Знак Z: Зорро в книгах и на экране - Андрей Шарый

Самым знаменитым из вымышленных предшественников Диего Веги считается несправедливо обездоленный средневековый английский дворянин Робин Фицзус, более известный под именем Робина Гуда. Его врагов, шерифа Ноттингемского и принца Джона, отличала та же патологическая неспособность и при сотой встрече узнать в предводителе лесных разбойников сэра Робина из Локсли, что и неприятелей Зорро, которые раз за разом попадались на одну и ту же уловку кабальеро в черном плаще. Народные сказания о Робине Гуде впервые записаны в конце XV века, и, хотя в дальнейшем к личности этого благородного разбойника обращались знаменитые писатели вроде Вальтера Скотта и Александра Дюма, канонической считается книга Говарда Пайла «Веселые приключения Робина Гуда», вышедшая в 1883 году. Пайл обработал четыре с лишним десятка баллад и легенд о Робине и его молодцах: они грабили богатых, чтобы отдавать бедным ту часть награбленного, которую сами не успели пропить. Правда, уступая требованиям викторианской морали, Пайл выбросил из своих сюжетов всяческие упоминания о возлюбленной Робина Гуда, девице Мэрион, — в отличие от Маккалли, фактически положившего любовный сюжет в основу книги. А вот в другом два эти писателя сходятся: и автор «Проклятия Капистрано», и Пайл на страницах своих книг рисуют очаровательно-утопический мир, где добродетель неизменно оказывается сильнее порока.

Большинство исследователей признают связанную с Робином Гудом литературную традицию слишком широко распространенной для того, чтобы именно она могла послужить Джонстону Маккалли творческим толчком. В качестве непосредственного источника вдохновения, как считают литературоведы, автору книги о Зорро больше подходит другой персонаж, благородный мститель эпохи Великой французской революции по прозвищу Алый Первоцвет, The Scarlet Pimpernel. Это герой написанных за полтора десятилетия до «Проклятия Капистрано» одноименных пьесы и романа англо-венгерской писательницы баронессы Эммушки Орци.

Актер Лесли Хоуард в роли Алого Первоцвета. Фильм режиссера Гарольда Янга, 1935 год.

(© Bettmann / CORBIS / РФГ.)

Наследница знатного дворянского рода, дочь будапештского композитора Феликса Орци, она вышла замуж за британского аристократа Монтегю Барстоу и переехала в Лондон. Вместе с мужем баронесса, несмотря на титул, нуждавшаяся в средствах, сочинила пьеску «Алый Первоцвет», которую в 1903 году принял к постановке театр в Вест-Энде. Написанный на ее основе и опубликованный через два года роман стал бестселлером, за минувшее столетие он был переиздан, экранизирован и поставлен на театральной сцене десятки раз. Фабула вкратце такова: возглавляя созданную для спасения французских аристократов от революционных репрессий Лигу Алого Первоцвета, главный герой романа вместо подписи оставляет на своих посланиях изображение скромного полевого цветка. Мастер интриги, этот герой предстает и тщеславным английским аристократом сэром Перси Блэкени, и бесстрашным неуловимым Алым Первоцветом, чья цель — уберечь дворян от железных челюстей гильотины. Интрига закручена вокруг переживаний жены Блэкени, красавицы-француженки Маргерит. Ее любимый брат Арманд, член Лиги Алого Первоцвета, схвачен парижскими властями. Спасти его жизнь Маргерит может, лишь выдав французскому послу в Англии самого Алого Первоцвета. Она и не подозревает, что спаситель благородного сословия — ее безвольный богатенький супруг. Сэр Перси неизменно уходит от преследования революционеров и в конце концов воссоединяется с любимой супругой, прощая ей невольное предательство.

Развивая литературный успех, до конца тридцатых годов баронесса сочинила еще дюжину книжек о приключениях Алого Первоцвета, его предков или наследников. Произведения Орци, среди персонажей которых фигурировали Максимилиан Робеспьер, Жорж Дантон и прочие деятели французской истории, написаны в контексте реальных событий, но, конечно, не являются образцом аккуратистского подхода к прошлому. В Англии, да и во всей Западной Европе, романы о Первоцвете получили такую популярность, что, когда сын баронессы Джон Монтегю Орци-Барстоу решил по примеру родителей стать писателем, то в качестве псевдонима он выбрал имя знаменитого героя романов своей матери — Джон Блэкени.

