Хозяйка Блистательной Порты - Наталья Павлищева

Роксолана порадовалась, что только что привела кожу в порядок, всегда приятно хорошо выглядеть и вкусно пахнуть.

Сулейман явно желал удивить ее чем-то, глаза задорно поблескивали.

– Хуррем, мои воины в замке близь Вены захватили мешок с зернами кофе. Арабы готовят из таких бодрящий напиток, Ибрагим-паша сказал, что пробовал в Египте, напиток очень нравился. Только сластить нужно. Не хочешь попробовать?

– Я слышала о нем еще в Кафе. Арабы действительно варят вкусный напиток. Если Повелитель позволит, выпью еще раз.

Сулейман приказал принести все для кофе. Он старался, чтобы обслуживали только евнухи, понимая, что любой лишний взгляд, брошенный на красивую рабыню, может быть неприятен Хуррем. Это было большой уступкой чувствам Хасеки, обычно султаны окружали себя в гареме красивыми наложницами, куда приятней, когда вокруг тебя хлопочут красавицы, а не молчаливые кастраты.

На столике появились крошечные стаканчики, небольшой сосуд и горелка, в красивой коробочке порошок, на блюде куски сахара, зерна кардамона, перец в закрытой чашечке, сласти, на другом – фрукты. Сверкая белками глаз на темном, почти черном, лице, евнух ловко заварил кофе, разлил по стаканчикам странной формы, побросал в каждый по зернышку кардамона. По комнате разнесся кофейный запах, заставив повести носами даже евнухов, стоявших в коридоре.

Сулейман осторожно пригубил обжигающий напиток, чуть подождал, глотнул, пригубил еще. Роксолана последовала его примеру, предварительно добавив кусочек сахара.

– Ты права, нужно посластить…

– Как кофе попал в Вену, разве там пьют?

– Не знаю, наверное, кто-то купил у арабов, но не знал, как применить. Откуда ты о кофе знаешь?

– В Кафе нас учил арабскому выходец из Йеменской Мохи, он очень гордился тем, что хороший кофе растет только там. Твердил, что только это и есть настоящий кофе. Только они пьют не с кардамоном, а с имбирем и корицей. Мулей твердил, что в чашке должны быть всего три глотка: первый горький, как сама жизнь, второй сладкий, как любовь, а третий…

– Что же ты замолчала? Что третий?

– Третий таинственный, как жизнь.

– Хм… арабы умеют философствовать… Но почему ты ничего не говорила об этом напитке?

Роксолана с изумлением подняла глаза на Сулеймана:

– Не говорила? Кому?

Тот рассмеялся:

– Ты права, никто не спрашивал. Пей, прикажу сварить еще.

– Нет, его много не выпьешь, сон прогонит надолго.

Глаза султана блеснули лукавством:

– Ты хочешь спать рядом со мной?

– О, нет!

Она скользнула на ковер, прижалась к его ногам боком, устроила головку на его коленях. Так умела только Роксолана, а может, никто другой не рисковал столь вольно вести себя с Повелителем, все соблюдали дистанцию, помня о том, кто он? Для Роксоланы Сулейман с первого дня прежде всего был любимым мужчиной, с которым она познала страсть и радость общения. Роксолана не знала, что бывает иначе, покоренная лаской султана, она отвечала искренней любовью, отдавая самое себя, не только тело, но и душу, а потому ничуть не лукавила, когда говорила брату, что не может вернуться в отчий дом, потому что здесь ее сердце.

Роксолана вела себя так, как подсказывало сердце, а не строгие правила, и Сулейман рядом с ней отдыхал душой, потому что искренность всегда приятней, чем наигранная покорность или страх сделать что-то не так. Она не изображала веселость, а веселилась от души, и плакала тоже, и даже злилась, забыв о том, кто перед ней, и ревновала, не умея скрыть ревность. Стремилась к Повелителю душой не потому что он султан и остальные его рабы, а потому, что Сулейман владел ее сердцем. Подарила душу в первую же ночь и жила в этом сладком плену.

Может, потому плен был сладок и для него тоже, а остальные рядом с этой зеленоглазой колдуньей казались фальшивыми и надолго не привлекали. Кто бы ни попадал на султанское ложе, надолго не задерживался, Сулеймана снова и снова тянуло к его Хуррем.

Пальцы Сулеймана осторожно коснулись ее волос, гладких и пышных одновременно.

Хуррем и дочь научила так же приятно пахнуть и быть ухоженной. Для гарема это не редкость, но как часто женщины, либо произведя на свет сына, либо потеряв надежду привлечь султана, становились непривлекательными, толстели и всю оставшуюся жизнь посвящали только интригам и сплетням. Даже тоненькая Махидевран легко набрала вес, родив после Мустафы еще дочь, которая не прожила и дня. И только угроза стать в гареме никем и совсем потерять интерес султана заставила ее взяться за себя.

