Искатель. 1995. Выпуск №2 - Курт Сиодмак

Хиггинс задумался. Он видел отчаяние Шратта, но не понимал причины его паники, и это мешало ему принять решение.

— Пойдемте, — поторопил его Вебстер. — Признаться, мне здесь немного не по себе. Я не привык к таким зрелищам…

Он открыл дверь и глубоко вдохнул — будто и впрямь боялся упасть в обморок.

Мы вышли из морга. У меня по лбу катились крупные капли пота, но я не мог вытереть его, не выдав себя. Через некоторое время наша небольшая процессия вернулась в кабинет Хиггинса.

— Мистер Вебстер, вам нужно сменить хирурга, — сказал Хиггинс, наконец нашедший козла отпущения и теперь намеревавшийся отыграться на нем. — Доктор Шратт пренебрег своими прямыми обязанностями. Ему следовало лично поехать на место катастрофы, а не посылать кого-то еще. Насколько я понимаю, он просто был не в том состоянии, в котором мог справиться с работой.

Шратт вздрогнул. На его испитом лице отразилось смятение.

— Да, доктор Шратт, я вынужден вас уволить, — не глядя на него, с готовностью произнес Вебстер (было видно, что он рад возможности угодить Хиггинсу). — Сожалею, но у меня нет другого выхода.

Бросив на меня пытливый взгляд, он добавил:

— Таким образом, у нас освобождается вакансия медика, прикрепленного к спасательной службе аэропорта. Может быть, ее займет доктор Кори? Он живет неподалеку от зоны взлетов и заходов на посадку, так что…

Он вопросительно посмотрел на Хиггинса — видимо, нуждался в его согласии на продолжение этого разговора. Мне захотелось поставить их обоих на место.

— Благодарю вас, я не заинтересован в дополнительной работе, — сказал я, направившись к двери.

Хиггинс двинулся следом. Его отношение ко мне переменилось, едва лишь он убедился в том, что со мной не так легко справиться.

— Доктор Кори, — миролюбивым тоном произнес он, — прошу прощения за доставленные вам неудобства. Как вы понимаете, я должен был расследовать все обстоятельства…

Я молчал, холодно глядя на него.

— Семья Донована сейчас находится здесь, в Де-Анза. Сделайте мне одолжение, навестите их. Они выразили желание поговорить с вами.

— Ладно.

Взяв шляпу, я вышел в коридор.

Мне было не по себе. Слишком уж странным казалось поведение Хиггинса. Знал ли он о том, что я удалил мозг Донована?

Кто заглядывал под повязки на голове трупа?

У меня за спиной послышались чьи-то шаги. Оглянувшись, я увидел Шратта. Он прошел мимо, даже не посмотрев на меня. Как будто это я виноват в его вечном невезении.

Выйдя из госпиталя, я пошел через рынок, к отелю Де-Анза. На площади перед ним стояла моя машина. Дженис в ней не было.

Когда я спросил мистера Донована, портье принялся обхаживать меня так, будто я тоже был миллионером.

Мальчишка-посыльный проводил меня на четвертый этаж. По пути он доверительным тоном сообщил мне, что владелец отеля распорядился освободить все номера, начинающиеся на цифру «четыре» — разумеется, за исключением предоставленного Говарду Доновану и его сестре Хлое Бартон.

Судя по придыханию, с которым он произнес последнее имя, дочь Уоррена Донована была красавицей.

Меня принял ее брат, высокий сорокапятилетний мужчина, формой черепа напоминавший своего отца. Он поднялся из-за письменного стола, похлопал по разбросанным бумагам, будто что-то искал, затем вдруг взглянул мне в глаза и произнес:

— Рад видеть вас, доктор Кори.

Рассматривал он меня долго и бесцеремонно — точно я пришел не в гостиницу, а к следователю, вызвавшему меня на перекрестный допрос. Очевидно, отцовские деньги наделили его преувеличенными представлениями о собственной значимости и полным пренебрежением ко всем остальным людям. Мой негодующий взгляд он просто не принял во внимание.

На письменном столе лежали побуревшей от крови бумажник, наручные часы устаревшей модели и потрепанная записная книжка, найденные у Донована-старшего.

Говорил Говард Донован, почти не разжимая губ, будто скупясь на слова.

— Я должен поблагодарить вас, доктор Кори, — сказал он с такой неохотой, точно его силой заставили произнести эту фразу. — Не сомневаюсь, вы сделали все возможное ради спасения моего отца.

У меня появилось искушение ответить утвердительно — хотя бы для того, чтобы посмотреть на его реакцию. Однако я промолчал, и Говард, недовольно пожав плечами, грузной походкой пошел к боковой двери.

