Моя жизнь в его лапах. Удивительная история Теда – самой заботливой собаки в мире - Венди Хиллинг

Джек жил у меня уже около полутора лет, и вдруг у нас из конюшен украли всю сбрую. Деньги на новое седло мне пришлось собирать полгода, и все это время я ездила без седла. Держаться на лошади было трудно, но я превратилась в настоящую всадницу. Без седла лучше чувствуешь коня и понимаешь, что он думает. То же самое теперь происходит с Тедом: когда он прислоняется ко мне, я точно знаю, что он собирается сделать. Сегодня я понимаю, что езда без седла была не самой лучшей идеей, но это было единственное занятие, которое делало меня счастливой.

Джек был настоящим кошмаром – но я любила его за это. Мне нравился его независимый дух. Он был упрямцем и всегда все делал по-своему – точно, как я.

Но в глубине души он был очень преданным. Гораздо позже за те же качества я полюбила Теда.

Глава 3

Ошибка, которая чуть было не стоила мне жизни

В мае 1970 года мне исполнился двадцать один год. Я была счастлива. Теперь я работала в министерстве транспорта, в центре планирования. Мы по-прежнему дружили с Роуз – всюду ходили вместе. Она приезжала на мои верховые прогулки и ехала на велосипеде рядом с Джеком. Мы вместе ходили на танцы и записались в церковный хор в ее городке.

Постепенно я становилась более уверенной: у меня появился бойфренд, и он уговорил меня ходить без перчаток. Позже мы расстались – ему предложили работу в Новой Зеландии. Перед отъездом он пришел ко мне и спросил, хочу ли я эмигрировать вместе с ним. Но я сказала, что Джек без меня пропадет. Он ответил, что лошадь для меня дороже, чем он. Я не знала, что возразить. Я не сказала, что он ошибается, он разозлился, выбежал из дома, и все было кончено. Но этот юноша придал мне уверенности. Я наконец-то научилась выходить на улицу без перчаток и перестала стесняться собственных рук.

Роуз вышла замуж и переехала в Шропшир – ее муж, Малькольм, учился в сельскохозяйственном колледже. Я приезжала к ним со своим новым бойфрендом. Однажды, когда мужчины отправились на прогулку, мы с Роуз занялись обедом. Мы решили приготовить карри. Я должна была добавить в жаркое специи, но ошиблась с рецептом – положила в кастрюлю столовую ложку порошка карри, а нужно было всего лишь чайную. Эта ошибка чуть было не стоила мне жизни.

Сели обедать. Мы впервые готовили вместе с Роуз, и все шутили, что мы собрались всех отравить.

– Ладно, раз вы так считаете, я попробую карри первой, – предложила я и положила ложку жаркого в рот.

Жгучее карри сожгло слизистую во рту. Малькольм взял маленький кусочек и тут же потянулся за стаканом. Я видела, что он запивает наше карри, но было уже слишком поздно. Мне было стыдно выплюнуть, и я проглотила. Рот и горло горели огнем, и я начала задыхаться. Роуз позвонила в службу спасения «999».

Для большинства людей служба «999» – это настоящее спасение. Все знают, что им помогут. Для людей с ДБЭ звонок «999» – это лишь начало проблем. Мало кто из медиков знаком с нашей болезнью, и поэтому многие приносят больше вреда, чем пользы. Обычные процедуры могут нас убить. Стоит взяться за мою руку или снять с меня одежду, и кожа будет повреждена. Любой пластырь – это настоящая катастрофа. Я знаю о своей болезни больше любого врача, но когда я говорю докторам, что чего-то делать нельзя, меня редко слушают.

Когда в 1970 году меня привезли в больницу, врачи решили сделать трахеотомию. Я была в ужасе: я находилась вдали от дома, и родители не знали, что я в серьезной опасности. Мне сделали обезболивание, но когда меня уже везли в операционную, огромный ожог в горле прорвался. Боль была невыносимой. Операцию отменили. Мне повезло – позже специалисты говорили, что трахеотомия для человека с таким заболеванием крайне опасна. Я могла умереть.

Когда ожог прорвался, в горле образовались складки кожи, и это породило серьезнейшие проблемы. Я почти потеряла возможность глотать. Было больно даже пить. Не имея возможности есть, я сильно похудела, и мне пришлось провести в больнице несколько месяцев.

Мне поставили диагноз «анорексия». Врачи думали, что я не хочу есть, но я просто не могла. До сих пор помню, как врач поставил у моей постели поднос с тарелкой, на которой лежала жареная рыба с картошкой.

– Я никогда от тебя не отстану, – сказал он.

