Молодой раджа - Уильям Кингстон

-- Нет, я не стану стрелять в нее, -- сказал Реджинальд в ответ на их настоятельные советы. -- У белых людей не принято убивать лежачего врага. Смотрите -- бедная тигрица глядит на меня, точно умоляет о помощи!

-- Как вам угодно, сагиб, -- ответил шикари-валлах. -- Но когда она оправится, то станет матерью бесчисленных тигров и тигриц. И кто может сказать, скольких людей они уничтожат?

Аргумент этот мог бы и подействовать на Реджинальда и в конце концов он разрешил бы егерям убить тигрицу, если бы в это самое время она не бросила на него такого взгляда, в котором, казалось ему, он прочел мольбу о помощи. Но когда он подошел к ней в то время, как она растянулась на земле и не в силах была двигаться, она громко и сердито зарычала, защелкала зубами и выставила когти своей здоровой лапы, подобно тому как вытягивают когти кошки, точно собираясь схватить его. Но он продолжал подходить к ней, думая взять зверя живьем. Обращаясь к тигрице мягким голосом, он подошел к ее голове, держа при этом свое ружье наготове, так чтобы можно было выстрелить в нее, если бы она вздумала повернуться, чтобы напасть на него. Но она была слишком тяжело ранена для того, чтобы двигаться. Мало-помалу он совсем приблизился к ее голове и, опустившись на землю, попробовал погладить, продолжая все повторять ласкательные слова. Сначала, когда он похлопывал тигрицу по голове, она бросала на него подозрительные взгляды, точно спрашивая: что ему нужно от нее? Но вскоре поняв его дружелюбные намерения, она перестала ворчать. Наконец она протянула свою изодранную лапу и, казалось, просила его сделать, что он может, чтобы облегчить ее страдания. К счастью, в кармане у него была бутылочка с маслом, которым он облил ее лапу, потом взял платок и осторожно сделал перевязку. Казалось, это сразу успокоило страдания животного; свирепый вид ее исчез, и она устремила на него взгляд, исполненный признательности, пытаясь в то же время полизать его руку.

Ничто не могло сравниться с удивлением шикари-валлаха и его товарищей, отошедших было на приличное расстояние, когда тигрица встала и медленно пошла за Реджинальдом, точно собака за своим хозяином. Однако же она не позволяла другим охотникам подойти к себе и зарычала так, что они тотчас же разбежались. При этом Реджинальд подозвал ее к себе и, ударив слегка по голове, старался дать понять ей, что она должна обращаться с ними, как с друзьями. Она поняла это, и когда они подошли, то более не выказывала ни малейшего признака или желания нанести им вред.

-- О сагиб, -- вскрикнул шикари-валлах, -- смотрите! Да это вовсе не дикая тигрица. У нее на шее золотой ошейник. Должно быть, она принадлежала какому-нибудь великому радже и убежала из его дворца.

Рассмотрев ее поближе, Реджинальд нашел то, что было открыто проницательными глазами туземцев, -- золотой ошейник, отчасти скрытый шерстью животного.

-- Теперь не может быть сомнения, -- заметил Реджинальд, -- что это -- то самое животное, которое мы видели прошлой ночью. Во всяком случае, это -- моя собственность, и я вполне уверен, что она не пойдет ни за кем другим.

Тем временем шум и крики загонщиков перестали доноситься до них, и Реджинальд догадался, что они пошли по другой дороге. Несколько выстрелов, издали долетевших до них, указывали на то, что Бернетт и его партия напали на дичь; но так как он не находил никакого удовольствия в охоте на тигров, то ему хотелось поскорее вернуться в бунгало, где они рассчитывали остаться до следующего вечера, чтобы затем пуститься в дальнейший путь. И ему хотелось в самом деле удивить своих приятелей доставшимся ему призом, в то время как Бернетт наверняка будет хвастаться числом убитых нм тигров. Сказав проводникам, которые вели слонов, что он вернется назад пешком, и приказав им не говорить ни слова о его пленнице, он поспешил домой в сопровождении своих двух удивленных спутников.

-- В самом деле, -- заметил шикари-валлах, -- это удивительный молодой человек! Как смело подошел он к тигру, у меня даже теперь дрожат колени, когда я только вспомню об этом. О Аллах, это мужественный юноша!

Реджинальд шел, положив свою руку на голову тигрицы, и придумывал, какое бы дать ей имя. "Она, видимо, привязалась ко мне и будет следовать за мной, как собака, -- сказал он про себя. -- Несомненно, она будет полезна мне, так как я полагаю, что ни один разбойник, ни даже туг (представитель тайной секты душителей) не осмелятся напасть на человека с такой защитницей, как тигрица... Как же мне назвать ее? Виолетта? Виолетта? О нет, между ними нет ничего общего. Фесфул? Верная? О да, Фесфул. Я думаю, что она это название оправдает. Итак, имя ее будет Фесфул"!

Пока он придумывал имя тигрице, они добрались до бунгало майора Сендфорда. Гостиная представляла собой обширную комнату, украшенную шкурами антилоп, бизонов, оленей и других зверей, на которых развешаны были туземные мечи, луки, стрелы, копья и боевые топоры. Пол был устлан шкурами медведей, леопардов, тигров и диких коз, и по всему этому расставлено множество столов, кушеток и кресел всевозможных форм.

