Кто против нас? - Андрей Новиков-Ланской

Доченька, иди сюда, иди скорей, солнышко, я тебя порадую. Мы выкарабкаемся, всё будет хорошо, как прежде. А я и подумать не мог, что Серёжа в Москве так разбогател. Ах ты, радость-то какая! Я ведь верил, я всегда верил в него. Он у нас такой красивый, такой умный — да, с самого детства. И такой талантливый. Помнишь, Наденька, мы ему учителя рисования приглашали. И пению он у нас учился, и языкам. Да, ничего не жалели тогда, выучили всему на славу. И не зря ведь выучили! Вот он какой теперь стал — богатый. Один из всех из нас в Москву выбрался. Какой молодец…

Так, Наденька, ты пока садись, и давай распишем, кому сколько мы вернуть должны. Перво-наперво две тысячи надо Марку Аркадьевичу отдать, он никогда для нас ничего не жалел, всегда первый помогал. Добрый человек, жаль теперь отвернулся от нас, обиделся, наверное. Второй год всё вернуть обещаем, словно издеваемся. Хорошо, что часть иконкой взял. Помнишь, Наденька, образок-то золочёный наш, прабабки моей, он же вообще ничего не стоит, а Марк принял, даже с почтением, что ли. Из приличия взял… Потом с полки возьми списочек, должен быть человек на десять, все там наши долги расписаны.

Там, наверное, что-то останется. Ты вот что, докторов мне больше не зови, всё одно от них хвори моей не убавляется, и от лекарств их только голова мутнеет. Ты лучше купи себе что-нибудь красивое, брошку… Платьице Аннушке закажи. Она у нас такая красивая, в тебя пошла… Да что же я, ей-богу, всё приличие забыл! Андрей, дорогой вы мой человек. Такая радость, простите старика! Что же вы стоите, идёмте скорее чай пить. И расскажите, расскажите, как Серёженька там.

Гедройц прошёл на кухню и стал рассказывать отцу Нади придуманные на ходу истории про давно погибшего сына, пил краснодарский чай и не хотел уходить из этого дома. А когда уходил, думал о том, какой всё-таки милый этот человек и как его, в сущности, жаль. Это правильно, что ему не сказали правды. Потери сына он бы не перенёс. И ещё Гедройц думал о его дочери, о её любви к отцу и своему погибшему брату, о её такой молодой и уже такой несчастной жизни.

Глава шестая

За его спиной раздался внезапный шум приближающейся машины, треск и хлопки. Он обернулся, увидел голубей, стремительно взлетающих вверх, и несущийся сквозь них прямо на него автомобиль. Гедройц резко отскочил, но не удержался на ногах, упал, и автомобиль промчался в полуметре от него прямо по тротуару, погрузив Андрея в облако пыли. Из-за этого Гедройц не смог разглядеть, что это был за автомобиль, какой номер.

Но перед этим он успел увидеть то, что повергло его в ничуть не меньший шок, чем само происшествие, сама близость трагедии. Меж бьющихся о ветровое стекло птиц Гедройц разглядел того, кто был за рулём: блестящая лысина, остатки рыжеватых волос, лукавый взгляд.

Ошибки быть не могло — без сомнения, за рулем сидел директор музея, Владимир Ильич, радушный хозяин. Конечно, можно было тешить себя предположением, что всё это — случайность, что вовсе не злонамеренно директор оказался на том же тротуаре, что и Гедройц. Но в это верилось с трудом. Тело Андрея дрожало, и путающимся сознанием он пытался выстроить, соединить все факты, чтобы понять, что в действительности происходит.

Первое, что сделал Гедройц, приехав в город, — пошел в музей и сразу всё выложил директору, после чего его номер в гостинице был кем-то обыскан, а потом как будто случайно из окна гостиницы вываливается зеркало. Он всё рассказал, почти доказал существование сокровищ, и Владимиру Ильичу он больше не нужен, только мешает. И ведь ему, директору музея, легко договориться с местной властью, чтобы начать археологическое исследование содержимого кургана.

И обыскивал комнату тоже он или кто-то из его людей, потому что не был уверен, что Гедройц рассказал ему всю правду. Может быть, какие-то материалы он скрыл от директора. Может быть, у Гедройца есть какая-нибудь тайная карта с точным указанием на расположение сокровищ, за которыми ещё Гитлер охотился. Поэтому и не пропало тогда ничего у Гедройца. А когда не нашли ничего, что их могло бы заинтересовать, директор решил избавиться от него. С зеркалом не получилось, машиной задумал задавить.

