Евгений Онегин (сборник) - Александр Пушкин

XIV

Но дружбы нет и той меж нами.Все предрассудки истребя,Мы почитаем всех нулями,А единицами – себя.Мы все глядим в Наполеоны;Двуногих тварей миллионыДля нас орудие одно;Нам чувство дико и смешно.Сноснее многих был Евгений;Хоть он людей, конечно, зналИ вообще их презирал, —Но (правил нет без исключений)Иных он очень отличалИ вчуже чувство уважал.

XV

Он слушал Ленского с улыбкой.Поэта пылкий разговор,И ум, еще в сужденьях зыбкой,И вечно вдохновенный взор, —Онегину все было ново;Он охладительное словоВ устах старался удержатьИ думал: глупо мне мешатьЕго минутному блаженству;И без меня пора придет;Пускай покамест он живетДа верит мира совершенству;Простим горячке юных летИ юный жар и юный бред.

XVI

Меж ими все рождало спорыИ к размышлению влекло:Племен минувших договоры,Плоды наук, добро и зло,И предрассудки вековые,И гроба тайны роковые,Судьба и жизнь в свою чреду,Все подвергалось их суду.Поэт в жару своих сужденийЧитал, забывшись, между темОтрывки северных поэм,И снисходительный Евгений,Хоть их не много понимал,Прилежно юноше внимал.

XVII

Но чаще занимали страстиУмы пустынников моих.Ушед от их мятежной власти,Онегин говорил об нихС невольным вздохом сожаленья:Блажен, кто ведал их волненьяИ наконец от них отстал;Блаженней тот, кто их не знал,Кто охлаждал любовь – разлукой,Вражду – злословием; поройЗевал с друзьями и с женой,Ревнивой не тревожась мукой,И дедов верный капиталКоварной двойке не вверял.

XVIII

Когда прибегнем мы под знамяБлагоразумной тишины,Когда страстей угаснет пламяИ нам становятся смешныИх своевольство иль порывыИ запоздалые отзывы, —Смиренные не без труда,Мы любим слушать иногдаСтрастей чужих язык мятежный,И нам он сердце шевелит.Так точно старый инвалидОхотно клонит слух прилежныйРассказам юных усачей,Забытый в хижине своей.

XIX

Зато и пламенная младостьНе может ничего скрывать.Вражду, любовь, печаль и радостьОна готова разболтать.В любви считаясь инвалидом,Онегин слушал с важным видом,Как, сердца исповедь любя,Поэт высказывал себя;Свою доверчивую совестьОн простодушно обнажал.Евгений без труда узналЕго любви младую повесть,Обильный чувствами рассказ,Давно не новыми для нас.

XX

Ах, он любил, как в наши летаУже не любят; как однаБезумная душа поэтаЕще любить осуждена:Всегда, везде одно мечтанье,Одно привычное желанье,Одна привычная печаль.Ни охлаждающая даль,Ни долгие лета разлуки,Ни музам данные часы.Ни чужеземные красы,Ни шум веселий, ни наукиДуши не изменили в нем,Согретой девственным огнем.

XXI

Чуть отрок, Ольгою плененный,Сердечных мук еще не знав,Он был свидетель умиленныйЕе младенческих забав;В тени хранительной дубравыОн разделял ее забавы,И детям прочили венцыДрузья-соседы, их отцы.В глуши, под сению смиренной,Невинной прелести полна,В глазах родителей, онаЦвела, как ландыш потаенный,Незнаемый в траве глухойНи мотыльками, ни пчелой.

XXII

Она поэту подарилаМладых восторгов первый сон,И мысль об ней одушевилаЕго цевницы первый стон.Простите, игры золотые!Он рощи полюбил густые,Уединенье, тишину,И ночь, и звезды, и луну,Луну, небесную лампаду,Которой посвящали мыПрогулки средь вечерней тьмы,И слезы, тайных мук отраду…Но нынче видим только в нейЗамену тусклых фонарей.

XXIII

Всегда скромна, всегда послушна,Всегда как утро весела,Как жизнь поэта простодушна,Как поцелуй любви мила;Глаза, как небо, голубые,Улыбка, локоны льняные,Движенья, голос, легкий стан,Всё в Ольге… но любой романВозьмите и найдете верноЕе портрет: он очень мил,Я прежде сам его любил,Но надоел он мне безмерно.Позвольте мне, читатель мой,Заняться старшею сестрой.

