Гай Юлий Цезарь - Рекс Уорнер

Молодой Цезарь

ПРОЛОГ

Вечером пятнадцатого марта сорок четвёртого года до нашей эры Цезарь ужинал в доме Лепида. Когда трапеза закончилась, он пересел за соседний стол и начал писать. Цезарю исполнилось пятьдесят восемь, и вот уже несколько лет он был абсолютно лыс. Однако этот факт теперь скрывал триумфальный венок, который по решению сената он имел право надевать по любому случаю. Недавно его сделали пожизненным диктатором, а примерно за месяц до этого памятного ужина он отказался от предложенной ему Антонием короны, хотя, как говорили некоторые, сделал это весьма неохотно. Многие считали, что на следующий день, в наступающие иды[33] марта, будет сделано в несколько иной форме повторное предложение. Старый дядюшка Цезаря, Луций Котта, должен был выступить с официальным заявлением о том, что диктатору следует присвоить титул царя. Своё предложение он собирался подкрепить цитатой из Книги пророчеств[34], гласящей, что лишь царю суждено покорить великое царство парфян[35]. А так как сам Цезарь сразу после заседания сената в иды марта собирался начать заключительный военный поход в Парфию, то предложение Котты могло даже рассматриваться как патриотическое.

Нам не дано знать, что занимало Цезаря в то время, как он писал, изредка прислушиваясь к разговору, завязавшемуся между гостями. Он мог составлять приказы для командиров легионов или изобретать новые правила, предлагающие римским женщинам и богатым гражданам одеваться менее роскошно и экстравагантно, мог записывать свои воспоминания о прошедшей кампании, сочинять стихи или работать над научным трактатом, мог писать любовное письмо находившейся в это время в Риме царице Египта Клеопатре или же одной из своих многочисленных возлюбленных. Мосты, акведуки, дороги, финансы, религия, права городов, регулирование подвоза продовольствия, изменение календаря, антология остроумных изречений, составлением которой он как раз занимался в то время, детали военной формы, новые законы, заботы друзей — он мог серьёзно размышлять или лишь на секунду задуматься над любой из проблем в отдельности, над всеми ими одновременно или же ещё над множеством других, перечислить которые просто не представляется возможным, так широк был круг его интересов и обязанностей, таким деятельным всё ещё оставался его ум, таким огромным запасом энергии он обладал.

Правда, в последние годы он всё больше страдал от одного из видов эпилепсии, некоторые даже утверждали, будто из-за постоянного страха перед этими припадками (а он ненавидел всё, что нарушало его антураж) или же из-за состояния душевного волнения, проявлением которого и являлись эти припадки, поведение Цезаря и его манеры сильно изменились. Говорили, что уже нельзя было полагаться на его всем известную приветливость и доброжелательность. Например, однажды он оскорбил сенат тем, что не встал, приветствуя его членов. Было ли это проявлением его склонности к тирании или же признаком сильного физического истощения? А в последнем сражении гражданской войны военным советникам с трудом удалось удержать его от совершения необдуманного и несвоевременного поступка, который вполне мог бы стоить ему как жизни, так и славы. Однако его сторонники могли бы справедливо возразить, что он всегда действовал безрассудно, и не впервые ему приходилось, рискуя собственной жизнью, выигрывать сражения в самый последний момент. Что же касается поведения, то друзья заявляли, что он остался таким же дружелюбным и приветливым, как и раньше. Он обладал уникальным даром дружбы. Утверждали, ни один другой великий человек в истории не имел столько друзей из разных слоёв общества. И хотя ему нередко случалось вступать в дружеские отношения с людьми ради своей выгоды, как, например, с Помпеем или Крассом, куда чаще он от всей души предлагал свою дружбу, не преследуя никаких личных интересов, и её с радостью принимали. Что же касается сената, то Цезарь не впервые резко реагировал на проявления помпезности и обструкционизма. Возможно, с его стороны было ошибкой не потрудиться даже подняться со своего кресла для того, чтобы приветствовать сенаторов, но то была одна из тех очевидных ошибок, какие он часто совершал и которые в итоге оборачивались на пользу ему и его сторонникам. Вероятнее всего, в будущем этот случай стали бы расценивать как ещё одно доказательство неординарности Цезаря, абсолютной уверенности в себе, проистекавшей от бесстрашия его натуры. Не то чтобы на этой ступени его жизни была ещё какая-то высшая власть, которой он мог бояться. Однако он должен был знать, что, хотя всё гордое римское государство лежало у его ног, оставалось ещё довольно много людей, которые из-за своих амбиций, зависти, злобы или даже патриотизма ненавидели его, и, вероятно, даже предполагал, что больше всех его ненавидели те, по отношению к кому он был наиболее милостивым. Он неплохо разбирался в человеческой натуре, и вся его жизнь была посвящена революционным преобразованиям в политике. Единственное, от чего он не был защищён, это от опасности политического убийства. Но, что вполне типично для него, ничего не предпринимал для своей защиты.