— Полагаю, есть смысл познакомить вас с моей сестрой, пробормотал он так тихо, что я с трудом разобрал его слова.

Он уже взялся за дверную ручку, но, видимо, передумал, негромко постучал, а затем вопросительным тоном произнес имя своей сестры.

Вошла Хлоя Бартон. Она оказалась миловидной черноволосой девушкой, не скрывавшей своего высокого мнения о собственной привлекательности. Поздоровавшись со мной, она села в мягкое кожаное кресло, соединила пальцы ладонями наружу и замерла в грациозной, но немного неестественной позе.

По своей работе в госпитале я хорошо знаю женщин такого сорта. Им нужно, чтобы мужчины их обожали, хотя сами они еще не успели толком разобраться в себе и в своих желаниях. Эротоманки по натуре, они счастливы только тогда, когда уверены в успехе у сильного пола.

Приглядевшись к ее маленькому, немного вздернутому носику, я заметил небольшое утолщение малого крыловидного хряща — верный признак хирургического вмешательства.

В газетах любили смаковать подробности ее семейной жизни. Еще не так давно она была толстой, некрасивой девушкой с уродливым, изогнутым носом. Трижды выходила замуж — и всякий раз неудачно, за мужчин брутальной внешности и таких же брутальных привычек. После третьего развода, по скандальности превзошедшего оба предыдущих, она сделала пластическую операцию и полностью изменила образ жизни.

Строгая диета помогла ей сбросить сорок фунтов и стать настоящей красавицей. Вместе с тем в ее характере появилась заносчивость, отпугнувшая многих прежних друзей и подруг. Расставаясь с ними, она не особенно переживала — целиком сосредоточилась на любовании собой, доходившем до степени неизлечимой патологии.

— Мы хотели поблагодарить вас за то, что вы облегчили кончину нашего несчастного отца, — произнесла она ровным, бесстрастным голосом. — Нам также хотелось бы знать, успел ли он что-нибудь сказать перед смертью — просил ли что-нибудь передать своим детям.

Говард Донован снова зашел за письменный стол и пристально посмотрел на меня. Свет, падавший из окна, ярко освещал мое лицо — сам же он стоял в тени. На губах Хлои Бартон застыла ледяная улыбка. Судя по ее напряженному взгляду, она ожидала услышать нечто важное.

— Вынужден вас разочаровать, — сказал я. — Мне и самому очень жаль, но я не помню ничего такого, что могло бы заинтересовать вас.

Казалось, мои слова поразили ее. Она с нескрываемым ужасом посмотрела на брата.

— Жаль, что он ничего не помнит, — сказала она, как будто надеялась, что он исправит такое положение дел.

Говард кивнул. Затем обратился ко мне:

— Для нас это крайне важно. Пожалуйста, постарайтесь припомнить — хотя бы несколько слов.

Они снова уставились на меня, точно пытались разгадать некий секрет, который я мог утаивать от них. Мне оставалось лишь пожать плечами.

— Послушайте, доктор Кори, — продолжал Говард Донован, мы не останемся в долгу перед вами. Любые ваши сведения будут оплачены.

Вероятно, ему казалось, что я чего-то не договариваю. Он засуетился, схватил со стола заскорузлый от крови бумажник — будто хотел поделиться его содержимым.

— Мне нечего сказать вам, — с досадой произнес я. — Ваш отец умер, не приходя в сознание. За все время, пока я его видел, он не произнес ни одного вразумительного слова.

— Вы уверены? — резко спросил Говард.

Мое терпение лопнуло.

— Вполне, — беря в руки шляпу, ответил я. — Человек, потерявший больше литра крови, не способен вести осмысленный разговор.

Я пошел к двери. Хлоя крикнула мне вдогонку:

— Все равно мы хотим заплатить вам за то, что вы пытались спасти нашего отца!

— Я не беру денег за свои услуги, — сказал я, выходя из комнаты.

Их поведение показалось мне загадочным. Очевидно, они боялись, что перед смертью старик сообщил мне какие-то сведения. Я попробовал оживить в памяти бессвязный лепет Донована, но не смог вспомнить ничего определенного.

Спустившись на площадь, я пошел к автомобильной стоянке. Мне хотелось поскорей выбраться из этого города. От обилия человеческих лиц и напряженных разговоров меня немного подташнивало.

Моя работа требует сосредоточенности. Много лет проведя в темных лабиринтах знаний, я привык двигаться на ощупь. Все, что не относится к науке, меня раздражает, отвлекает от главного — словом, вносит разлад в мою жизнь.

Мне нужно было успокоиться, привести в порядок взбудораженные чувства и мысли.