Черноморские казаки (сборник) - Прокопий Короленко

В продолжение зимы снег падает часто, но не лежит долго: или тает он от теплого солнца и сырого ветра с моря, или смывается дождями. Саням службы мало. Если зима несколько лет сряду была слабая и короткая, как говорят здесь, «сиротская», то потом непременно явится лютая и продолжительная, как бы наверстывающая за один раз недоимки и упущения многих лет. И тогда-то бывает гибель на стада у оплошных хозяев.

Атмосфера и народное здоровье видимо подчинены влиянию ветров. Среди зимы и среди лета дует с напряжением, как бы подобранный на короткие поводья, северо-восточный ветер (у черкес «негхкой»), провожатый всех невзгод для края: летом — засухи, зимой — резкого, глубоко проникающего холода.

Про него можно повторить здесь слова, сказанные под другим небом: «Из всех ветров, заключенных в мехах Эола, он самый злой, коварный и опасный. Как сила дурного глаза, губительно его влияние; как чаша испитой неблагодарности снедает грудь ядовитое дуновение его. Верный союзник смерти, он вздувает парус Харона и носит на крыльях своих болезнь и заразу. Только угрюмого могильщика радует мрачный пришлец из стран далеких и пустынных. И слышатся в вое его стоны и вопли несчастных страдальцев. Безотрадно несется он, несопутствуемый ни одним из сладких ароматов стран цветущих. Только печаль и уныние оставляет он на широком пути своем. Не защищают от него ни стены каменные, ни яркое пламя, ни одежда теплая…»

Северо-восточный ветер производит летом расслабление и отвращение от труда на воздухе, а зимою насылает катары, колотья, ревматизмы. На смену ему поднимается с Черного моря юго-западный ветер, теплый, порывистый, сырой, брызжущий дождями. Под его влиянием возникают лихорадки, горячки, рожистые воспаления лица. Переход юго-западного ветра в северо-западный сопровождается внезапным градом или снегом.

В течение лета и зимы тихие дни редки. Ветры дуют почти исключительно угловые и весьма редко прямые. Последние поднимаются не иначе, как в скоротечных и потрясающих бурях. Ртуть в барометре не поднимается выше 30 дюймов и не опускается ниже 28 дюймов и 8 линий. Высокое стояние ртути бывает при действии северо-восточного, а низкое — юго-западного ветра.

Воздух, в составных своих частях, по сделанным испытаниям, не обнаруживает резких уклонений от обыкновенных пропорций; но нельзя не допустить в механико-химической его смеси присутствия посторонних частей, как весомых, так и неуловляемых орудиями науки. Присутствие водяных частей в воздухе обличается обыкновенной его сыростью. В кладовых господствуют затхлость, плесень, ржавчина. В закромах и погребах жизненные припасы подвергаются скорой порче, вина — окисанию. Дерево самое крепкое скоро согнивает в земле. Живые деревья в садах покрываются гусеницей, мхом, грибовидными наростами и язвами, истощающими их обильные соки, а в сердцевине поражаются чахоточной трухлостью. К этим явлениям присоединяются частые туманы и весьма обильные росы. Наконец последнее свидетельство о густоте воздуха является в летних маревах, или миражах, так здесь обыкновенных. Примесь водяных частей в воздухе происходит от близости гор, брызжущих водами, от смежности морей и болотистых пространств, которые постоянно бродят и испаряются, то нагреваясь после зимнего охлаждения, то остывая от глубоко проникнувшего их летнего жара. И притом глинистая подпочва степей не способна проводить далеко в глубину падающие на поверхность земли, в дождях и снегах, орошения.

Из болот, облегающих край с трех сторон и загроможденных сорными, разлагающимися на корне растениями, отделяются тлетворные вещества, производящие желчную лихорадку, на казацком языке «корчий», на черкесском «тхегхау». Эта тропическая на всем Подкавказье болезнь имеет здесь характер скорее эпидемический, чем спорадический. Она возникает по мере возвышения летних жаров и достигает своего апогея в августе. Тогда уцелевшие от лихорадки составляют содержание к испытавшим ее, как 2:10. Полевые труды, в поте чела, под знойным небом, при недостатке здоровой воды, распространяют и раздражают, а обильные сборы плодов и овощей, особенно дынь, питают болезнь в народе. Свежая рыба и раки степных прудов, раки — любимое pour la bonne bouche казацкой вечери — также не благоприятствуют народному здоровью.

Эпидемическая холера, посетившая Кавказ в 1832, 1847 и 1848 годах, действовала на Черноморье не так сильно, как в местах, более здоровых. В курене Староджерелиевском, поселенном самым невыгодным образом для жизни, среди болот протоцкой полосы, и не имеющем среди лета годной для питья воды ближе, как верст за пять, холера вовсе не действовала. Не оттого ли, что жители пьют там воду не свежепочерпнутую, а подержанную в посуде известное время, требующееся для ее перевозки?