Гедройц вдруг вспомнил, что Владимир Ильич говорил ему про старого историка из Германии. Теперь всё становилось очевидно: немец, подобно Гедройцу, что-то выяснил про курган, и директор убрал его с пути каким-то образом. И всем говорит, что пропал тот историк. Ясное дело, пропал! Только он от немца освободился, как появляется сам Гедройц со своими материалами совсем некстати. Хотя, думал Гедройц, надо отдать Владимиру Ильичу должное: он дважды честно предупреждал, что уезжать нужно. Видно, не хотел он лишней крови.

Гедройц теперь понял свое положение, и что-то нужно было делать. Его жизнь находилась в опасности, и он знал, кто этой опасностью ему грозит. В гостиницу идти нельзя, в музей — тем более. В милицию хорошо бы обратиться, но его обвинения против директора покажутся там нелепыми, да и нельзя же рассказывать им про сокровища. Что же теперь делать? Кто ему может помочь? Или действительно ему лучше уехать, пока цел? Но директор мог догадаться, что Гедройц разглядел его в машине, и будет теперь повсюду преследовать, пока совсем не избавится от свидетеля и конкурента.

Гедройца осенило. Браконьеры — вот кто может дать ему прибежище! Да, эти люди жестоки с теми, кто посягает на их собственность, их работу, их веру. Но они, пожалуй, защитят любого, кто придет к ним как друг. А он, Гедройц, им друг, они сразу его приняли. Хотя также ведь он сразу записал себя и в друзья директора. Может быть, и сейчас он слишком наивен и неразборчив в людях? Нет, всё-таки не тот народ эти браконьеры, чтобы и от них теперь ждать беды. Гедройц направился к знакомому берегу Волги, к огороженной полосе отчуждения.

Истошно залаяла собака, и Иван, старый знакомый Гедройца, вышел из вагона с карабином — собака на своих-то лаять не будет. Увидев Гедройца, он опустил ствол, широко улыбнулся, подошёл и обнял растерявшегося писателя. Они немного выпили, и Гедройц рассказал Ивану о том, что с ним случилось. О том, зачем он на самом деле сюда приехал, как познакомился с директором музея, что после этого стало происходить. Рассказал Ивану и о том историке, профессоре из Германии, от которого, по догадке Гедройца, Владимир Ильич тоже избавился. Как теперь хочет избавиться и от него самого.

Иван внимательно слушал Гедройца, а когда тот упомянул немца, взгляд браконьера застыл в одной точке, как будто он пытался что-то вспомнить, сосредоточиться на чём-то. Потом говорит:

— Знаешь, Андрюха, это не директор твоего немца убрал. Это я его убрал, — он серьезно посмотрел на Гедройца.

Не такой человек Иван, чтобы разыгрывать его, шутки шутить. Тем более когда к нему пришли за помощью. Потом замелькали подозрительные мысли: а не заодно ли браконьер Ваня с директором музея? Нет, это невозможно, как они могут быть связаны? А почему, собственно, не могут? Но если они вместе работают, то всё пропало. Теперь его живым отсюда не выпустят.

Гедройц тихо спросил:

— Ты шутишь, надеюсь. Как это ты немца убил, о чем ты говоришь вообще?

— Ты про курган не первый спрашивал, за неделю до тебя мы этого немца встретили, историка, прямо из Германии приехал. Так он стал нас уговаривать ходить на курган по ночам, нору какую-то копать, чтобы можно было пройти в глубь кургана. Там, говорит, какой-то важный для истории камень. И название — не гранит, не гравий, но похожее слово. Большие деньги предлагал. Я ему тогда сказал: там кости одни внутри да разорванные снаряды. Ну, мы его к себе и потащили, самогона налили ему. Хорошие он поначалу песни пел, свои, немецкие. А потом, как напился, начал про Россию глупости говорить. Дескать, немцы лучше русских воевали…

— И за это вы убили его? — недоумевал Гедройц.

— Он стал говорить: жаль, что больше войск под Сталинград не пригнали, была бы большая польза от этого. Дескать, навели бы порядок в вашей стране, где нет порядка. А у меня ведь почти вся семья тогда погибла. Я тогда и сказал: у нас, мол, есть свои «порядки». И за его обидные слова повезли мы его на реку. Теперь-то я думаю: ну чего на старого дурака обозлились, загубили зазря? А тогда в пять минут всё сделали, на «порядки» кинули его. К праотцам немецким, сохрани Господь его душу… А ведь немцы-то и взаправду грамотней воевали, по-научному. Мне ещё дед рассказывал.

— И что это за «порядки», про которые ты говоришь? — спросил Гедройц.

Иван объяснил. Оказалось, что это главная снасть браконьеров, острейшие крючья, расставляемые в Волге на осетра. Множество крючков заточены настолько, что при малейшем прикосновении миниатюрный гарпун сразу же глубоко впивается в плоть, и рыба не может уйти. Она начинает дергаться, барахтаться, тем самым задевает всё новые крючья, не оставляя себе никакой возможности спасения.