Sheglova I. Zakryitayashkola. Zakryitaya Shkola Soproti - Щеглова Ирина

– Спас. Да. Но на кой фиг мне такая жизнь?! Лучше б это он убил меня! – снова взорвался Максим. Мария видела, ее сын дрожал, как в лихорадке. У нее самой слезы подступили к горлу, но она сдержалась.

– Прекрати мучить себя. Уже ничего нельзя изменить, – попросила она тихо. Максим посмотрел на нее так, словно готов был ударить или закричать, но и ему удалось справиться с собой. Он напустил на себя обычную браваду и небрежно спросил:

– Ладно, проехали. Куда ты его дела? – как будто это было самым главным.

– Не важно. Лучше тебе этого не знать… – устало вздохнула Мария.

– Знаешь, что меня бесит больше всего? Ты говоришь – я спас тебе жизнь, а сама обращаешься со мной, как с младенцем… недоделанным, – со злостью обвинил ее сын, резко обернулся и ушел.

Ей ничего не оставалось, как скрепя сердце катить дальше свою тележку.

Тайный каземат

Ирина Исаева сидела на кровати и укачивала своего сына. Она с нежностью смотрела на него и напевала колыбельную:

Баю-бай, баю-бай,

И у ночи будет край.

Спит корова, спит бычок,

В огороде спит жучок…

Малыш спал.

Ирина смотрела на него и вспоминала свою семью… почему-то самым ярким воспоминанием был тот пикник в лесу. День выдался солнечным, одним из тех великолепных летних дней, когда прогулки и пикники доставляют особенное удовольствие. Семья расположилась на лесной опушке, и пока муж и сын занимались приготовлением шашлыка, Ирина сидела рядом с маленькой Надей на покрывале и плела венок. Цветов не хватало, и Ирина попросила Надю собрать еще. Но дочку разморило на солнышке, она устала и немного капризничала. Ей хотелось спать. Девочка опустила голову к Ирине на колени и пробормотала, что хочет поспать хоть пять минуточек… Ирина кивнула, улыбаясь, а дочка вдруг попросила спеть ей колыбельную. Ирина тогда ответила ей, что она уже большая, а колыбельные поют совсем маленьким детям, младенчикам.

– И ты больше никогда не будешь ее петь? – разочарованно переспросила Надя. – Тогда нам нужен еще малыш…

Ирина и Саша рассмеялись, но Надя продолжала умолять:

– Мамочка, ну, пожалуйста, пусть у меня будет маленькая сестричка… или братик… Пожалуйста!

Как же они были счастливы тогда!

Ирина переглянулась с мужем, они любили друг друга, любили своих детей, и этот солнечный день, и весь мир, кажется, любили.

И вот теперь где все это?

Вокруг голые стены без окон, железная дверь, и нет никого и ничего. От прежнего счастья остался только ее сын-младенец. И что ждет их в будущем?

Ирина снова посмотрела на сына, ее глаза наполнились слезами. Осторожно, чтобы не разбудить, она встала и уложила малыша в колыбель.

С лязгом отворилась железная дверь. Ирина медленно обернулась и увидела, как вошел Войтевич. Он был деловит и спокоен, в руках медицинский поднос с пробирками на подставке, шприцами, жгутами и разными инструментами. Ирина растерянно взглянула на поднос:

– Что это?

Войтевич, казалось, не услышал ее, он молча наложил ей на плечо жгут. Ирина беспомощно смотрела на свою руку и даже не пыталась сопротивляться:

– Зачем вы это делаете?

Войтевич отозвался равнодушно:

– Потерпи, это не больно.

– Почему вы нас тут держите? – с тоской спросила Ирина. – Я хочу домой… Хочу увидеть своих детей…

– Это невозможно, – так же равнодушно ответил ее мучитель.

– Почему? Разве они еще не приехали?.. – медленно произнося слова, продолжала расспрашивать Ирина. Сонливость не отпускала, приходилось выныривать из нее, как из омута.

Войтевич и не думал жалеть ее:

– Твои дети погибли. На лагерь, где они отдыхали, сошла лавина… Ни Андрея, ни Нади больше нет, – жестко бросил он.

Ирина, не понимая, смотрела на него, она не верила, происходящее казалось кошмаром, бредом больного человека. В голове шумело, перед глазами качалось и плыло туманное марево. Войтевич, не обращая на нее внимания, набрал кровь в шприц.

Когда он ушел, Ирина осталась лежать, глядя в потолок, по щекам ее текли слезы. В кроватке начал ворочаться и кряхтеть ее ребенок. Она с трудом поднялась, подошла к сыну, взяла его на руки, стала укачивать, напевая, и ей как будто вторил голос дочери:

Спит корова, спит бычок,

В огороде спит жучок.