От лихорадок страдают наиболее жители болотной прикубанской полосы и войска, занимающие кордонную линию. Там по роду своей службы казак и днем, и ночью подвергается влиянию открытого воздуха и держится в местах, выгодных в тактическом и невыгодных в гигиеническом отношении. В степной и приморской местности действия болезни не так сильны, а в возвышенной части Таманского острова почти незаметны.

Степь, поэтический удел казачьего житья-бытья, могла бы пользоваться лучшим воздухом, если б не была засорена множеством добровольно созданных луж, из которых летняя атмосфера черпает свои миазмы. Это запруды на балках, о которых было уже говорено выше. Скудные степные водоскопища от застоя и тепла подергиваются зеленой плесенью, задвигаются илом и производят камыш, — растение вредное своими испарениями и разложением в воде своих пней, недоступных ни для косы, ни для огня. Грязные «ставы» (запруды), нередко разрушаемые весенними наводнениями, терпеливо восстановляются и поддерживаются для водопоя стад и для работы мельниц. Камыш не искореняется, а напротив поддерживается, как необходимое в хозяйстве добро, как топливо, кровельный и городильный материал.

Не вдаваясь в рассуждение о том, больше ли выгод или больше лишений принесло бы народу отсутствие запруд и гатей на степных балках, — не на всех, конечно, но на большей их части, — выполним печальную обязанность показанием еще одной болезни, свойственной обозреваемому нами краю. Это цинга, гнездящаяся в жилищах бедности и неопрятности, заносимая нередко служивыми казаками из закубанских укреплений, а иногда развивающаяся и действующая эпидемически. Лихорадка и цинга, эти два местные бича народного здоровья, если не истребляют, то заметно перераживают народонаселение, в основание которого призвано было племя крепкого закала.

Мирные черкесы, обитатели прикубанских болот левой стороны, предохраняют себя от цинги чрезвычайно воздержным и подвижным образом жизни, а также обильным употреблением в пищу перца, чеснока и лука. Мать, желая отвязаться от докучающего ей ребенка, сунет ему в руку луковицу, и тот ее съест безо всего, с утешенным и веселым видом, словно пряник.

Пока климат этого края улучшится мерами, зависящими от человеческой воли и предприимчивости, пока это будет, — а вот, по сказке старожилов, на их веку, произошли в температуре местной атмосферы видимые изменения: зимы сделались гораздо суровее против старых годов. В те годы не знали, как на зиму припасать для стада сено, а для пастуха кожух; в те добрые годы озимые запашки полей оканчивались пред Рождеством, а яровые начинались после Крещенья.

Тогда житье было на казачине. Какое диво, что само небо было к нам ласковее! Мы величали друг друга братом, а кошевого атамана батьком. Так оно было и на самом деле. Мы не чувствовали тесноты в светличке о трех окнах, под низко спущенной камышовой крышей, где, на светаньи Божьего дня, звонко чиликали воробьи, благодарные за ночлег под одним с нами смиренным кровом. Наши матери и молодицы разъезжали в стародубовских кибитках, в которых только и роскоши было, что медные головки на «цвяшках» (гвоздиках); а мы-то, мы с пренебрежением смотрели на колеса, — и нас носили стремена. Стремя было для казацкого чобота, что крыло для пяты Меркурия. На дружеских пирах мы пили свою родную варенуху, услаждали вкус мнишками, а слух цымбалами, — и, под их разудалое, задирающее за живое, бряцанье отплясывали журавля да метелицу. Пуля и даже сабля не брали нас в бою, затем что никто из нас назад не оглядывался [6]. У домашнего очага мы были недоступны ни для корчея, ни для иной злой немочи, — не было преждевременных морщин, за которые могли б они ухватиться. Все недоброе от нас, как мяч, отскакивало. Просто — житье было на казачине.

Оплакивающий оное доброе время не берется быть истолкователем изменения, воспоследовавшего в климате Черноморья, на памяти одного только поколения людей. Но из его собственной памяти не испарились еще повествования древних историков о том, что за пятьсот лет до Рождества Христова Таврические cкифы, предприняв поход в Индию, переходили чрез Черное море по льду; что за сто лет до той же эры Митридат сражался со скифами на льдах того же моря, и что, наконец, в XI веке русский удельный князь Глеб, по льду Боспора Киммерийского, то есть Керченского пролива, измерял расстояние от Тмутаракани до Керчи. Выходит, что зима на Черноморье не есть явление новое. Ничто не ново под луною.