Вольный град. Полемические заметки о политике, демократии и русском патриотизме в 2-х частях. Часть 2 - Дмитрий Герасимов

Свое законченное выражение РИ находит в современной компьютерной технологии, искусственном интеллекте и Сети, которые обратным образом воздействуют на ментальные (в том числе психические) механизмы современного общества, технически, «инструментально» подводя последнее к наиболее полному осуществлению в социальной действительности распределенной модели разума, а следовательно, и к максимально возможному увеличению наличного уровня общественной самоорганизации.

Наконец, именно РИ, будучи наиболее развитой формой социального интеллекта и интеллекта вообще, создает конкурентные (адекватные устройству мира, природы и эволюции человеческого мозга) преимущества западной цивилизации, не оставляя шансов иным формам общественной организации, встраивая их в свои собственные «распределенные», т.е. плюралистические (не иерархически организованные) ментально-психические структуры, приводящие их к неизбежной трансформации или же полной аннигиляции.

Орда, везде Орда

«Европа – это место разврата и бесчестия, где под крики о правах человека и песни про сострадание, и защиту меньшинств, стали угнетать само большинство и здравый смысл». Пусть так (хотя это всего лишь одна из борющихся в ней тенденций). Но что взамен предлагает автор, написавший это? Разве не махать кувалдой (репрессиями, цензурой и запретами) там, где нужно работать скальпелем (умом, законами, тактом и культурой), призывая к войне, насилию и противостоянию со всем миром? Ну, собственно, он так и предлагает – «Дело за малым, найти серу и огонь».

Впрочем, лучше быть дураком, чем провокатором. Тянуть в очередную ордынщину, очередные вавилоно-шумерские коммуно-социализмы, солидаризируясь с теми маргинальными группами (разного рода НС-ми и прочими леваками) в самой Европе, которые хотели бы изнутри закрыть ее, приведя к «общему знаменателю» (с общностью имущества, жен и одной извилиной на всех), чтобы все решало умное на-чаль-ство, а «холопье» бессловесное ходило строем и «служило». Чистой воды ордынство. Он бы еще о спасении деревянной сохи заговорил. Православный, разумеется. Школы ножевого боя, тюрьмы, лагеря, предатели и извращенцы… и все в оправдание высокой морали и веры, конечно…

Разве у тех, кто отрицает европейские ценности, свободу, демократию, право и справедливость, есть что-то иное, кроме «гоп-стоп из-за угла»? Если не Европа, то чтооооооооооо? ……Орда, она везде Орда, даже если это «оп-по-зиция». Они и сложившуюся политику критикуют только за то, что последняя недостаточно казарменна и свирепа, не дает должным образом вооружиться, чтобы лучше бороться с америкосами и меньшинствами-паразитами, не обеспечивает всех холопов в полной мере колхозами, фабриками и план-та-ция-ми, не дает им, так сказать, плодиться и размножаться в острастку китайцам… Правда, если в следующий раз эти же самые «политики» все-таки начнут как обычно печалиться об ущемлении прав, о незаконно задержанных и арестованных, о свободе слова, о праве выражать свою позицию, иметь свои убеждения и т.п., то либо они обычные лгуны и демагоги, на которых не стоит обращать внимания, либо пусть-таки отправляются в Северную Корею за справедливостью (и серой).

Вот так и получается. Низкий уровень социального мышления порождает низкий уровень культуры и правосознания, а тот, в свою очередь, влечет за собой примитивную политику, которая ищет оправдание для себя в «загнивающем» Западе. И это тоже Орда… разумеется.

О православии – русском и нерусском

Лес жив, пока в нем есть разные звери. Те же, кто хотел бы, чтобы в нем были только волки или только зайцы, ведут дело к гибели леса и истреблению жизни. В этой очевидной истине заключена вся «идеология» природного сознания – его «усия» (греч., сущность, природа), отчетливо противостоящая черно-белому, всегда экстремистскому, тоталитарно-авторитарному видению мира (безразлично с точки зрения каких дуальностей-констант – «добра-зла», «правды-лжи», «света-тьмы» и т.п.). Важно понимать, что все эти (по сути, манихейские) константы взяты исключительно из головы (логики, мышления, смысла), без учета или даже вопреки другой человеческой способности – его сердцу (переживанию, чувству, ценности), т.е. с самого начала основываются исключительно на одной половинке человека, обрезая и аннигилируя другую не менее важную его часть, и уже одним этим существенно искажают реальность, погружая в патологическое состояние конфликта с миром, другими людьми и самим собой. То же и в отношении религии. Поэтому трудно согласиться с высказанным недавно вполне одиозным мнением шведского министра Карла Бильдта, что именно православие представляет главную угрозу для Европы6.

