Изверг - Андерс Рослунд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почти одновременно и начала расти эта окаянная тайна. Ему так хотелось рассказать. Хуже-то не станет. Ведь они жили в обмане, пачкающем каждое слово.
Он встал, собрал посуду, сложил в посудомоечную машину. Насухо вытер стол, отжал тряпку.
Форма у него синяя. Во всех шведских тюрьмах форма у охранников одинаковая. Как у таксистов.
Он оделся на кухне — брюки, галстук, рубашка. По-прежнему ожидая, что они все-таки поговорят, о чем угодно, лишь бы без фальши.
— Ветер сегодня будь здоров, Леннарт.
Мария стояла рядом, гладила его по щеке. Он прижался лицом к ее руке, потерся об нее, ему это необходимо. До чего же она красивая. Если б только знала.
— Весь день будет ветреный. Возьми перчатки.
— Авось не замерзну. Идти-то всего ничего.
— Ты прекрасно знаешь, это роли не играет. Задним числом ты всегда жалеешь. Когда начинают болеть суставы.
Она держала в руке его кожаные перчатки. Он взял их, надел. Поцеловал ее, сперва в губы, потом в плечо. Куртка висела под шляпной полкой в прихожей. Он открыл дверь, вышел на участок. Вон там, поодаль, Аспсос, серая бетонная стена возвышалась над поселком, две минуты пешком — и он на месте.
•
Когда Оке Андерссон открыл переднюю дверь тюремного автобуса, выскочил наружу, он потерял над собой контроль, чего раньше никогда не бывало. Ярость и ненависть взяли верх над самообладанием. Три с лишним десятка лет он терпел. Ненавидел, но оставался на своем месте, молча возил их из СИЗО в суд, из больницы в тюрьму. Разговоры вели коллеги, он только возил зэков, смотрел прямо перед собой, делал свою работу. Но этого мерзкого педофила он не выносил. И раньше с трудом сдерживался, имея с ним дело, знал ведь, что тот совершал с девочками, последний раз ему несколько ночей кряду снилась издевательская ухмылка и полное безразличие к другим людям, снилось одно и то же преступление, повторяющееся снова и снова, и однажды утром он проснулся и, не добежав до уборной, наблевал прямо на пол в прихожей.
Он понятия не имел, что сделает. Потерял контроль. В тот миг, когда в окошко в третий раз пахнуло «гребаный вертухай», исчезли все мысли о долге и последствиях, он видел только голых маленьких девочек с внутренностями, изорванными острым металлическим предметом. Его крупное тело прямо-таки швырнуло на заднюю дверь автобуса.
Ульрик Бернтфорс сопровождал Лунда только один раз. На второе судебное заседание по делу девочек в подвале. Работал он недавно, и дело было самым крупным в его карьере, журналисты и фотографы стояли в очереди, каждый норовил пролезть вперед, ну как же, эти знаменитые девятилетки пользовались спросом. Он стыдился своей тогдашней реакции, ведь он вообще не думал о девочках, не понимал, по неопытности чувствовал себя избранным и чуть ли не гордился, что ходил рядом с Лундом перед телекамерами. Осознание пришло позже, когда его дочь спросила, зачем Лунд убил двух девочек, зачем покалечил; она была всего годом старше их, внимательно читала каждую новую статью и постоянно задавала новые вопросы, ведь ее отец знал того, кто это сделал, несколько раз их обоих показывали по телевизору. Конечно, ответить он не мог. Но постепенно начал понимать. Своими вопросами и страхом дочь куда лучше, чем все курсы, которые он посещал, объяснила, какова роль его профессии.
Он знал о ненависти Андерссона. Они никогда не говорили об этом, но он видел, слышал, понимал. Наверное, с ним будет так же. Когда под завязку наслушаешься оскорблений от Лунда и иже с ним. Так что разговоры он взял на себя. Кто-то ведь должен разговаривать с зэками. Такая у них работа. Перевозить.
Когда Лунд в третий раз крикнул «гребаный вертухай», он понял: всё, чаша переполнилась. Понял, уже когда Андерссон встал.
Если сфокусировать взгляд на входе в приемную неотложки, то он ничего не увидит. А раз не увидит, не придется врать следователю.
Парковка возле неотложки была пуста. Ни машин, ни людей. Так после говорил Оке Андерссон. А еще говорил, что, даже если б она не пустовала и вокруг стояли и ходили люди, он бы все равно не заметил, он просто бежал к хвосту автобуса, ничего не замечая от бешенства и ненависти.
Он рывком распахнул дверь. Ручка маленькая, а лапы у него громадные, как и все тело, едва сумел ее зацепить.
А вот дальше все пошло наперекосяк.