XXIV

Ее сестра звалась Татьяна[20]…Впервые именем такимСтраницы нежные романаМы своевольно освятим.И что ж? оно приятно, звучно;Но с ним, я знаю, неразлучноВоспоминанье стариныИль девичьей! Мы все должныПризнаться: вкусу очень малоУ нас и в наших именах(Не говорим уж о стихах);Нам просвещенье не пристало,И нам досталось от негоЖеманство, – больше ничего.

XXV

Итак, она звалась Татьяной.Ни красотой сестры своей,Ни свежестью ее румянойНе привлекла б она очей.Дика, печальна, молчалива,Как лань лесная боязлива,Она в семье своей роднойКазалась девочкой чужой.Она ласкаться не умелаК отцу, ни к матери своей;Дитя сама, в толпе детейИграть и прыгать не хотелаИ часто целый день однаСидела молча у окна.

XXVI

Задумчивость, ее подругаОт самых колыбельных дней,Теченье сельского досугаМечтами украшала ей.Ее изнеженные пальцыНе знали игл; склонясь на пяльцы,Узором шелковым онаНе оживляла полотна.Охоты властвовать примета,С послушной куклою дитяПриготовляется шутяК приличию – закону света,И важно повторяет ейУроки маменьки своей.

XXVII

Но куклы даже в эти годыТатьяна в руки не брала;Про вести города, про модыБеседы с нею не вела.И были детские проказыЕй чужды: страшные рассказыЗимою в темноте ночейПленяли больше сердце ей.Когда же няня собиралаДля Ольги на широкий лугВсех маленьких ее подруг,Она в горелки не играла,Ей скучен был и звонкий смех,И шум их ветреных утех.

XXVIII

Она любила на балконеПредупреждать зари восход,Когда на бледном небосклонеЗвезд исчезает хоровод,И тихо край земли светлеет,И, вестник утра, ветер веет,И всходит постепенно день.Зимой, когда ночная теньПолмиром доле обладает,И доле в праздной тишине,При отуманенной луне,Восток ленивый почивает,В привычный час пробужденаВставала при свечах она.

XXIX

Ей рано нравились романы;Они ей заменяли всё;Она влюблялася в обманыИ Ричардсона, и Руссо.Отец ее был добрый малый,В прошедшем веке запоздалый;Но в книгах не видал вреда;Он, не читая никогда,Их почитал пустой игрушкойИ не заботился о том,Какой у дочки тайный томДремал до утра под подушкой.Жена ж его была самаОт Ричардсона без ума.

ХXX

Она любила РичардсонаНе потому, чтобы прочла,Не потому, чтоб ГрандисонаОна Ловласу предпочла[21];Но в старину княжна Алина,Ее московская кузина,Твердила часто ей об них.В то время был еще женихЕе супруг, но по неволе;Она вздыхала о другом,Который сердцем и умомЕй нравился гораздо боле:Сей Грандисон был славный франт,Игрок и гвардии сержант.

XXXI

Как он, она была одетаВсегда по моде и к лицу;Но, не спросись ее совета,Девицу повезли к венцу.И, чтоб ее рассеять горе,Разумный муж уехал вскореВ свою деревню, где она,Бог знает кем окружена,Рвалась и плакала сначала,С супругом чуть не развелась;Потом хозяйством занялась,Привыкла и довольна стала.Привычка свыше нам дана:Замена счастию она[22][23].

XXXII

Привычка усладила горе,Не отразимое ничем;Открытие большое вскореЕе утешило совсем:Она меж делом и досугомОткрыла тайну, как супругомСамодержавно управлять,И все тогда пошло на стать.Она езжала по работам,Солила на зиму грибы,Вела расходы, брила лбы,Ходила в баню по субботам,Служанок била осердясь —Все это мужа не спросясь.

XXXIII

Бывало, писывала кровьюОна в альбомы нежных дев,Звала Полиною ПрасковьюИ говорила нараспев,Корсет носила очень узкий,И русский Н как N французскийПроизносить умела в нос;Но скоро все перевелось:Корсет, альбом, княжну Алину,Стишков чувствительных тетрадьОна забыла: стала зватьАкулькой прежнюю СелинуИ обновила наконецНа вате шлафор и чепец.

XXXIV

Но муж любил ее сердечно,В ее затеи не входил,Во всем ей веровал беспечно,А сам в халате ел и пил;Покойно жизнь его катилась;Под вечер иногда сходиласьСоседей добрая семья,Нецеремонные друзья,И потужить, и позлословить,И посмеяться кой о чем.Проходит время; между темПрикажут Ольге чай готовить,Там ужин, там и спать пора,И гости едут со двора.

XXXV