Мистерии янтарного края - Георгий Георгиевич Батура
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То есть их разговор был таким. «Ты меня любишь возвышенной любовью больше, чем другие ученики?» — спрашивает Иисус. «Я тебя люблю по-человечески, как друга» — отвечает ему Петр. А что он мог еще сказать? Он бы явно солгал, если бы использовал слово агапао или сказал, что любит Христа больше других. Но в третий раз Иисус спрашивает уже иначе: «Ты, Петр, любишь ли меня [хотя бы] как друга?». Такой вопрос свидетельствует о том, что, если выражаться нашим земным языком, Иисус не верит в искренность слов Петра. Он, таким образом, заявляет Петру, что тот его не любит даже как друга. Фактически, в жизни Петра получилось так, что он, думая свои думы о прошедших событиях, вдруг увидел Христа воскресшего, чего никак не ожидал, и отсюда такой разговор его с Христом.
Иисус упрекает Петра в неискренности. Ведь до этого Петр при всех учениках заявлял, что готов умереть за Христа («хотя бы надлежало мне умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя»; Мф. 26:35). Да, Петр останется апостолом Христа и будет проповедовать «благую весть» (евангелие) так и не поняв ее сути, но он никогда не сможет изжить в своей душе это черное для него событие. О том, почему именно Петру Иисус вручил «ключи от Царства Небесного», мы поговорим немного позднее. И тогда читатель поймет, что это никаким образом не связано с личными заслугами Петра.
Если немного продолжить тему греческого языка (а он нам еще очень пригодится), то характерной особенностью евангельской речи Христа является ее некая странность, которая исчезает во всех европейских переводах, включая наш, русский. Она заключается в том, что Иисус в качестве слова «говорю» использует два разных греческих глагола: лего и лалео. Лего является стандартным эквивалентом нашего «говорить» и, рассуждая объективно, его вполне достаточно для выражения этого понятия в человеческой речи. Но индивидуальной особенностью разговора Иисуса является как раз то, что он порой заменяет стандартное слово «говорю» словом лалео, которое, с точки зрения здравого смысла, не совсем подходит для нормальной беседы. И для обычного слушателя, если говорить объективно, лучше было бы услышать привычное лего.
Еще раз повторим, что оба этих слова в Евангелиях на русском, и не только, переданы одним и тем же глаголом «говорить». И это делается, в том числе, для того, чтобы не представлять «великого» Христа в несколько жалком виде. В чем тут дело? Дело в том, что глагол лалео используется для передачи бессвязной речи младенца, его лепета, — он ее фонетически копирует. Отсюда значения: «лепетать», «гукать», «болтать», «молоть языком», «говорить зря», «мычать», «говорить нечленораздельно» и даже «заикаться». Греческое лалэ — это «болтовня».
Но вот, например, греческий писатель Плутарх (40-120 гг. н. э.) говорит, что «поэзия есть говорящая (лалуса) живопись», то есть он использует именно этот глагол для того, чтобы образно сказать, что поэзия — это «лепечущая живопись». А философ Аристотель использует это слово в значении «издавать музыкальные звуки», «играть (на свирели)». Но эти исключительно поэтические термины никакими богословами, и тем более простым народом, в расчет не принимались. Причем, человек, читающий Евангелие на греческом, прекрасно видит, что Иисус (не в пример евангелисту Марку) хорошо владеет греческим лексиконом, хотя знает и арамейский язык, который является его родным: вспомним талифа кум (Мк. 5:41) — «девица встань» или еффафа (Мк. 7:34) — «откройся».
В чем тут дело? А объясняется это, скорее всего, двумя причинами. Первая, очевидная и исходная, заключается в том, что реальный проповедник Иисус скорее всего немного заикался (этот же намек присутствует и в мандейской «Книге Иоанна»), и таким образом он как бы пытался «снять» эффект от погрешности своей речи. Но главная причина в другом, и она скрыта под его якобы отсылками слушателей к своему заиканию. Когда он говорит лалео, он часто затрагивает такие духовные категории, которые, фактически, невыразимы в полной мере на нашем человеческом языке, и которые, по своей исконной сути, всегда интимны. Эта особенность речи Иисуса никогда не была понятна толкователям, переписчикам и богословам, которые, как уже было сказано, старались как-то сгладить этот «промах» Иисуса в выборе не совсем подходящего глагола. И поэтому в Евангелиях данная особенность проявляется не всегда последовательно: наверное, эти слова переписчики иногда подправляли, заменяя лалео на лего и наоборот.
Слово лалео встречается также в греческом тексте Септуагинты («Перевод семидесяти») — Священном Писании евреев, переведенном ими же самими со своего языка на греческий. В Книге Бытие это слово используется там, где Бог Яхве обращается к патриархам Израиля или к своему народу. А следовательно, можно предположить, что Иисус в какой-то степени присваивает себе божественное достоинство. Но более вероятен другой вариант: в первоначальном тексте Септуагинты присутствовало только греческое лего, а уже после появления Евангелий христианские богословы (Септуагинта вошла в Библию христиан в качестве Ветхого Завета), или сами иудеи, заменили это слово в отдельных местах на лалео.
И еще один важный момент. В мандейском Писании само Слово, как пишет Э.С.Дровер, или акт его произнесения был актом творения. То же самое мы видим в египетских гимнах Сотворения мира и в первых стихах книги Бытие (Шестоднев). В мандейском языке это mimra или malalta, что означает «изреченное слово» (Мандеи: История, литература, религия. СПб.: «Летний сад; Журнал “Нева”»; 2002, с. 269). И если мы прислушаемся к звучанию греческого слова лалео и сравним его с мандейским малалта, то заметим, что их фонетическая база подобна, и это «корень» лал.
Вообще, у любого искреннего читателя евангельского текста, да и у любого европейца, часто возникает вопрос: «Каков был внешний облик Христа?». Ведь в самом тексте об этом не сказано ни единого слова. И почему не сказано? Не сказано только по одной причине: те, кто о нем писал, его никогда не видели и даже не слышали от других, как он выглядел. И, тем