Исследователи творчества Джонстона Маккалли полагают, что он был знаком с романами баронессы Орци и хотя бы отчасти воспользовался их фабулой. Это, надо признать, подтверждает и сюжет романа о Зорро. Для автора бульварных журналов начала прошлого века такое заимствование простительно, тем более что «Проклятие Капистрано» ни в коем случае не назовешь литературной халтурой. Маккалли блестяще интерпретировал идею о боевом фирменном стиле положительного героя. Изображение лисицы в романе не появляется ни разу, однако, учитывая бытовавшие в Калифорнии индейские обычаи, этого зверька вполне можно считать тотемным животным Диего Веги. Милая привычка маркировать тела поверженных врагов кровавой печатью тоже коренится в архаических верованиях язычников. Только в поздних киноверсиях Зорро комическим образом оставляет свою характерную отметину на камзолах или штанах противников — поначалу-то он целил в щеку, в лоб или вырезал Z-эмблему на обнаженной груди врага в качестве расплаты за жестокость негодяя. Век назад такие нравы садистскими, очевидно, не считались.

Едва ли Маккалли ставил перед собой задачу соткать достоверное историческое полотно, но он хорошо представлял себе Калифорнию начала XIX века. И по мере сил соблюдал точность в деталях; в тексте романа критики находят, например, даже подтверждение тому, что Маккалли удосужился для описания батальных сцен изучить основные приемы классической школы испанского фехтования. Писатель верно подмечает, что калифорнийские ранчо были организованы по принципу феодальных европейских владений, в которых патернализм сочетался со строгой социальной иерархией. Переселенцы берегли испанские традиции, как фамильное серебро. Принадлежность к аристократии определялась благородством рода, богатством, положением в обществе и закреплялась точным следованием католической морали и ритуалам поведения своего класса. Скажем, незамужней дочери не позволялось оставаться наедине с посторонним мужчиной, рядом обязательно присутствовала ее мать или дуэнья. Глава семьи был до такой степени авторитарен, что определял даже время, когда подросший сын мог начинать бриться. Эти замашки нашли отражение и в историях о Зорро. Диего, например, приступил к ухаживаниям за Лолитой по настоянию отца; все главные герои книги озабочены своим происхождением. Диего — юноша «отличной крови», замечает Маккалли. Дружеские в целом отношения Диего Веги и сержанта Гонсалеса охарактеризованы как «любопытные», с учетом разницы в социальном положении молодых людей. Делая предложение Лолите, Диего говорит ее отцу дону Карлосу Пулидо: «В ваших жилах течет благородная кровь, сеньор, самая благородная кровь в этих краях. Естественно, когда мужчина из рода Вега решает свою судьбу, он ищет женщину прекрасных кровей». Не раз и не два автор напоминает, что настоящие кабальеро в своих помыслах и поступках подчиняются зову голубой крови, а люди низкого происхождения такого зова вовсе не слышат. О слугах-индейцах герои Маккалли высказываются с пренебрежением, девушки низших сословий существуют для кабальеро лишь в качестве мишеней для эпизодического чувственного наслаждения. Зорро, естественно, демонстрирует полный набор правил из кодекса рыцарского поведения испанской аристократии: он крайне редко убивает противников; он никогда не сражается с раненым, безоружным или поверженным соперником; он неизменно с уважением относится к Церкви и ее представителям, как и к людям благородного происхождения, особенно к тем, кто старше его самого; он отменно галантен по отношению к женщинам. В обеих своих ипостасях Диего-Зорро изысканно вежлив, никогда не теряет спокойствия, следит за языком, не бранится, отпускает в адрес разъяренных противников колкие шутки, распаляющие бессильную злость этих негодяев.

Шотландское происхождение Маккалли не помешало ему разобраться в особенностях еще одного ключевого для колониального «латинского» общества явления — в социальной практике мачизма. Освоение Нового Света деформировало и обострило кастильское представление о мужественности. Сформировался особый архетип мужчины-конкистадора, завоевателя, «взламывающего» девственное американское пространство; это психологический тип мужчины, который находится в постоянных поисках борьбы и насилия. Для такого экземпляра презрение к опасности и смерти есть оборотная сторона отношения к женщине как главному объекту подчинения. В Мексике этот особый тип мужской брутальности (когда чувство абсолютного превосходства смешано с комплексом неполноценности) получил наименование chingon. Зорро Джонстона Маккалли — не только квинтэссенция мужского начала; черная маска разбойника скрывает глубокий комплекс неуверенности в себе. «В тот момент, когда я надевал шляпу и маску, изнеженный дон Диего умирал во мне. Мое тело наливалось силой, новая кровь текла по моим венам, мой голос становился громким и сильным, в меня вселялся огонь», — так в конце романа сеньор Вега говорил о причинах своих превращений.