеся в Империю поголовно вооруженные германские народы. Каждая из «римских» армий верна прежде всего (если не исключительно) своему командующему или, в переводе на германскую терминологию, своему королю. Еще до раздела Западной Римской империи между варварскими королевствами сам институт королевской власти в ней наличествовал — в лице этих генералов, их офицерского корпуса, преданных им легионов. До поры до времени эта королевская власть была странствующей — поскольку легионы передвигались по территории Империи. Но она вместе с тем была и вполне реальной — поскольку каждый генерал был подлинным королем в той местности, где дислоцировались в данный момент его войска, обычно однородные по этническому признаку, а потому и связанные узами не только профессиональной, но и этнической солидарности.

Итак, средоточением всего нового политического порядка становится король в окружении своих товарищей по оружию. И раньше солдаты обычно испытывали привязанность к своему генералу, но теперь это чувство замещается более сильным и глубоким — верностью воинов-германцев своему вождю-королю «федерату» («федерату» — то есть «союзнику Римского народа»). Пройдет сравнительно немного времени, прежде чем он станет просто королем. На смену римскому единству (уже давно скорее фиктивному, нежели реальному) приходят эти монархи — первоначально «бродячие», а позднее облюбовавшие себе известные территории, ставшие королевствами: то — королевства англосаксов в Великобритании, остготов — в Италии, вестготов — в Испании и Аквитании, бургундов — в долине Роны и в предгорье Альп, аламанов — севернее, до Дуная, и, наконец, франков — в междуречье Рейна и Соммы. Последним мы уделим больше внимания по двум причинам: через несколько веков после образования их королевства франки подчинят себе почти всю Западную Европу, и это в их среде сложатся социальные структуры, из которых выйдет рыцарство.

Общий для Западной Европы процесс возникновения варварских королевств принял во Франции форму установления франкского господства во главе с династией Меровингов (от легендарного Меровея, предка Хлодвига), которая в середине VIII века оказалась вытесненной династией Пипинидов (от Пипина Эрстальского, родоначальника клана). Последняя в своем конце была представлена гигантской фигурой Карла Великого. Тем временем рождается новое общество, совмещающее в себе никогда не исчезавшие римские традиции и традиции личной связи между людьми, привнесенные германцами. Завязывается и еще одна важная связь, которой предстоит стать прочной и длительной, — связь между Церковью и франками. Это тот самый союз, который при Пипинидах превратится в имперско-папский сговор, послуживший источником новых конфликтов вокруг вопроса о «мировом господстве». Параллельно с переменами политического и общественного порядка происходят изменения и в области военной: меняется само понятие войны, меняется порядок несения военной службы, меняется и способ ведения боя. Тяжелая кавалерия, прототип рыцарской, уже при Карле Великом начинает вытеснять основной, до той поры у франков, род войск — пехоту. Нависшая над Европой грозовой тучей — и часто разражавшаяся грозой — опасность сарацинских, норманнских и венгерских вторжений побуждает Церковь изображать супостатов как вырвавшихся на землю сил ада и представлять противостоящее им христианское воинство чуть ли не как небесное.

В роли первого объединителя Галлии выступает Хлодвиг. Всего лишь несколько лет ему понадобилось на то, чтобы устранить «короля римлян» Сигерия, разгромить аламанов, затем бургундов Гондебода (на чьей племяннице, Клотильде, Хлодвиг был, кстати, женат) и, наконец, вестготов под главенством Йорика (Euric) в решающей битве при Пуатье (507), в результате которой вся Галлия отошла к франкам. Одержав верх над своими основными противниками, Хлодвиг берется за «наведение порядка» среди самих франков, захватывая в плен, организуя убийства или убивая собственной рукой всех прочих франкских королей. В конце концов Галлия оказывается собранной под его короной.

Какова главная причина его побед? Не в военном ли превосходстве салических франков? Да, еще во времена службы Риму они зарекомендовали себя как достойные воины. В основном пехотинцы, они в совершенстве владели франциской (securis — секирой с одним лезвием), копьем и мечом. Но этим же оружием на том же уровне совершенства владели и их главные недруги, вестготы, которые, к тому же, обладали еще одним серьезным преимуществом — конницей.

Основным козырем Хлодвига было то, что его франки в эпоху борьбы за Галлию оставались, как это ни парадоксально звучит, язычниками. Между тем как их соперники — остготы, бургунды и в особенности вестготы — уже исповедовали христианство в его арианской интерпретации. Деревенское население Галлии, несмотря на успехи проповеди святого Мартина, все же оставалось, в массе своей, языческим. Недаром одним и тем же латинским словом paganus обозначался и «крестьянин», и «язычник». Обитатели же городов и в первую очередь представители городских элит были либо в подавляющем большинстве, либо сплошь католики. Когда аппарат гражданской администрации по всей Империи рушился, только городские епископы сохраняли свое прежнее положение — и как наиболее именитые граждане, представляющие государство на земном, так сказать, уровне, и как делегаты властей небесных. Их унаследованный от прошлого высокий престиж еще более возрастал благодаря героическому поведению некоторых епископов: во главе крестного хода в праздничном облачении выходили они за пределы городских укреплений и шли навстречу надвигавшейся варварской орде, чтобы спасти, хотя бы ценой собственной жизни, свой город от грабежа, насилия и резни. Так вот: епископат, без всякого исключения испытывавший к арианству сильнейшую аллергию, настраивал, понятно, и католическое население в том же духе относительно их новых королей-ариан.