Но это не помогло, в душе Сулеймана безраздельно царила Хуррем.

– Повелитель… – вывела Сулеймана из задумчивости Роксолана, – сегодня Мехмед расспрашивал меня о снеге и о других странах.

– Что ты ответила?

– Сказала, что есть такие земли, где снег лежит всю зиму. Но я хотела попросить вас…

– Слушаю.

Он знал, что не драгоценность попросит, не рабыню, не новый наряд, а какую-нибудь книгу или возможность отправиться с ним на лодке на ту сторону Босфора.

Не угадал, попросила другое:

– Я иногда завидую Мехмеду, ему так много рассказывают. А мне только Мария, и то, что прочту в книгах сама. Но книги написаны давно. Хотелось бы знать о других странах не только то, что там зимой лежит снег, но и о жизни людей. А еще об истории Османов, о жизни в Стамбуле. Я живу здесь уже столько лет, но не представляю, что лежит за стенами гарема.

– Зачем тебе это?

– Повелитель, невозможно все время говорить о поэзии и соловьях в кустах роз. Я хочу быть интересной вам в любой беседе.

Сулейман рассмеялся:

– В любой не стоит, мало ли о чем говорят мужчины.

В ответ раздался ее серебристый смех:

– Да уж, не обо всем знать хочу, но о многом. Не только о Стамбуле, о европейских городах и государствах тоже. Мария рассказывала об итальянских городах, но она не везде была и многое забыла. Позвольте мне слушать французского посла, да и других тоже!

Что ж, это полезное стремление, пытливый ум Хуррем может приметить то, что пропустит искушенный разум Ибрагима. Конечно, это не так просто осуществить, потому что Сулейман не мог допустить к Хуррем кого угодно, но придумать можно.

Сулейман вспомнил о занятном французе Жане Франжипани, с которым Хуррем разговаривала так свободно. Вот такого болтуна, который, кажется, не станет развращать его любимую, пожалуй, можно пригласить. Купцов и разумных иностранцев в Стамбуле много, нужно только быть уверенным, что приглашенный для Хуррем учитель не будет на нее слишком сильно влиять.

– Я подумаю.

Он решил, что для начала сам будет присутствовать при таких беседах. А еще, что не стоит привлекать к этому Ибрагима. Тогда кого? Вопрос не из легких.

Можно было смело сказать, что таких наложниц у него еще не было, и не только у Сулеймана, вообще в гареме. Или были, но все прежние султаны старательно скрывали, чтобы не развращать остальных обитательниц гарема?

Эта мысль подсказала Сулейману пожелание:

– Только чтобы никто в гареме об этом не знал, иначе и занятий не будет.

Скорее всего, ничего из этого и не вышло бы, не определи Сулейман в начальные учителя своей Хуррем Бирги Атауллу Эфенди, который занимался и с Мехмедом тоже. Конечно, для Атауллы главным было религиозное просвещение необычной ученицы, и Роксолана, страстно желавшая несколько иных знаний, прежде всего о жизни людей за пределами Врат Блаженства, чуть приуныла. Она внимательно слушала рассказы о шиитских святых, о пророках, их словах и деяниях и ломала голову над тем, как объяснить султану, что это все не то.

Все разрешилось неожиданно просто, однажды Мехмед в присутствии матери стал повторять рассказ Атауллы Эфенди, который сама Роксолана слышала только что. Заметив, что мать рассеянна, шех-заде привлек ее внимание, на что Роксолана невольно откликнулась:

– Я знаю об этом.

– Откуда, ведь эту историю рассказывает только Атаулла Эфенди?

Отговориться удалось, но Сулейман понял, что, если хочет скрыть обучение Хуррем, нужно искать другого учителя.

Роксолана воспользовалась случаем и попросила подыскать путешественника. Удалось, нашелся еврей, который после изгнания семьи из Испании поневоле жил во многих городах и много знал. Он не подозревал, кого именно обучает, вернее, кому рассказывает о Европе. Роксолана, сидевшая за ажурной решеткой, задавала бесконечные вопросы, но кому принадлежит звонкий, словно звук серебряного колокольчика, голос и смех, Иосиф не догадывался.

Немного позже, когда стало ясно, что переговариваться только из-за решетки нелепо, Иосифа заменила не менее знающая женщина, его теща Грасия, которая быстро уловила то, чего не смог понять многомудрый зять, и использовала свои знания на пользу не только Хасеки, но и своим единоверцам. Пришло время, когда более влиятельной иудейки в Османской империи уже не было, хотя Грасия никогда не пыталась склонить султаншу к своей вере или использовать влияние во вред кому-либо, кроме венецианцев и испанцев, изгнавших иудеев с насиженных мест в своих странах. Однако это не мешало ей просвещать ученицу во многих вопросах, не имевших никакого отношения к давним обидам или религии.