Письмо из Нью-Йорка - Джон Карр

— Послушайте! — Я был настолько возбужден, что схватил ее за плечи. — Вы с ума сошли! Вы не можете отдать меня Клодин! Она выходит замуж за другого!

— Для меня это не имеет никакого значения, — ответила Иезавель, глядя мне в глаза, — поскольку вы все еще любите ее.

Послышался негромкий стук: кто-то уронил на пол ножик.

Мы, трое французов, совершенно запамятовали, что в комнате присутствуют посторонние — двое мужчин, пусть не понимающих по-французски, но являющихся свидетелями нашего разговора.

Мрачный доктор Гардинг занимал теперь зеленое кресло. Его длинные тонкие ноги, обтянутые черными панталонами со штрипками, были скрещены, придавая доктору сходство с пауком; высокая касторовая шляпа тускло поблескивала на его голове. Полицейский, ковырявший ножом в зубах, когда я увидал его впервые, теперь уронил ножик при попытке подровнять им ногти.

Оба эти человека почувствовали атмосферу нашего разговора и насторожились, стараясь понять, в чем дело. Полицейский крикнул мне:

— О чем это вы тарабарите? Что вам взбрело в голову? Как ни странно, но именно при слове «голова» меня вдруг осенило.

— Ночной чепец! — воскликнул я по-английски.

— Какой чепец?

Большой ночной чепец мадам Тевенэ имел остроконечную форму и был крепко завязан тесемками под челюстью; он вполне мог вместить плотно сложенный документ, который… впрочем, вы понимаете, какой документ. Полицейский, хоть он и показался мне туповатым, моментально схватил значение моих слов. Ах, лучше бы я ничего не говорил! Намерения у него были самые благие, но действовал он без излишней деликатности.

Не успел я обежать задернутую пологом сторону кровати, как он, держа свечу в одной руке, другой уже срывал чепец с головы мадам. Завещания он не обнаружил, под чепцом ничего не оказалось, кроме редких клочков волос на состарившейся прежде времени голове.

Когда-то мадам Тевенэ была знатной дамой. Должно быть, эта процедура оказалась последним в ее жизни унижением. Слезы переполнили ее глаза и потекли по щекам, внутри у нее что-то оборвалось. Она так и сидела, подпираемая подушками, но глаза ее закрылись навсегда. А Иезавель засмеялась.

Это конец моей истории. Вот почему я выскочил из этого дома как полоумный. Завещание непостижимым образом исчезло. А может быть, оно непостижимым образом все еще находится там? Так или иначе я очутился за вашим столиком, грязный, растрепанный и пристыженный.

Месье Пэрли сидел, вперивши взор в пустой стакан, так что я не мог видеть его лица.

— Сударь, — заметил он чуть ли не с горечью в голосе, — вы человек с добрым сердцем. Я рад оказать вам услугу в столь пустяковом деле.

— Пустяковом?

Голос его звучал несколько хрипло, но ясно, рука медленно вертела стакан.

— Позволите ли задать вам два вопроса? — спросил месье Пэрли.

— Два? Двадцать тысяч!

— Двух будет вполне достаточно. — Месье Пэрли не поднимал глаз. — Этот игрушечный кролик, о котором так много говорилось. Могу ли я узнать его точную позицию на кровати?

— Он лежал почти у самой середины изножия кровати.

— Так я и предполагал. А три пергаментных листа, составляющих завещание, исписаны с обеих сторон или только с одной?

— Действительно, я не касался этого в своем рассказе. Месье Дюрок упомянул однажды: только с одной стороны.

Месье Пэрли поднял голову. Лицо его было разгорячено. Под воздействием бренди он стал горд, как сатана, и, как сатана, презирал умственные способности других. Говорил он тем не менее с достоинством и тщательно выбирал выражения.

— Это просто насмешка судьбы, месье де Лафайет, что именно я должен показать вам, как овладеть исчезнувшим завещанием и ускользающим состоянием. Честное слово, у меня не было никогда возможности оказать аналогичную услугу самому себе. — Он улыбнулся только ему одному понятной шутке. — Наверное, — добавил он, — простота этой загадки поставила вас в тупик.

Мое лицо не могло не выразить недоумения.

— Пожалуй, загадка слишком очевидна, слишком ясна!

— Вы насмехаетесь надо мной, сударь! Я не…

— Принимайте меня таким, каков я есть, — произнес месье Пэрли, стукнув кулаком по столу, — или оставьте меня в покое! К тому же, — его блуждающий взгляд задержался на расписании пароходных рейсов, наклеенном на стене, — я… я отбываю завтра на «Парнасе» в Англию, а потом во Францию.