Как-то вечером ко мне в больницу пришла мама. Мы говорили о моем детстве. Я видела, что мама очень расстроена. Замолчав на полуслове, она встала и вышла из комнаты. Я не понимала, почему она меня бросила, а мама решила, что я умираю. Когда я заговорила о детстве, она подумала, что вся жизнь пролетает перед моими глазами. И тогда она вспомнила первого лондонского врача, который сказал, что мне можно заниматься верховой ездой. Он хотя бы понимал, что со мной происходит. На следующее утро на «Скорой помощи» меня перевезли в другую больницу, в Лондоне.

В лондонской больнице меня перевели на внутривенное питание и сделали рентген пищевода с барием. Для этого мне нужно было проглотить бариевую взвесь. Удалось мне это с большим трудом, но, в конце концов, врачи увидели две складки кожи, которые перекрывали мне горло. Помню, что врач привел студентов, чтобы они посмотрели на меня и на мои снимки.

– Запомните на всю жизнь, – сказал доктор. – Когда человек с ДБЭ говорит, что у него что-то в горле, это означает, что у него действительно что-то в горле.

На следующий день мне сделали операцию, чтобы расширить пищевод. Это было самое тяжелое событие моей жизни. Я знала, что сделать это необходимо. Мне был двадцать один год, а просвет пищевода соответствовал пятилетнему возрасту. Я почти умирала. Все это было ужасно.

Мне сказали, что операцию будет делать опытный хирург, который уже делал нечто подобное. Но в последнюю минуту его куда-то вызвали. Больница пригласила другого врача, но он отказался. Он пришел меня осмотреть и сказал:

– Меня просили сделать вам операцию, но решиться на такое можно только под дулом пистолета или будучи мертвецки пьяным. Простите, но я не могу рисковать вашей жизнью.

В конце концов, они нашли хирурга. Помню, как пела, когда меня везли в операционную – я подружилась с девушками из своего отделения и знала, что они переживают за меня. Я пыталась их поддержать. Из операционной я вернулась вся в крови. Врачам пришлось вставить трубку мне в горло и удалить всю слизистую – боль была чудовищной.

Операцию мне сделали 10 декабря, а из больницы я вышла за несколько дней до Рождества. Жизнь мне спасли, но глотать без боли я смогла лишь через полгода. Мое горло так никогда и не восстановилось полностью. Я до сих пор не могу находиться в помещении, где пахнет карри или чесноком – у меня тут же начинается отек горла.

После операции доктор сказал мне, что есть две вещи, которых я теперь лишилась навсегда: я никогда не смогу ни петь, ни плакать.

Хотя в результате операции им удалось расширить просвет, но горло так никогда и не приобрело нормальных размеров. Если я попытаюсь запеть или заплакать, оно сожмется, и слизистая снова будет повреждена. Мне пришлось бросить хор. И я до сих пор не могу проявлять эмоции – ни хорошие, ни плохие. Когда мне хочется плакать, мне нужно отвлечься, иначе горло мое сожмется, и будет очень плохо. Мне сказали, что можно попробовать сделать повторную операцию, но я поклялась, что ни за что не подвергну себя подобному испытанию.

Мне также сказали, что жить мне осталось года два. Еще один срок. Думаю, эти слова сделали меня сильнее. Я преисполнилась твердой решимости прожить это время так, чтобы не жалеть ни об одном дне.

Глава 4

Мне повезло во второй раз

В январе 1971 года я смогла снова выйти на работу. После операции прошел всего месяц. Я была очень худой и страшной, но твердо решила вернуться к нормальной жизни. Доктор не соглашался выписывать меня – он говорил, что я еще слишком слаба. На службе сказали, что не смогут заплатить мне, поскольку я не работала, но готовы взять меня обратно. Я рассталась со своим бойфрендом, но сохранила дружеские отношения с Роуз. В феврале мы вместе отправились на корпоративную вечеринку в честь дня Святого Валентина. И там я познакомилась со своим первым мужем. Через пять месяцев мы поженились, а через пять лет у меня родился первый ребенок.

Мне всегда говорили, что у меня не может быть детей. Не потому, что дети могут унаследовать мою болезнь – к этому времени я уже знала, что это генетическое заболевание, и вероятность передать его ребенку очень-очень мала. ДБЭ – большая редкость, а моя разновидность – рецессивная – встречается еще реже: чтобы передать дефектный ген, им должны обладать оба родителя. Но врачи не знали, как мой организм справится с беременностью и родами, поэтому советовали даже не думать об этом.

К тому времени я давно поняла, что не должна слушать тех, кто что-то мне запрещает. Я хотела ребенка. Роуз была беременна. В те времена считалось, что женщина просто обязана иметь детей – это было частью нормальной жизни, а я хотела вести нормальную жизнь.