Однако он не мог не думать об этом. Конечно же во время этого вечера в доме у Лепида накануне ид марта он время от времени отрывался от своей работы и прислушивался к разговору гостей, обсуждавших вопрос о том, какая смерть была бы наиболее лёгкой. Присутствующие не замечали, что он их слушает, и были сильно удивлены, когда Цезарь вдруг произнёс: «Неожиданная». Затем он снова вернулся к своей работе.

Для одного из гостей эти слова, вероятно, должны были многое значить. Это был Децим Брут, который, хотя сам он об этом не знал, в завещании Цезаря был вторым. Он обладал большими военными способностями, во многих кампаниях сослужил Цезарю хорошую службу и был всем обязан его дружбе. Однако он был среди заговорщиков, запланировавших на следующий день убийство. Их возглавлял другой Брут, Марк, сын бывшей любовницы Цезаря Сервилии, молодой человек, которого диктатор особенно любил. Децим Брут, возможно, задумался так же, как и мы сегодня, о том, что стояло за этой спокойно произнесённой фразой, восхваляющей неожиданную, но уже запланированную смерть. И было ли это предчувствие подсказано интуицией или сверхъестественным знанием.

Можно с уверенностью сказать, что Цезарь ничего не знал о заговоре. И всё-таки дошедшие до нас рассказы о беспокойной ночи, проведённой им после того памятного вечера, о предзнаменованиях и снах, о колебаниях дают некоторые основания считать, что его сердце посещали мрачные предчувствия. Мог ли он подумать, что впервые за всю его жизнь удача обернётся против него? Мог ли он предвидеть, что часы его сочтены? Если да, не пронеслась ли перед ним, как перед некоторыми людьми перед смертью, вся его жизнь, будто бы озарённая мгновенной яркой вспышкой? Что он увидел и как оценил свою жизнь, мы не знаем, но можем предположить. Наше воображение должно быть несколько выборочным, потому что слишком много тех моментов, которые могли предстать перед глазами Цезаря во время ужина в доме Лепида или же в течение последующей длинной бессонной ночи, — все их было бы даже трудно перечислить. Кроме того, нам следует уважать правду, хотя в подобной ситуации невозможно добиться абсолютной объективности. Цезарь часто объяснял свои собственные высказывания, однако он не был склонен к самокритике. Его величие неоспоримо. Однако стоит ли восхищаться или сожалеть об этом, вопрос совсем другой.

Цезарь понимал, что он великий человек, хотя это знание пришло к нему постепенно. Мы можем предположить, что перед смертью он рассуждал о своей жизни, столь близкой к завершению, примерно таким образом.

Часть первая

Глава 1

МОЯ СЕМЬЯ

Моя семья происходит от древнеримских царей и бессмертных богов, если правда то, что Венера была нашей прародительницей. Не знаю, существуют ли на самом деле боги или нет, но та сила природы и человеческой натуры, которую мы окрестили Венерой, всегда была ко мне благосклонна, кроме, как ни странно, тех случаев, когда требовалась её благосклонная помощь для продолжения рода. Теперь, когда моя дочь Юлия умерла, у меня более не осталось детей, и хотя Клеопатра утверждает, будто я отец её сына Цезариона, вряд ли её словам можно верить. Всё же моя древняя семья, которую после долгих лет забвения я сумел снова возвеличить, не умрёт вместе со мной. Дочь моей сестры (это случилось в год заговора Каталины) родила сына Октавиана, а я сделал его своим наследником. Этот мальчик наделён множеством дарований, у него огромные амбиции, благоразумие и абсолютная беспощадность. К сожалению, у него весьма слабое здоровье, но в его годы я тоже был очень болезненным. Если он выживет, то не только унаследует, но сохранит и усилит власть.