— Я не хотел обидеть вас, месье Пэрли. Но если вы знаете разгадку, то говорите же!

— Мадам Тевенэ, — начал он, осторожно наливая себе бренди, — спрятала завещание среди ночи. Не кажется ли вам странным то, что она предприняла такие меры предосторожности и спрятала завещание? Дело в том, что элемент эксцентричности всегда бросается в глаза. Эта ваша Иезавель НЕ ДОЛЖНА БЫЛА найти завещание! Но мадам Тевенэ никому не доверяла — никому, даже достойному медику, пользовавшему ее. Если мадам предстояло умереть от удара, то в этом случае неизбежно прибытие полиции, которая — мадам была уверена — должна обнаружить ее простую хитрость. Окажись мадам парализованной, в комнате обязательно будут присутствовать люди, которые явятся невольными стражами завещания. Ваша кардинальная ошибка, — бесстрастно продолжал месье Пэрли, — это ошибка в логическом рассуждении. Вы сказали мне, что мадам Тевенэ, желая навести вас на догадку, неотрывно глядела на некую точку у изножия кровати. Отчего же вы решаете, что она смотрела на игрушечного кролика?

— Потому что, — с жаром отвечал я, — игрушечный кролик был единственным предметом, на который можно было смотреть!

— Простите, но это не так. Несколько раз вы сообщили мне, что полог кровати был плотно задернут со всех сторон, кроме одной, продольной стороны, обращенной к двери. Следовательно, не видя комнаты и рассуждая абстрактно, можно с уверенностью сказать, что полог кровати был задернут и у изножия кровати тоже?

— Конечно!

— После того, как мадам Тевенэ пристально посмотрела на точку, представленную игрушкой, она «… обвела глазами все вокруг себя»? Это ваша фраза. Можем ли мы предположить, будто она хотела, чтобы занавеси полога были раздвинуты с тем, чтобы она могла видеть нечто, находящееся ЗА ПРЕДЕЛАМИ кровати?

— Это… очень… вероятно.

— Это более чем вероятно, и я докажу вам. Давайте теперь на минутку обратим наше внимание на непонятную роль барометра. Барометр показывает «ДОЖДЬ, ХОЛОД».

Плечи месье Пэрли зябко поежились под военным сюртуком.

— Да, — продолжал он, — приближаются холода. Но сегодня было очень жарко как на улице, так и в помещении, анафемски жарко для марта.

— Я с вами согласен.

— Вы сами, — продолжал месье Пэрли, изучая свои ногти, — сказали мне, что именно находится у стены напротив изножия кровати. Давайте предположим теперь, что занавеси полога раздвинуты. Мадам Тевенэ в своем почти что сидячем положении смотрит вниз. Что же она увидит?

— Камин! — воскликнул я. — Каминную решетку!

— Вот тут-то у нас и намечается связь с погодой. И что же, как вы уже ранее сообщили мне, находится в камине?

— Незажженный уголь!

— Совершенно верно. А теперь скажите, какие компоненты необходимы для того, чтобы зажечь этот уголь. Нам нужны дрова, но самое главное, прежде всего нам нужна…

— Бумага! — воскликнул я.

— В стенном шкафу спальни, — на губах месье Пэрли играла презрительная улыбка, — находится очень мятый и покрытый сажей (заметьте, не пылью!) экземпляр вчерашней «Нью-Йорк сан». Наиболее распространенным и по справедливости самым разумным применением для наших ежедневных изданий является растопка каминов. Этот экземпляр предназначался для растопки вчерашнего камина. Вы сами обратили внимание на довольно грязные руки мадам Тевенэ.

Месье Пэрли одним глотком допил бренди, и румянец на его лице запылал еще ярче.

— Сударь, — громко произнес он, — вы найдете скомканное завещание по его заметно выступающим краям под углем и дровами в камине. Даже если кто-нибудь и разобрал бы растопку, он не нашел бы там ничего, кроме неисписанной, как ему покажется, бумаги (исписанная сторона обращена вниз), которая на первый взгляд никак не может быть важным документом. Это слишком очевидно, чтобы до этого додуматься. А теперь ступайте!

— Ступайте? — отупело повторил я.

— Ступайте, я сказал! — закричал он, и взгляд его стал еще более диким. — Иезавель не могла затопить камин. Во-первых, было очень тепло. Кроме того, в комнате весь день находилась полиция, не велевшая никому ни к чему прикасаться. А теперь? Мадам Тевенэ не напрасно предупреждала вас, что камин не должен быть растоплен, в противном случае завещание будет уничтожено!

— Вы обождете меня здесь? — спросил я, обернувшись через плечо.

— Да, да! Быть может, деньги принесут душевный покой несчастной девушке с больными легкими.