Да, действительно, православие (или правоверие, в древнерусском звучании) – это даже не европейское средневековье. Это позднеантичный рабовладельческий Рим, в его восточной, наиболее азиатско-деспотичной части. Из православия (в отличие от того же католичества, обладавшего колоссальной силой внутренней самоорганизации), особенно в нынешнем его состоянии, никогда не вырастит ни демократии, ни светской культуры, ни науки – это все вещи, с ним совершенно несовместные и даже прямо ему противоречащие. Предельный обскурантизм («ортодоксия») во всем, фанатическая нетерпимость к любым (моральным, религиозным, научным) ценностям, проповедь бесконечной покорности и крайний иррационализм в понимании человеческой жизни. Чему подтверждением являются мрачные века русского «невегласия» эпохи «развитого» (победившего) православия (XV – XVI вв.), когда не то чтобы наука, но даже собственное христианское богословие находилось в тотальном загоне, не имело ни школ, ни книг, ни традиций, а все богослужение велось неграмотными начетчиками, зубрившими оное «на память» (так что настоящее богословие, как и философия в России, худо-бедно появились только к исходу века XIX-го!). Даже апокалиптическое старообрядчество, явившееся результатом полуграмотной реформы Никона и вычеркнутое официальным правоверием из русской жизни, долгое время было настоящим укором всепобедившему безмыслию и окольными путями, через живой великорусский язык «огненных» старцев готовило «чудо» восхождения блестящей русской литературы того же века (на Руси испокон веков думало еретичество – официальное православие думать не хотело).

В этом смысле у восточного христианства греческого разлива на Руси всегда были совсем другие функции – не подъем культуры, общества или человека, а, напротив, контроль над ними, постоянное угнетение, усреднение, истощение и смерть. С самого начала из трех тенденций древнерусского государства, боровшихся друг с другом и до определенного момента взаимно уравновешивавших друг друга – княжеского деспотизма, олигархического автономизма и народной вольницы существовавшего на Руси с незапамятных времен вечевого строя, пришедшее из Византии греческое христианство опиралось исключительно на княжеский деспотизм. Им оно питалось, им же охранялось и поддерживалось, борясь с исконным язычеством народных «низов» и независимых богатых людей, русской родовой знати (по сути, природным сознанием того времени). Так что даже знаменитое «ярославово просвещение», которым так гордятся отечественные историки, во многом искусственное и чуждое русским (не бывшее результатом свободного выбора и самоорганизации), насаженное сверху наводнившими Русь иноземцами для иноземцев же, спустя всего несколько десятилетий развеялось в пыль, не оставив после себя и следа.

Эпохальные смены богов случались в истории не раз и не два – у этого процесса есть свои социальные, культурные и политические закономерности. Однако в том-то и дело, что это была не обычная «точка бифуркации», обусловленная внутренней потребностью развития и адаптации к изменившимся условиям жизни, а достаточно резкий и навязанный извне (с жестким подавлением инициативной оппозиции) поворот к внешнему закрепощению жизни, насилию над ней. Своего рода резкое попятное движение в сторону от естественных и живых процессов самоорганизации (так называемой феодальной раздробленности) к насильственному единению в том, что давало, по крайней мере, формально унифицирующее единообразие, позволявшее выстраивать жесткую властную вертикаль. Давить, душить, запрещать, угнетать, как и патологический ужас пред всяким вообще инакомыслием, безусловная покорность единоличной власти – все это постепенно вышло на первый план в православии отнюдь не случайно.

Причина на самом деле одна и, при всей своей парадоксальности, лежит на поверхности – православие так и не стало русским (не будучи продуктом самоорганизации), оставшись иноземным (даже по искусственно созданному языку богослужения), казенно-бюрократическим и безразличным по отношению к русским атрибутом трансцендентной власти, его не наполнили живительные соки, пот и кровь русских мирян, простых верующих, которые смогли бы согреть его изнутри и сделать «своим». Наоборот, на протяжении почти тысячи лет вдохновляемое и питаемое деспотической властью, оно само пыталось (огнем, виселицей, топором и дыбой) преобразовать, подстроить под себя вечно ускользавшую от него прирожденность. И в том его настоящая трагедия (если здесь вообще уместно о ней говорить). Даже в момент наивысшего идеологического (формального, по смыслу!) соединения прирожденности и православия в XVI в. в заимствованной у европейцев концепции «Третьего Рима» оно действовало подобно завоевателю на покоренной территории, оправдывая этим соединением и наступавшее крепостничество, семимильными шагами отбрасывавшее завоеванный народ в античное рабство (отмена «Юрьевого дня»), и тотальное размывание прирожденности в знаменитой формуле «быть русским значит быть православным», на корню уничтожавшей всякое осмысленно культурное, автономное значение переживаемой этничности (национальную субъектность).