Психопат (сборник) - Наиль Муратов

Пожалуй, пора встать и идти, силы мои восстановились настолько, что я смогу добраться до дома. Поднимаю нож и, отведя двумя пальцами лезвие до упора назад, фиксирую его кнопкой. Теперь из рукоятки торчит только окончание острия, сантиметра два, не более. Этот нож – бутафорское оружие с врожденным дефектом, им нельзя убить, но можно поранить.

За дверью – свет, тусклый день, сырость. Иду дорожкой, по которой получасом ранее прошла женщина, частично ставшая моей. В ее сознании я – осевшее на пол тело с ножом в груди, человек, бывший мертвым еще при жизни. Она никогда не забудет этот день, это странное дождливое утро. Она никогда никому о нем не расскажет. Мы не встретимся случайно на улице, потому что живем в непересекающихся мирах, но даже если это случится, не узнаем друг друга. Самым большим желанием незнакомки будет желание вернуться в сегодняшнее утро и все переиначить по-своему, сказать мне какие-то другие слова, которые не привели бы в итоге к смертельному удару ножом. Это и будет ее покаяние, и на большее я не могу рассчитывать. Когда-то, начитавшись Дюрренматта, я был уверен, что смогу изобличить в преступлении и заставить раскаяться в нем любого человека, но то, что возможно в романе или в пьесе, невыполнимо в реальной жизни. Женщины, с которыми я сближался на этом проклятом кладбище, сознавались в изменах, но никогда не раскаивались в них, считая себя жертвой обстоятельств. Не могу объяснить, почему их раскаяние было для меня настолько важным. Может быть, я и вправду сумасшедший?

Бреду по улице, ведущей к просторному жилому массиву, поглотившему четверть городского населения. Старый свитер под моим плащом испорчен, но не безнадежно: дырку можно заштопать, а кровь – отстирать. Возможно ли то же самое проделать с моей душой? Ответ, боюсь, окажется отрицательным.

Середина безликого квартала в безликой части города. Я вновь возвращаюсь домой, в пустоту и разочарование холодной квартиры. Справа – унылые пятиэтажки, разделенные палисадниками. Со свистящим гудением проносится троллейбус, за ним неспешно тянется оранжевый мусоровоз. Иду усталой походкой, с трудом перешагивая через лужи. Порывы ветра срывают капли воды с кленов, растущих у дороги, и швыряют мне в лицо. Эта вода смешивается с соленой влагой, текущей из моих глаз.

Дождь окончательно иссяк, но, возможно, завтра он возобновится.

Ты подходишь к дому, пересекая двор по диагонали, но, завидев еще издали знакомую белую машину, понимаешь, что начинаются неприятности. Сидящий за рулем грузный мужчина в штатском производит обманчивое впечатление: он внимательно наблюдает за тобой, расплывшись в улыбке, но нет ни малейших сомнений, что улыбка его – маска сатира, за которой скрывается ненависть. Ты даже не пытаешься проскользнуть мимо, потому что научен уже горьким опытом, доказывающим бесполезность подобных усилий, и не спеша – почему не попытаться сохранить лицо в безнадежной ситуации?! – подходишь к автомобилю.

– Ну привет, привет! – В голосе звучит ласковая ирония, но взгляд безобидного с виду человека прокалывает сердце холодной стальной спицей. – Опять прогуливался под дождем?

– Прогуливался.

Я вежлив, поскольку знаю, что вспыльчивого собеседника лучше не злить. Скрывать улики, если они очевидны, смысла нет, и я распахиваю полы плаща так, чтобы кровавое пятно на свитере бросалось в глаза.

– Ладно, садись, что мы тут церемонии разводим! – вздохнув, предлагает мужчина. – Поедем к медикам.

В пути не произносим ни слова: дорога, скользкая после дождя, требует от водителя, мчащегося с нарушением всех правил, предельной концентрации внимания, а мне вообще не о чем говорить. В кабинет хирурга проходим, минуя приемный покой, и дородная женщина-врач при виде нас, как всегда, всплескивает руками.

– Что, опять?! Да когда ж ты, голубчик, уже угомонишься?

Глядит она по очереди то на одного, то на другого, и непонятно, к кому именно обращается. Ловко отодрав наклейку, обрабатывает рану, затем стягивает ее шелковой нитью.

– Ничего нового? – интересуется мой спутник.

– Все как обычно. Рана не глубокая, но какое-то количество крови он, конечно, потерял. Сейчас сделаем укол от столбняка, а потом пусть полежит денек, отдохнет.