И котенок рядом с кошкой

Спит за печкою в лукошке…

Андрей

Перед тем как зайти в комнату к сестренке, чтобы пожелать ей спокойной ночи, Андрей столкнулся с ее учительницей. Анна, про себя он не называл ее иначе, одетая по-домашнему, очень просто и в то же время сексуально, оказалась совсем близко, лицом к лицу. Андрей замер от неожиданности, а она обрадовалась, заговорила с ним своим мягким, нежным голосом, снова начала благодарить за спасение. Ему стало неловко и в то же время приятно. Он вспомнил, как перед каникулами нашел учительницу в лесу, как освободил ее ногу из капкана, как нес к машине. Анна и раньше ему нравилась, но сегодня он словно взглянул на нее другими глазами, как будто впервые увидел. Глаза у нее такие лучистые, глубокие, а губы… Андрей смутился и отвел взгляд.

Анна тепло попрощалась, пожелала спокойной ночи, он ответил вежливо, как полагается отвечать учителю, но сердце билось учащенно, совсем так, как тогда, когда он встретился с Дашей, возвращающейся из душа… она была одета во что-то воздушное, бледно-розовое… подошла совсем близко… Нет, о Даше нельзя даже думать! Макс его друг, Андрей не предает друзей. Тем более тогда, когда друзьям так плохо.

А Максу действительно было очень плохо. На людях он держался, старался казаться прежним, и только с Андреем отпускал себя. Сегодня, после разговора с Дашей, он стал сам не свой, чуть не плакал, ведь девушка интуитивно почувствовала перемену, произошедшую с Максом, пыталась расспросить, не из любопытства, а совершенно искренне переживая и желая помочь. Только она помочь ничем не могла, и не должна она узнать о той ночи перед каникулами. Никто не должен узнать!

Каково Максу? Как жить с таким грузом? Месяц прошел, но Андрей помнил ту трагическую ночь так, как будто все было вчера, он помнил одежду и руки Макса, покрытые чужой кровью, помнил ружье, бессвязные объяснения в душевой, внезапное появление Байрона… Ужас! Ведь Макс собирался его убить! А вместо него убил какого-то незнакомца…

Такое не забудешь, наверное, всю жизнь.

Андрей вздохнул, прогоняя воспоминания, и заглянул в комнату к сестре. Алиса сидела за столиком и рисовала. Надя уже лежала в постели. Андрей подошел и заботливо укрыл ее одеялом.

– Андрюша, а ты тоже буддист? – с интересом спросила Надя.

Андрей не сразу понял вопрос:

– Тоже?.. А кто еще?

– Я, – с гордостью ответила Надя. – Потому что я верю в ре-ин-карнацию. – Ей очень понравилось новое длинное слово, Виктор Николаевич так хорошо все объяснил. – Это так здо?рово! Мой Гномик не умер, он превратился в филина!

– Почему ты так решила? – улыбнулся Андрей.

– Потому что Филя смотрит на меня совсем как Гном! – она села на кровати, вытаращила глаза и уставилась на брата. Андрей не смог сдержаться и рассмеялся:

– Все совы так смотрят. И даже так… – он широко раскрыл себе глаза пальцами и скорчил смешную рожу.

– Но не все прилетают ко мне каждый день! – торжественно напомнила Надя.

Андрей развел руками – у него не было аргументов.

– Андрюша… Раз Гномик смог заново родиться, значит, папа и мама тоже могут?.. И мы снова их увидим?.. – спросила сестренка.

Улыбка сползла с лица Андрея, он не знал, что сказать. А Надя смотрела на него умоляюще, ждала.

Алиса оторвалась от альбома и наставительно объяснила:

– Надя, ваши папа и мама не буддисты. Они вечно живут в раю на звездочке и не могут никем родиться.

– Андрюша, это правда? – испугалась Надя. Андрей кивнул, с жалостью глядя на сестру. Надины глаза наполнились слезами.

– Значит, мы больше никогда-никогда их не увидим?

– Нет, Надюша… Никогда, – с грустью ответил брат.

Всю ночь шумел весенний дождь. На окне сидел филин и, не отрываясь, смотрел на спящую Надю, как будто охранял…

Маша не спала, она долго стояла у окна, устремив взгляд туда, за забор, на темную кромку леса, и думала о Володе.

А Володя, забывшись тяжелым сном в подземной камере, видел во сне мертвую Машу. Ужасная рана зияла на ее шее. От ужаса Володя проснулся, в горле саднило от жажды. На его губы упало несколько дождевых капель. Над головой в темноте шумел дождь. Володя облизнул сухие губы, нащупал в темноте консервную банку, поднес ко рту, наклонил, в пересохший рот полилась благословенная влага, отдающая сырым ржавым железом и одновременно лесной свежестью. Он прижался горячим лбом к влажной стене, стало немного легче…

Под утро дождь перестал. Вышло солнце, в камере стало почти светло.

Володе наконец удалось втащить наверх еще одну клетку, но на это он потратил последние силы. Конструкция получилась очень ненадежная, шаткая, но выбирать не приходилось. Чем скорее он унесет отсюда ноги, тем лучше.