Божественная карусель - Олег Михайлович Шепель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не драматизируй, – возразил Зубров, – между толковым хозяином и удачливым ловцом жемчуга всегда устанавливаются вполне партнерские отношения на взаимовыгодных условиях: ловцу важны положительные эмоции от самого процесса поиска и признательность за нахождение особенно крупных жемчужин. При соблюдении этих условий ему вполне достаточно предоставить возможность не думать о куске хлеба и мелочах быта, чтобы он, забыв об окружающем мире, нырял и нырял за жемчугом в угоду хозяйскому корыстолюбию. Сам же хозяин удовлетворяется окупаемостью затрат, понесенных на содержание ловца. Желательно с прибылью. Чем большей, тем лучше. Слава первооткрывателя хозяину ни к чему. А если хозяин – военное ведомство, так ему и прибыль не нужна. Была бы убойная сила в результате.
– Это все так, но меня подобные партнерские отношения не устраивали! К 25 годам, став обычным кандидатом наук, я жаждал получить все – и славу первооткрывателя, и дивиденды от использования открытия. Удел А. С. Попова, И. В. Курчатова, Р. Оппенгеймера, и прочих мыслителей, чьими разработками пользовались другие, – не для меня. Моему духу ближе Г. Марко́ни, Т. Эдисон, династия Нобелей. Эти деятели умели превращать свои изобретения в реальные, и притом фантастические по размерам состояния. Они мне ближе по духу… Но все-таки не ро́вня. Обладание открытием, к которому мы с тобой приблизились, даст власть над всем человечеством. Безграничную… А ведь было время, когда я уже потерял всякую надежду… Не имея никаких средств даже к существованию, не говоря уже о самостоятельных научных исследованиях, я устраивался в научные институты своего родного провинциального городка, сперва охотно брался за назначенные темы, но всякий раз спустя некоторое время эти темы оказывались либо бесперспективными, либо перспектива состояла в передаче результатов разработки хозяину. Работать для-ради зарплаты без пусть далекого, но величественного света в конце бесконечного тоннельного лабиринта мучительных поисков мне было неинтересно. Я бросал надоевшую и искал новую работу. Мой подход к жизни был до примитивности прост – либо ВСЕ, либо НИЧЕГО! Серединой я брезговал. Причем «все» – означало не меньше чем власть над человечеством (впрочем, для его же блага), а «ничего» – абсолютную личную нищету. Ну, почти абсолютную. А поскольку в реальной жизни я не получал ВСЕ, то вынужден был довольствоваться НИЧЕМ. Глупость? Да! Я понимал, что это мальчишество, но не отказывался от него, а напротив, лелеял в себе это качество, полагая, что оно является признаком особенности, незаурядности… Только на склоне лет смирился с мыслью, что моя судьба – обычная середина. Но и за эту середину пришлось побороться… Лишь к 60 годам добился должности заведующего лабораторией и права самому выбирать направление исследований. К этому времени генетический код человека уже был расшифрован, механизм старения и умирания клеток в общих чертах установлен. Я, как и многие, понимал, что человечество вплотную подошло к раскрытию тайны физического бессмертия…
– Но в отличие от многих ты понимал и другое! – перебил Зубров. – Ты знаешь, что для достижения этой цели усилий только материалистов-естествоиспытателей недостаточно. Ты понял, что определение «ненаучно» не всегда означает «неистинно», что у науки нет монополии на истину. А я тебе скажу больше – наука никогда не говорила и не скажет ничего такого, что было бы неизвестно мистикам. Физики, например, до сих пор гордятся своей теорией относительности, между тем как эта самая относительность давным-давно известна теософам и индусам под другим названием – «майа», что значит «иллюзия». Современные философы, неважно, материалисты или идеалисты, едва ли не крупнейшим достижением считают представление о диалектическом единстве противоположностей. Однако понимание неразрывности добра и зла сопутствовало человечеству с глубин веков, невидимых даже историкам. Для убедительности можно было бы привести тысячи других примеров, но сейчас это ни к чему. Тебе и самому известно, что одними манипуляциями с материальными носителями жизни, пусть даже это будут мельчайшие фрагменты молекул ДНК, – физического бессмертия индивида не достигнуть. Подобно тому как физику Альберту Эйнштейну в свое время понадобилась неоценимая помощь друга студенческих лет – математика Марселя Гроссмана, так и тебе, биохимику Олегу Шевронскому, сегодня нужна помощь мистика Алексея Андреевича Зу́брова – моя помощь. И ты ее уже отчасти получил. Благодаря моим оккультным воздействиям обезьянки помолодели. Но для того, чтобы омолодить человека, нам с тобой предстоит еще мно-о-ого поработать. Организовать свой институт – это только первый маленький шаг. Понял?
– Слушай, Зубров, а почему ты со своим оккультизмом не омолаживаешь организмы сам, без моего участия? Ты ведь это можешь…
– Увы! Не могу. Все мои оккультные движения и пассы, проделываемые с обезьянами, эффективны только в сочетании с твоими строгими биохимическими экспериментами. Без твоей кропотливой работы мои усилия бессмысленны. Так же, как и твоя деятельность бессмысленна без моей помощи. В чем суть моих воздействий на живые организмы, не спрашивай – не скажу. Но на очень долгий период времени мы с тобой – одно целое.
– Претендуешь на соавторство? – насторожился Шевронский.
– Об этом не беспокойся. На соавторство я не претендую. Более того, убедительно тебя прошу оставить мое участие в проделанной работе если не в тайне, то хотя бы в тени. О’кей?
– О’кей!
2
Академик Шевронский не любил празднований. Он воспринимал их как организованное безделье и время от времени участвовал в застольях, церемониях и прочих мероприятиях лишь с целью поддержания с кем-то хороших отношений, установления новых связей или решения каких-то иных деловых вопросов. Вот и сегодня, 7 июля 2060 года, Олег Константинович с гораздо бо́льшим удовольствием провел бы у реки, озера или на берегу моря. А вечером посидел бы над своей последней монографией… Однако именно в этот солнечный летний день ему необходимо участвовать в шумном праздновании тройного юбилея: 30-летия со дня основания возглавляемого Шевронским Института, 25-летия клинического омоложения первого человека, каковым являлся сам Олег Константинович, и, наконец, его собственного столетия. Шевронский не утруждал