Бернт Лунд завопил. Выкрикнул «гребаный вертухай», фальцетом, несколько раз. И принялся бить, зажав цепи в одной руке. Те, что под штанами и рубахой, которые соединяли наручники и ножные кандалы с железным поясом. Оке Андерссон не успел ни увидеть, ни сообразить, что к чему, тяжелые железные звенья разорвали ему лицо еще прежде, чем он упал на землю. В открытую дверь автобуса Лунд выпрыгнул наружу, снова несколько раз ударил по лицу, пока Андерссон не потерял сознание. Пинал в живот, в бедро, в пах. Пока долговязый охранник не замер без движения.
Вперед Ульрик Бернтфорс смотрел долго. Андерссон неплохо волтузил насильника. Лунд по-прежнему орал «гребаный вертухай», выносливый, сволочь. Бернтфорс ждал, но в конце концов забеспокоился: что-то Андерссон чересчур увлекся, хватит уже, если он сейчас не прекратит, все может кончиться скверно. Бернтфорс взялся за ручку двери, хотел вылезти, унять Андерссона и тут вдруг увидел рядом Лунда. Тот цепью разбил окно, ударил Бернтфорса по лицу, выволок наружу и продолжил избиение. Единственное, что Ульрик впоследствии мог вспомнить, были эти пронзительные вопли, а еще как Лунд стянул с него брюки, ударил его цепью по члену и заорал, что оттрахал бы обоих, не будь они такими большими, большие люди не заслуживают его любви, только маленькие задницы жаждут, только маленьким шлюхам дозволено чувствовать его внутри.
•
Сто восемьдесят шагов. От своей двери до железной калитки тюрьмы. Леннарт Оскарссон их считал. Как-то раз ему хватило ста шестидесяти одного. Рекорд. Это было несколько лет назад, он тогда много тренировался, вместе с заключенными в тюремном спортзале. Но тренировкам пришел конец, когда однажды утром там нашли труп: одного из долгосрочников забили до смерти, сколько зэков участвовали в расправе — неизвестно. По словам врача, били его гантелями и дисками от штанг, об этом свидетельствовали очевидные и легко распознаваемые следы. Разумеется, никто ничего не видел, никто ничего не знал, человека избивали смертным боем, он наверняка жутко кричал, угол с гантелями был залит кровью, и никто ничего не слышал, не видел и даже ни о чем не догадывался. Леннарт Оскарссон больше не мог ходить в спортзал, и не от страха, не такие они придурки, чтобы нарываться из-за инспектора на новый судебный процесс, он испытывал не страх, а омерзение, не мог находиться в помещении, где у одного из его подопечных отняли право на жизнь.
Он нажал на звонок в стене и стал ждать, когда его разглядят через маленькую камеру над головой и откликнутся через динамик. Стоя в ожидании, он обернулся назад, к дому, который только что покинул. Скользнул взглядом по окнам гостиной и спальни. Темно. Шторы опущены до половины. Не видно ни лиц, ни спин у телефонной полки.
— Да?
— Оскарссон.
— Проходи.
Калитка открылась, он вошел. Мимоходом взглянул на стены вокруг — два мира, и он мог ходить между ними. Следующая дверь. Он постучал в окно караульного помещения, помахал Бергу, тупице, с которым никогда не мог найти общий язык. Берг помахал в ответ и снова нажал на кнопку. Дверь зажужжала, он открыл ее. В коридоре пахло моющими средствами и чем-то еще.
День предстоял довольно унылый. Собрание части. Собрание отдела. Они все больше зарывались в лабиринты собраний, в бессмысленные решения о бессмысленных процедурах, застревали в структурах. Решение проблем требует острого ума и массы энергии, а пережевывание порядка собраний создавало надежность только через их повторение, но ничего не сохраняло.
Кофейный автомат сломался. Он пнул его ногой. Нашел в кармане две пятикроновые монетки, сунул в прорезь, взял из холодильника колу. Кофеин.
— Леннарт, доброе утро.
— Доброе утро, Нильс.
Нильс Рот, тюремный инспектор. Они одновременно пришли в Аспсос, одновременно продвинулись по службе. И у обоих было кое-что общее — беспокойство новичков, постепенно сменившееся рутинной ветеранской скучливостью. Сейчас они вместе вошли в конференц-зал с длинным столом, белой доской и графопроектором, как в любом другом учреждении.
— Доброе утро.
Все поздоровались. Восемь инспекторов и Арне Бертольссон, директор тюрьмы. Они расселись, некоторые с чашками кофе, они пили, а Леннарт на них смотрел.
— Где вы его взяли? — Он повернулся к Монссону.
— В автомате.
— Так ведь он сломан. Не работает.
— Недавно еще работал. Когда я там был.
Бертольссон раздраженно шикнул на них. Включил проектор. Тот загудел. Загудел, но ничего не показывал.