Поставив три стула подряд, Реджинальд покрыл их шкурами, так чтобы образовался навес, и, подозвав к себе Фесфул, приказал ей лечь рядом. Сам он расположился на кушетке в ожидании приятелей. Еще издали он заметил приближение слона Бернетта.

-- Э, какой же вы лентяй, как я вижу: вернулись домой и не притащили с собой ни одной шкуры, -- сказал Бернетт, входя в комнату.

-- Ну, нельзя сказать, чтобы я пришел домой без единой шкуры, -- отвечал Реджинальд. -- Эй, Фесфул, сюда!

При этих словах тигрица высунула голову из-под навеса и с таким угрожающим видом взглянула на Бернетта, что тот отступил назад и вынул один из своих пистолетов.

-- Не стреляйте, -- вскрикнул Реджинальд. -- Она ручная, хотя я только сегодня утром захватил ее. Знаете ли что! Я был ее спасителем, и она чувствует признательность за оказанную ей услугу.

Бернетт не хотел верить своим глазам, пока Реджинальд не рассказал ему, в чем заключался секрет ее неожиданной, как казалось, прирученности.

За обедом Фесфул улеглась у ног своего нового господина и с признательностью принимала небольшие кусочки, которые ей бросали. Но Бернетт предупредил его, что тигрицу следует накормить посытнее, иначе она, мучимая голодом, может удовлетворить свой аппетит человеком или же каким-нибудь домашним животным, которое встретится ей по дороге. Вечером Реджинальд снова перевязал ее больную лапу, и она по-прежнему выказывала ему знаки признательности.

На следующее утро тигрице стало гораздо лучше, но она была настолько изувечена, что не могла еще ходить; поэтому Реджинальд заказал для нее большую деревянную клетку и велел положить сена, так чтобы ей было удобно лежать. Клетку поставили на спину слона и уравновесили посредством различных тяжелых предметов. Однако понадобилось немало времени, пока догадливый слон, очень хорошо знавший, что заключается в клетке, допустил втащить ее себе на спину. Фесфул также чувствовала себя крайне неловко, когда ее поднесли к слону. Только тогда смогли справиться с животными, когда клетку совершенно закрыли, так что оба зверя не могли видеть друг друга.

Снова пустились в путь. По дороге решили еще поохотиться один день. Реджинальд согласился более для удовольствия своего приятеля, нежели для себя, так как, к великой его радости, они добрались до видневшихся вдали куполов и минаретов Аллахапура -- крайнего города, принадлежащего к той области, в глубь которой они направлялись.

Они расположились лагерем вне города, чтобы иметь возможность привести себя в порядок и в приличном виде представиться радже Мир-Али-Сингу, самовластному правителю провинции. Капитан Бернетт решил надеть мундир, а остальные -- принарядиться в лучшие свои одежды.

-- Я думаю представиться в матросском платье, -- сказал Реджинальд. -- Судя по тому, что я слышал об Мир-Али, он сделает мне более благосклонный прием, если я буду одет просто, нежели явлюсь ему во всем блеске. Кроме того, его любимцы не будут смотреть на меня такими завистливыми и подозрительными глазами. Я не столько имею в виду туземцев, сколько одного европейца, находящегося при нем, некоего Андре Кошю, бывшего парикмахера и некогда великого врага моего отца, а в настоящее время пользующегося большим влиянием при дворе. Я должен быть готов встретить с его стороны всевозможные препятствия; но так как ему неизвестна моя нынешняя фамилия, то он и не догадается, кто я такой. Вы, Бернетт, должны явиться в качестве лица более значительного; меня же представите как своего приятеля, которого взяли с собой в качестве товарища. В таком случае Кошю не будет иметь никаких подозрений. И если мы разыграем роли свои удачно, то приобретем доверие раджи; тогда, я надеюсь, мне удастся добиться от него, чтобы он возвратил мне имущество моего отца и шкатулку с важными документами, которые я разыскиваю.

Капитан Бернетт согласился с разумным планом Реджинальда и, чтобы придать всему возможно большее значение, велел дать знать радже об их прибытии и о желании представиться ему. План их удался гораздо лучше, нежели они предполагали. На следующее утро, когда они собирались двинуться в путь, к ним навстречу выступил сувари -- кортеж слонов и лошадей под начальством одного из главных офицеров раджи. Слоны несли на своих спинах великолепные серебряные гавдахи в сопровождении суварров -- всадников, одетых в красные с желтым костюмы; за ними следовал нестройный, но живописный отряд пехоты, вооруженный саблями, фитильными ружьями и щитами. У некоторых были длиннейшие копья, покрытые серебром, и знаменщики несли большие зеленые треугольные знамена. Серебряные гавдахи, развевающиеся одежды, яркие краски и величественный вид животных, представлявших самую выдающуюся часть группы, -- все это вместе имело удивительно живописный и эффектный вид. Чужестранцев пригласили сесть на слонов, и несколько минут спустя они уже составляли часть этой процессии, которой только что любовались. Таким образом вступили они в ворота древнего города.