Сыворотку вкалывает медсестра, она же наклеивает повязку. Из городской больницы направляемся прямиком в психдиспансер, благо идти недалеко. В отделении только медсестры, но доктор появляется на удивление быстро. Вижу его впервые. Врач молод и, как мне кажется, горит желанием выслужиться. Мой конвоир объясняет:

– Очередная попытка суицида. Судя по количеству шрамов, это уже шестой случай. Где Петр Петрович?

– Заведующий в отпуске, будет через неделю. А мне вы не доверяете?

– Тут особый случай.

– Знаю, он рассказывал.

– Нельзя ли парня оставить до завтра? Нет смысла отправлять его в отделение – состав преступления отсутствует, – но и отпустить нельзя – еще наложит на себя руки!

– Вы же знаете, что без согласия больного мы ничего не можем! – тонко улыбается доктор.

– А согласие он даст, не сомневайтесь! – так же тонко улыбается в ответ мужчина, от настроения которого зависит количество синяков на моем теле.

Поскольку злить его обходится себе дороже, я с готовностью подтверждаю:

– Без проблем!

Однажды, в начале нашего знакомства, меня угораздило в подобной ситуации послать его подальше, и всего за пять минут с помощью короткой резиновой дубинки он сумел преподать мне урок, запомнившийся на всю жизнь. Я не наступаю на одни грабли дважды и с тех пор никогда не спорю с этим человеком, являющимся, по сути своей, моим злым гением. Хотя, может быть, злым гением он считает меня.

Он забирает мою одежду, включая нижнее белье, и лечь в постель приходится в полинявшем от бесчисленных стирок тряпье, хорошо хоть чистом.

А наутро мы встречаемся вновь, и скрытое торжество в его глазах плохо вяжется с выражением усталости. Начинает он, впрочем, бодро:

– Экспертизу, как ты понимаешь, сделали мне в два счета. Следов на одежде хватает. Ну, рассказывай, кого ты трахнул!

– Мое личное дело! – отвечаю с достоинством.

Иного ответа он и не ждет, потому смотрит на меня с ухмылкой. В который раз мы играем в эту предельно простую игру, и ему, как человеку, в своем ремесле искушенному, абсолютно ясно, что добровольно я колоться не буду.

– Ладно, дело твое! – соглашается он и переводит взгляд на доктора, перебирающего бумаги на столе. – А что вы скажете?

– Пока ничего. Но случай, бесспорно, не совсем обычный. Хотелось бы знать о пациенте больше, я ведь с ним практически не знаком.

– Парень – психопат, но, если верить медицинскому заключению, вроде бы пришел в норму. Поскольку лично я не сомневаюсь, что психопаты неизлечимы, то стараюсь за ним приглядывать.

– А как он вообще попал в поле вашего зрения?

– Год назад у него загноилась очередная рана, пришлось обратиться к хирургу. Женщина попалась на редкость толковая, обратила внимание на предыдущие порезы.

– И, конечно, настучала куда следует?

– Это ее гражданский долг – сухо заметил задержавший меня человек. – С тех пор парень у нас на примете.

– Что же вам удалось обнаружить?

– Интересную закономерность. Я задерживал его несколько раз и ранее, и в двух случаях обнаруживал порезы на теле.

– В чем же здесь закономерность? – интересуется врач с улыбкой.

– Ранам обязательно сопутствуют следы спермы на одежде, причем в совокупности с женским секретом.

– Хотите сказать, что он специально наносит себе рану перед близостью с женщиной? – Улыбка доктора становится недоверчивой. – Новый вид извращения?

– Эксперты утверждают, что он режет себя исключительно после сексуального контакта. И еще одна странность: это всегда происходит в выходной день, причем только если идет дождь. Что скажете, доктор?

– Как я понимаю, раны, нанесенные себе вашим подследственным, опасности для жизни не представляют?

– Нет, они носят символический характер.

– Видите, вы сами использовали это слово. Появляется соблазн представить его действие именно как символический акт. Парень наказывает себя за близость с женщиной. Он может ее ненавидеть или, наоборот, любить, но в каждом из этих случаев возникает своя мотивация для того, чтобы всадить в себя лезвие. К счастью, он отдает отчет в том, что делает, и не наносит себе серьезного увечья. Таким образом, нет речи о неосознанном стремлении к суициду. Согласитесь, если признаки неконтролируемого истерического состояния отсутствуют, трудно говорить о том, что человек психически болен. Скорее всего, он в состоянии собой управлять.

– Хотите сказать, у него нет психических отклонений.

– Отклонения встречаются у множества людей, но их нельзя считать сумасшедшими в общепринятом смысле. – Доктор разводит руками, показывая, что ничем не может помочь.